Людмила Милевская - Вид транспорта — мужчина Страница 50

Александр упал на землю и взвыл от боли. Он понял, что слишком долго жил с жаждой мести в груди.

Он ненавидел уже с любовью, он увлекся, не замечая того, что своего врага почти полюбил, с ним сжился, сроднился, к нему привык. И теперь, лишившись его, он осиротел и вместе с тем захлебнулся от злобы.

«Неужели это все?» — в исступлении подумал Гусаров и закричал, стиснув зубы и до боли в ногтях впиваясь в землю:

— Ну почему?! Почему этого гада нельзя два раза убить?! Господи! Почему?!

И по его небритой щеке покатилась слеза бессилия.

"Мои погибшие друзья, моя жестокая мужская работа — это и есть моя настоящая жизнь, — прозрел вдруг Гусаров. — Только это у меня теперь и будет.

Я не человек, я — война. А как же моя Зоя? Она меня ждет. Выходит, я обманывал не только себя, но и ее…"

— Я должен ее отпустить, — решил он. — Немедленно, прямо сейчас.

Он достал из безжизненной руки Нахчоева трубку, собираясь набрать номер любимой, и был пронзен мыслью: «Куда этот гад звонил?»

Александр нажал кнопку «Память» — табло высветило номер телефона генерала Серова.

— Не может быть, — прошептал Александр, нажимая кнопку автодозвона.

Он готовил предателю матерные слова, самые убойные, самые грязные, но почему-то услышал плаксивый женский голос.

— Кто вы? — растерянно спросил Александр.

И услышал в ответ:

— Я домработница. А кто вам нужен?

— Генерал Серов.

— Он погиб, застрелился-а, — прорыдали в ответ.

— Когда? — вскипая, закричал Александр.

— Только что.

«Я никогда не вернусь с этой войны, — подумал он. — Так еще не унижали русского человека».

И вот тогда он позвонил своей Зое, а трубку взяла Денисия. И, сам себе удивляясь, Гусаров начал ей вдруг рассказывать про своих друзей. Про то, каким весельчаком был Шерстяной-Пьетро, каким бабником балагур Серега, каким умным Артем, каким добрым медик Витяй и каким чувствительным гитарист Ерема.

Она слушала, не перебивая.

— Хочешь знать, кто нас предал? — резко прервав свой рассказ, вдруг спросил Александр.

— Да, хочу.

— Генерал Серов.

Она грустно ответила:

— Я знаю. Им уже занимаются соответствующие органы. Он был любовником Добрыниной" а она способствовала торговцам оружием. Она на чем-то подцепила твоего генерала, бандиты его шантажировали.

— Генерал застрелился. Только что, ну да бог с ним. Он уже там, куда мне не дотянуться. Не из-за него я звоню. Зоя, я должен тебе сказать…

Она его перебила:

— Я не Зоя.

— А кто? — растерялся Гусаров.

— Я Денисия. Я должна тебе рассказать, что мы с Зоей тебя обманывали…

Теперь он ее перебил:

— Я знаю.

— Знаешь? — поразилась она. — Почему же молчал?

— Все ждал, когда ты признаешься. Мне и самому давно надоела эта игра. Сначала было интересно, а потом стало стыдно.

— Перед кем?

— Перед Зойкой. Пустышка и вертихвостка она.

Я никогда ее не любил, но не имел права обманывать. А ты мне сразу понравилась. «Вот настоящая девчонка, — подумал я, — но как к ней подступишься? Ей нет до меня дела». Я из-за тебя и к Зойке начал ходить, но ты на меня совсем не обращала внимания.

— Я не обращала? — удивилась Денисия. — Это ты не обращал. Или как на пустое место смотрел, или вообще отворачивался.

Александр усмехнулся:

— Смущался, был молодой. А когда ты вместо Зойки ко мне впервые пришла на свидание, я чуть умом от счастья не тронулся. Спрашиваешь, почему не признался, что вас раскусил? Какой там признался. Я же правильно все понял: ты пришла только ради сестры. Зойка — любительница работать на несколько фронтов, вот тебя, добрячку, и подключила. Уличу тебя и больше никогда не увижу. С тех пор я даже мысленно тебя Зоей звал, чтобы не проболтаться когда-нибудь ненароком.

— Так и жили во лжи, — грустно сказала Денисия.

Александр подтвердил:

— Так и жили. Сначала даже забавно было, а когда эта ложь приелась, я собрался поставить все на свои места, да вдруг понял, что ты не играешь, что у нас с тобой по-настоящему все.

— Но как ты узнал, что это я?

— Глупый вопрос, — усмехнулся Гусаров. — Удивляюсь, как только Зойке в голову пришло тебя вместо себя посылать? У нее в голове ветер, а от тебя книгами пахнет, библиотекой. Скажи мне, Денисия, ты меня любила?

— Почему — любила? — растерялась она и от самого вопроса, и от того, что впервые он назвал ее Денисией, а не Зоей. — Почему — любила? Что ты там себе напридумывал?

Александр вздохнул:

— Э-хе-хе! Я же не дурак, сообразил. Раз ты призналась, значит, больше не боишься разрушить наши отношения, значит, что-то в тебе изменилось. Нет-нет, я не в обиде, — поспешил он сообщить. — Собственно, и звоню поэтому. Уходят лучшие твои годы.

Держать тебя я не имею права. Слышишь, Денисия, я тебя отпускаю. Ты рождена для мира, а во мне только война. Я человек войны. Не жди меня, девочка. Я не вернусь.

И Денисия поняла, что теперь уж точно не сможет Гусарова бросить.

— Зачем тебе эта война? — закричала она, глотая слезы и подавляя спазм рыдания. — Война — это бизнес! Чужой бизнес, не твой! На таких, как ты, кто-то делает деньги! Грязные деньги — вот что такое твоя война!

Он согласился:

— Да, это так, но до тех пор, пока на свет будут рождаться такие любители кровь проливать, такие дурни, как я, война на земле никогда не закончится.

Я и есть война, поэтому здесь и останусь. Не жди меня. Не жди.

— Я буду тебя ждать, — упрямо ответила Денисия и, не удержавшись, завыла в голос:

— Не выдумывай!

Сашка! Возвращайся! Я буду ждать!

— Нет. Считай, что я погиб на войне, — ответил Александр, и в трубке раздались гудки отбоя.

Она замерла, оцепенела и поняла, что больше никогда не увидит его. И действительно, позже ей передали письмо, написанное сослуживцем Гусарова. Он сообщал, что пишет по просьбе Александра. Гусаров геройски погиб, сам не зная за что. Он просил передать, что до последнего дыхания он любил только ее. Только она его ценность, остальное — чепуха.

Он слишком поздно это понял, за что и просил прощения.

«Вот теперь он меня отпустил», — выплакавшись, решила Денисия и позволила себе подумать о Матвее Аронове: «Он же обещал позвонить».

А Аронов все не звонил и не звонил. И тогда, набравшись смелости, она сама ему позвонила на мобильный. Он мгновенно ответил, но, крикнув:

— Секунду, пожалуйста, подождите, — начал торопливо и зло распекать кого-то за оплошность.

«Не до меня ему, — обреченно подумала Денисия, вешая трубку. — Вот я глупая: он давно забыл про меня, он звезда, очень занят».

Больше она ему не звонила. Аронов не ушел из ее жизни, но существовал лишь на экране. Шли дни, и однажды, включив телевизор, она поняла, что Аронов ее не забыл. Телеочерк, сделанный им, был посвящен герою войны Александру Гусарову. Аронов с микрофоном в руке стоял под дождем, втянув голову в плечи. Порывы ветра кромсали его непокорную шевелюру, а он рассказывал о большой любви. О любви воина.

— Это уже легенда, — говорил он. — Ее передают из уст в уста, из окопов в окопы. Я держу фотографию этой чудесной девушки, которая ждала своего жениха так, как теперь уже и не ждут. Она любила его и осталась ему верна. И он был верен ей до последней минуты, потому что очень ее любил. Вот ее фотография. Короткая челка, добрые умные глаза. Она действительно хороша, в нее нельзя не влюбиться.

Даже я влюбился в нее, — вдруг сказал Аронов, и Денисия поняла, что он выполнил свою угрозу.

Он ей признался в любви на всю страну.

«Что ж, — счастливо улыбаясь, подумала она, — теперь мой черед выполнять обещание. Когда там у нас четверг?»

С трудом дождавшись вечера четверга, Денисия отправилась в кондитерский цех Азера, отыскала там хохлушку Зинаиду и спросила:

— Пирожки сегодня продавать будете?

— Конечно.

— Хотите, вас подменю?

Зинаида от радости затрясла своим богатырским бюстом:

— Конечно, хочу!

— Тогда рукавицы и фартук давайте.

— Да хоть всю меня забери с потрохами!

Было уже тепло, но Денисия решила не выходить из роли. Она, согласно обещанному, обмоталась платком и, набросив поверх пальто фартук, направилась к проспекту. Толкая перед собой тележку, она звонко выкрикивала:

— Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!

Там, за поворотом, из клуба, вертя головой, уже выходил Аронов. Он еще не видел Денисии, но, рассекая шмелиное жужжание толпы, громко и бодро звучал ее голос:

— Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!

— Наконец-то, — просиял Аронов.