Дарья Донцова - Рваные валенки мадам Помпадур Страница 50

– Но дневники ты ведешь от руки, – пробормотал врач.

– Конечно, – не стала спорить Люба, – мне так удобнее. Записи для души, я вывожу буквы на бумаге и ощущаю невероятный подъем. С компом ничего подобного не получится. Он для работы. Тетради – моя радость, и сейчас я пришла из-за них.

– Рассказывай, – велел Медов и получил новую порцию сведений.

Любочка дружила с Галей, частенько заглядывала к ней в дом, пила чай, ела фирменные блинчики хозяйки, но в ее душе бушевала ненависть. Супруга Бутрова лишила Любочку счастья находиться рядом с Алексеем Николаевичем на правах законной жены.

На этой фазе нашей беседы Олег Евгеньевич закашлялся, справился с приступом и продолжал:

– Мне очень сложно объяснить вам, не специалисту, как работала психика Любаши. Понимаете, она не убийца!

– Интересное заключение, – не выдержала я.

Медов горько вздохнул:

– Вот поэтому я и говорю, непросто иметь дело с дилетантом. В общепринятом понимании Люба преступница. Она отравила Геннадия.

– Но сначала наняла его, чтобы он избил жену любовника, – напомнила я.

Олег Евгеньевич потер руки:

– Я веду речь не о драках и изнасиловании, которое произошло помимо воли Любаши, а про насильственное лишение жизни. Моя пациентка считает свои действия защитой! Обратите внимание, она не тронула Ольгу, вот это было бы в ее понимании убийством. Я ясно выражаюсь?

– Более чем, – протянула я.

Терапевт приободрился:

– К Галине у Любы было особое отношение. С одной стороны, ненависть, с другой – зависть, с третьей…

– За глаза хватит первых двух, – хмыкнула я.

– Надо всегда выслушать человека до конца, – недовольно пробурчал Олег Евгеньевич, – не обрывая его рассказа. С третьей – она не могла причинить Гале вред, потому что всю жизнь любила Алексея Николаевича, а тот, несмотря на давний роман с Добровой, обожал супругу. Люба чувствовала свою вину перед Бутровым: у него так и не родились дети.

– Вы всерьез? – изумилась я. – Она же сама подстроила нападение Васькина.

– Люди меняются, – зачастил Олег Евгеньевич, – у них появляются другие мысли. Став матерью, Любаша поняла, какое это счастье.

– Ну-ну, – снова не удержалась я.

Медов встал.

– Любовь не могла убить Галину. Вся ее агрессия вылилась, как обычно, в дневник. Туда же попало и недовольство аспиранткой Майей Матвиенко, которая приставала к Бутрову, и раздражение на глупого шутника Владимира Каминского.

Я навострила уши, а терапевт продолжал рассказ.

Когда Алексей Николаевич объявил сотрудникам о летних раскопках, Люба вдохновилась на создание очередной истории. Весь долгий январь и февраль она буйно фантазировала, и в результате в дневнике появились записи о том, как к археологам, раскинувшим лагерь, явился местный колдун, старик, который пообещал ученым и членам их семей смерть. Дед назвал даты, когда погибнут люди, и исчез. Его карканье сбылось – сначала скончалась от «желудочной волчицы» Бутрова.

Впрочем, не стоит повторять историю, вы ее великолепно знаете. Тут следует уточнить: писанина Любы – не совсем дневник, как правило, человек делает заметки о прошедших событиях. Люба поступала иначе. Она являлась в некотором роде литератором, вдохновлялась идеей и начинала работу. Ставила на странице число, например десятое мая. Но это не означает, что она накропала текст именно в этот день. Любочка состряпала «рассказ» в феврале, но по ее замыслу события десятого мая разворачиваются именно так. Фантастический роман, триллер, детектив, в некотором роде художественное произведение. Что увидит человек, не знакомый с кривым душевным миром Любы? Он прочитает: «Пятое июня. Разбили лагерь. Восьмое июня. Пришел местный житель, ужасный дед, он сделал предсказание». Ну и так далее. Перед самым отъездом в экспедицию Любаша завершила «роман». Его действие заканчивалось в марте будущего года смертью Каминского.

Доброва тщательно спрятала дневник и уехала. Она не взяла с собой в Ведьмино тетрадь. Во-первых, ситуация была изжита, Люба освободилась от тяжелых раздумий. Во-вторых, новой темы для записей не возникло. Вдохновение посещало Любу нерегулярно, порой ей приходилось несколько месяцев ждать, пока в голове выстраивалась нужная цепочка. В-третьих, жить на раскопках Любочке предстояло в общей женской палатке, неразумно вести дневник при посторонних.

Олег Евгеньевич вскочил, добежал до окна, открыл его. В комнату проникла осенняя сырость.

– Представляете, как себя почувствовала Люба, когда восьмого июня, словно прочитав ее дневник, в лагерь заявился дед и стал вещать о проклятии?

Глава 31

Настал мой черед вскакивать из кресла:

– Вы хотите меня уверить, что Люба не имеет никакого отношения к череде смертей?

– Ни малейшего, – отрезал Олег Евгеньевич.

– Но она в деталях описала… – начала я.

Медов тут же поднял руку:

– Стоп! Каким местом вы слушали? Любовь заполнила дневник до отъезда в лагерь!

– И откуда вам сие известно? – засмеялась я.

– От Любы, – серьезно ответил он.

– Нечего сказать, надежный источник, – съязвила я.

Олег Евгеньевич вернулся к дивану.

– Здесь снова встает вопрос о вашем непрофессионализме. Я знал о Любаше все, мне она не могла врать.

– Правда? – усомнилась я. – В честность Добровой мне верится с трудом. Она всю жизнь всех обманывала: мужа, Бутрова, Галину. Прикидывалась одним человеком – являлась, по сути, другим.

– Именно по этой причине она никогда не лгала мне, – торжественно заявил Олег Евгеньевич. – Сейчас придется объяснять вам то, что знает каждый студент третьего курса психфака. Поверьте, мне Любаша сообщала исключительно правду, одну правду и ничего, кроме правды. Любочка придумала историю в дневнике, а некая таинственная сила начала воплощать ее замысел. Как это могло случиться?

– Напрашивается один ответ, – без задержки отреагировала я. – Некто прочитал записи и решил помочь Добровой, исполнил ее заветные мечты. Теперь я понимаю!

– Что? – вздохнул Олег Евгеньевич.

– Закройте, пожалуйста, окошко, – попросила я, – холодно.

Медов выполнил мою просьбу, а я тем временем ответила на его вопрос:

– Руфина, передавая мне тетради, сказала, что это дневник. Мы с коллегами, изучая записи Добровой, обратили внимание на странность композиции. Каждая тетрадь содержит рассказ о некой истории. Нападение на Галину. Смерть Васькина. Предсказание колдуна. Но в них не было ничего про шантаж Ольги. Странно, что автор, весьма откровенно сообщавший о совершенных им преступлениях, умолчал о дочери Васькина. И в дневнике нет ни слова о болезни детей, проблемах с мужем, ситуации на работе. В этом плане более информативен ее компьютер, из расходных записей легко понять, какую жизнь ведут Добровы.

– Правильно! – обрадовался Медов. – Ее дневники – не дневники в общем понимании слова, они психотерапевтический инструмент, позволяющий Любаше справляться с темной стороной личности. Причем это достаточно часто используется специалистами. Самый простой, но действенный метод: в случае дискомфорта сядьте в тишине и опишите случившуюся с вами неприятную ситуацию, изложите ее на бумаге. Вам полегчает. Люба же предпочитала фантазировать на тему несовершенных преступлений.

– Секундочку! А избиение Гали? Убийство Васькина? – напомнила я.

Олег Евгеньевич осекся:

– Ну… тут, очевидно, есть объяснение. Поверьте, Люба пришла сюда в крайнем испуге. Она не понимала, что происходит.

– И что вы ей посоветовали? – хмыкнула я.

– Психотерапевт не должен давать советов, – поморщился Медов. – Ваш вопрос снова свидетельствует о профессиональной неподготовленности.

– Ладно, забудем про сеансы, – рассердилась я. – Неужели, как друг, вы не помогли Добровой!

– Я ей не друг, – отрезал Олег Евгеньевич. – Предложил ей пройти курс, потому что понял – Любе не очень-то хорошо.

Я не смогла сдержать ехидства:

– Христианский поступок, в особенности если учесть, что у Добровой тяжело больна девочка и в семье нет лишних денег на оплату дорогого психотерапевта.

Олег Евгеньевич развел руками:

– Нельзя якшаться с пациентом. И я как раз думал о несчастной Надюше. Люба не хотела сдавать костный мозг для девочки, мотивация была интересная: ее дурная кровь погубит Надю, малышка станет такой же, как ее мать, будет мучиться от своего характера.

– Странно, что подобные мысли не помешали ей пойти на операцию ради Сережи, – сказала я.

Медов поерзал в кресле.

– Я задал ей тот же вопрос и получил ответ: «Сергей мальчик, на него костный мозг матери не может пагубно повлиять. А вот девочка непременно станет несчастной. Лучше Наде сейчас умереть, чем мучиться потом, как мне». Это ее точные слова.

– Бред! – фыркнула я.

– Согласен, – кивнул Олег Евгеньевич, – и мне показалось, что этот бред ей кто-то вкладывает в голову. Слова «дурная кровь» были ей не свойственны, рассуждения о генетике тоже. Я ее спросил: «Любочка, где ты нахваталась этих сведений?» А она ответила…