Иоанна Хмелевская - Старшая правнучка Страница 50

14 января

Лошадей нигде спасти не удалось. Из Глухова тоже реквизировали, кузена Матеуша чудом не убили до смерти, кузине Матильде удалось лишь трех кобыл и одного молодого жеребца укрыть, да три рабочих лошади осталось, тоже потому, что на выезде оказались. А там ведь конюшня на шестьдесят стойл была! Пропали и те, что зять кузена держал под Бялобжегами, тут, однако же, хоть то утешение, что немцы их забрать не успели, так что для польского войска пошли. Но все равно пропали. А кузен Матеуш есть перестал и без просыпу пьет с горя, слезами обливаясь.

Далее узнала Юстина о том, что кобылка, которую в гардеробной держали, благополучно разрешилась жеребчиком. А следующая запись относилась к Гене. Панна Доминика взяла младшей горничной из Паментова молодую девушку, и внезапно обнаружилось, что у нее имеется дите малое, годовалая девочка Геня. Возмущенная очередным проявлением бесстыдства и аморальности среди девок, экономка, как всегда в трудных случаях, обратилась за советом к ксендзу. И выяснилось, что он обвенчал в костеле эту Марысю с парнем, ушедшим потом в польские легионы и сложившим голову за правое дело. Венчание же проходило втайне от господ, известных своей жадностью и нетерпимостью, малышку тоже пришлось от них скрывать, и панне Доминике поначалу ничего не сказали, потом только Марыся призналась. Поскольку Марыся состояла в законном браке, а значит, никакого бесстыдства и непристойностей, то панна Доминика, призвав Марысю, напрямик заявила ей, чтобы кончала темнить, маленькую Геню воспитывала открыто, только бы в работе не мешала, а Блендово еще в состоянии прокормить один лишний рот.

14 мая

На два дня приезжал кузен Матеуш. От него узнала, что воюет, почитай, весь мир, даже Америка и Япония, да и в Африке вроде бились. А в России революция ужасная приключилась, царя уже нет и не будет, к власти пришла чернь, и отсюда по всей империи жуткая неразбериха, править ведь не умеют. Немцы совсем войну проиграли, того и гляди кончатся, да у них тоже произошла революция. Польские же войска теперь повсюду, наверняка Польша наконец свободу обретет, дай-то Бог, аминь.

18 октября

…В Варшаве большие замешательства, с немцами покончили и свободу провозгласили. И теперь, встретив жандарма немецкого, можно свободно его хоть колом забить. Сама я с колом не пойду, но и жандармов немецких что-то уже не видать.

Что ж, вот и войне конец, а Блендово выжило, главным образом благодаря мудрому руководству панны Доминики. Мадеиха совсем постарела, и беспутная в ранней молодости Флорка успешно ее заменила. Приезжала кузина Матильда и в беседе со своей экономкой выразила– глубокое удовлетворение тем обстоятельством, что в Пляцувке портреты предков оказались в запустении, совсем потемнели и по этой причине не привлекли внимания немецких оккупантов, которые грабили все подряд. Оторвавшись на миг от записок экономки, Юстина бросила взгляд на эти портреты, висевшие перед ней на стене и еще больше почерневшие.

После смерти Людвика Гортензия отдала портреты ей, поскольку должны переходить в роду по женской линии. Тяжело вздохнув, Юстина возобновила чтение.

28 октября

Какая неожиданность! Ко мне с визитом явился молодой пан Пукельник. Похвастался, что женился и уже сынок годовалый растет. Сославшись на мое знакомство с его отцом, попросился погостить. Не знаю, что на сей счет думает хозяйка, я же отказать не могла. Новости политические привез, проходят какие-то важные международные конференции. Германия совсем разгромлена, императора немецкого сняли, а Польшу все признали, и теперь мы будем республикой, хотя вроде о королевстве мечтали. Царя же российского ужасным образом убили со всем семейством, Россия в страну большевиков превратилась. Не знаю, что это означает, однако бежит оттуда всякий, кто может. Ох, не для моего разума вся эта большая политика, я уж предпочитаю своими трудностями заниматься.

Молодой пан Пукельник зарабатывает продажей старинных вещей. Теперь, после войны, говорит, очень многое пропало да пострадало, взять хотя бы книжки, ведь легко горят, а пожары в любом доме случаются, он же по благородству своему готов спасти, что еще возможно. Библиотеку нашу осматривал и очень меня хвалил, что в отличном состоянии ее содержу, ничего за эти годы не пропало. И пожелал что-нибудь купить, коли в цене сойдемся, его престарелый отец тоже старинными вещами интересуется…

В этом месте у Юстины мурашки по спине побежали от волнения.

…На то я ему отвечала, что без согласия владелицы поместья даже шпильки не продам, права такого не имею. Очень удивившись, пан Пукельник спросил, как это возможно, ведь всю жизнь тут хозяйством ведаю и о поместье, как о собственном, забочусь, так наверняка и права имею. Молод он еще, чтобы я ему душу изливала, потому и разговор на эту тему прекратила. Потом с Польдиком их вдвоем за столом оставила, чтобы побеседовали, а мне недосуг. Меду им первостатейного не пожалела.

Наутро Польдик мне рассказал, что после той беседы сам пана Пукельника на спине отнес в постель, я же его Только на следующий день к полудню ближе увидела. Собирался назавтра чуть свет наш дом покинуть, а уехал ли, и не знаю. Никто потом его в глаза не видел, но коль скоро его двуколка с конем исчезли, надо думать, уехал.

22 октября

Всегда говорила, что сплетни да пересуды – глупости, и веры им нет. Теперь вот слухи пошли, вроде в поместье нашем привидение появилось и людей пугает. Никогда никаких привидений не было, так теперь с чего? А все Андзя глупая слухи распускает, вроде стоны загробные да вой жуткий слыхала, в кабинете пыль вытирая, а ведь днем вытирала, какое же привидение средь бела дня? Ночью – это понять бы можно. Глупости одни.

Эти глупости повторялись, по деревне начали судачить, что в барском доме, в кабинете, томится чья-то душа неприкаянная и стенает по ночам. Это так разгневало управительницу, что она решила лично все проверить и провела ночь в кабинете. Не одна, для храбрости прихватила Польдика. Тот сразу же вытянулся в кресле и безмятежно проспал всю ночь, экономка же ничего подозрительного не слышала. Нельзя сказать, что царила мертвая тишина, нет, всевозможные звуки ее нарушали, но звуки обычные: мощный храп Польдика, отдаленный собачий лай, однако никаких стенаний, лязга цепей и прочих потусторонних проявлений. Впрочем, вскоре и другие перестали слышать привидение и слухи о нем прекратились сами собой.

Правда, какое-то время поговаривали о чей-то лошади, прибившейся с двуколкой к дому какого-то мужика. Панна Доминика даже подумала – может, пан Пукельник продал свою двуколку вместе с лошадью или их украли, но раздумывать над этим ей было недосуг, своих дел хватало.

16 ноября

Кузина Матильда прислала гневное письмо, я даже расстроилась. Ей донесли, что принимала я в доме пана Пукельника, и она в очень резких выражениях потребовала, чтобы больше никогда ни одного Пукельника в дом не пускать. Откуда такая ненависть? Ведь оба Пукельники, отец и сын, господа весьма вежливые и хорошо воспитанные, за что же им оказать такую грубость? Напишу ей, попрошу разъяснений, не ехать же в Глухов только ради этого.

И еще кузина Матильда велела мебелью заняться, она и впрямь в негодность пришла.

16 февраля 1919 года

Мужики нашли человека, замерзшего в сугробе, а поскольку неподалеку от нас, ко мне в дом его занесли. Не до смерти замерз, хотя и немного оставалось, но ожил в тепле. И выясняется – судьба его послала. Был он старшим подмастерьем у известного всей Варшаве столяра-краснодеревщика, взяли его москали в армию, выжил только господним промыслом, из России с ее ужасами и революцией как-то вырвался и до Варшавы добрался. Мастера своего уже не нашел, тот от немцев сбежал куда-то на восток. Ничего за душой не имея, этот подмастерье, Ян Ясинский его зовут, попытался добраться к своим дальним родичам в Раву Мазовецкую и у них как-то перезимовать, да вот заблудился и в снегу чуть не замерз, а родичи в Раве еще неизвестно, живы ли.

Я в том усмотрела перст судьбы и, сразу о мебели подумав, велела этому Яну Ясинскому пока в поместье остаться. Мебель наша и в самом деле находится в плачевном состоянии. И москали ее попортили, а хуже того немцы. Те в доме бесчинствовали так, что я и писать о том не осмелилась, оргии пьяные устраивали, до сих пор вспомнить без дрожи не могу, как сиротку Владзю, шестнадцати лет, из деревни в дом наш взятую… ох, и сейчас рука не поднимается описать, как же страшно над сиротою надругались! Счастье еще, что прежде пьяною ее напоили до беспамятства, а то ведь болезная и ума бы лишилась. С неделю не вставала, потом кое-как ее выходили. А я ту немецкую солдатню еще кормить-поить была принуждена, так больше капустой кормила и на горилку домашнего изготовления не скупилась, чтобы больше спали да меньше бесчинствовали.