Дарья Донцова - Обед у людоеда Страница 51

Убрав квартиру и запихнув в стиральную машину все, что можно, я поставила на огонь кастрюлю с супом. Руки машинально чистили картошку, мысли метались, как ошпаренные кошки. Что делать? Ждать две недели, пока Ада вернется назад? Вдруг в голову пришло решение. Радостно зашвырнув картошку в кастрюлю, я засмеялась. Боже, как просто, ну почему раньше не сообразила!

На этот раз в журнале трубку сняла сама Зюка.

– Слушаю, – жеманно протянула она, – вся внимание.

– Зинка, – прохрипела я, – слышь, Зинка, платить пора, бабки кончились, плохо мне, ломает!

– Приходи вечером, как всегда, – коротко бросила Зюка.

– Куда? – сипела я.

– Господи, – вздохнула редакторша, – последние мозги потеряла! Домой ко мне, в восемь, только не опаздывай, ждать не стану, в полдевятого уйду, поняла, наркота вонючая!

– Ага, – бормотала я, – в двадцать часов, как штык.

– Чтоб ты сдохла, – мило пожелала Зюка и отсоединилась.

Я с удвоенной энергией забегала по комнатам. Работа так и кипела в руках. Пришедшие из школы дети были удивлены. Сев за стол, Кирюшка спросил:

– Чего это ты суп сварила?

– Время нашлось, – коротко ответила я и велела: – Наливайте сами, пока белье повешу.

Лиза с готовностью схватила поварешку. Я побежала в ванную, но была остановлена криком:

– Что это?

Пришлось вернуться назад.

– Нет, ты глянь, – девочка возмущенно сунула мне под нос тарелку.

Я уставилась на горку сваренных картофельных очистков. Кирюшка тем временем быстро открыл помойное ведро и, тыча пальцем в лежащие там очищенные клубни, изрек:

– Лампудель, ты ошиблась. Картошечку следовало положить в борщ, а шкурки сюда.

Я в изумлении помешала суп. Надо же, я задумалась и перепутала, может, и впрямь купить каких-нибудь капель?

Узнать домашний адрес Зюки оказалось проще некуда. Позвонив в редакцию по другому номеру, я мило прочирикала:

– Это секретариат журнала «Век искусства»?

– Да, – ласково ответил женский голос.

– Вас беспокоит личный секретарь Зураба Церетели.

– Слушаю, – стала совсем сладкой невидимая собеседница.

– Господин Церетели собирает журналистов на презентацию новой скульптуры, он хочет послать приглашение госпоже Ивановой, но только на домашний адрес. К сожалению, в редакциях даже именные билеты часто попадают в другие руки.

– Пожалуйста, пишите, – моментально купилась секретарша. – Рубашечный проезд, два.

Без десяти восемь я стояла перед железной дверью, обитой темно-бордовой кожей. Оделась я соответствующим образом. На мне были старые, потерявшие всякий вид спортивные штаны. Катюша натягивает их на даче, когда самозабвенно возится в огороде. Поверх – грязная-прегрязная Кирюшкина куртка, вся в потеках и разводах. Мальчик уделал ее до такого состояния, что ни один порошок – ни «Тайд», ни разрекламированный «Ариель» – не справился. Вещь следовало выкинуть, но я из жадности запихнула ее в самый дальний угол шкафа, и вот теперь она пригодилась. Большой капюшон полностью закрывал лицо, а вместо кожаных сапог я натянула резиновые.

Глава 25

Зюка открыла сразу. При виде «Марины» она брезгливо сморщилась и пропела:

– Входи, красота ненаглядная!

Я бочком протиснулась в холл, обставленный по-пижонски – светлая кожаная мебель, белый палас и темно-синий торшер…

Зюка повернулась и пошла в комнату, я двинулась за ней.

– Стой, где стоишь, – возмутилась редакторша. – Не смей ковер пачкать!

Я покорно замерла, поджидая хозяйку. Наконец Зюка появилась, неся двумя пальцами стодолларовую купюру.

– Спасибо, – прохрипела я.

– Между прочим, – отрезала она, – второй раз за месяц являешься, я могла бы и не давать…

– Ада отдыхать уехала, – кашляла я, усиленно изображая ломку, – в Тунис.

– Без тебя знаю, падаль, бери и уходи! – рявкнула Зина.

Я вытянула руку и ухватила Зюку за запястье.

– Эй, эй! – взвизгнула та. – Обалдела, дура? Ты чего, отпусти! Как себя ведешь!

– Как положено, – своим голосом сообщила я и сняла капюшон.

До сих пор мне никогда не приходилось видеть, как у человека с лица разом пропадают все краски. Зрелище было фантастическое. Сначала широкая белая полоса покрыла лоб Зины, потом быстро опустилась по носу и щекам, стекла к подбородку, захватила шею… Наверное, Зюка побледнела с ног до головы, потому что рука ее вмиг стала ледяной и приобрела какой-то синюшный оттенок.

– Кто вы? – еле слышно спросила Зюка.

– Уже успели забыть? – хмыкнула я. – Евлампия Романова, та самая, которую вы решили обмануть, вывалив на нее ворох широко известных сплетен.

– А где Марина? – глупо поинтересовалась редакторша.

Я обрадовалась, похоже, госпожа Иванова потеряла самообладание.

– Зудина в милиции, – соврала я, – сами понимаете, долго она там молчать не станет. Если хотите выйти сухой из воды – есть лишь один шанс.

– Какой, – одними губами спросила Зюка. – Какой?

– Вы быстренько рассказываете мне про то, как и за что убили Жанну, а я делаю так, что вас судят лишь за одно преступление. Кстати, вы в курсе, что на убийство срок давности не распространяется, а за два трупа вам светит пожизненное заключение в райском месте, на острове Огненном, в приятной компании… Будете гулять во дворе вместе с маньяками, опытом обмениваться…

Зина стояла с раскрытым ртом, потом из ее горла вырвался странный клекот, редакторша принялась судорожно хватать воздух.

– Там, – прошептала она, – на кухне, ингалятор…

Я побежала по роскошному ковру, оставляя повсюду куски грязи. Схватив беленький баллончик, Зюка пару раз нажала на распылитель. В воздухе повис резкий запах какого-то лекарства.

– У меня астма, – неожиданно спокойно пояснила редакторша и села на белый диван. – Откуда вы знаете про «Морскую»?

– Марина рассказала, – охотно пояснила я, – вы зря надеялись на ее корректность. Неужели не знали, что наркоманка за дозу готова на все?

Зина впилась в меня лихорадочно блестевшими глазами.

– Сколько вы хотите за молчание?

Да, права народная мудрость: «Когда бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум».

– Какой смысл вам покупать меня? Марина все равно расскажет в милиции правду; когда ее начнет ломать, то и язык развяжется… А я могу сделать так, что о происшествии в «Морской» никто и не узнает, но…

– Что, – безнадежно спросила Зюка, – что?

С нее слетела вся импозантность и элегантность. На лице, еще вчера радовавшем глаз безукоризненной кожей, появились морщины, от носа к подбородку обозначились складки. Сейчас Зинаиде можно было дать пятьдесят лет с гаком. Впрочем, скорей всего это и есть ее настоящий возраст.

– Что, – тупо повторила редакторша, – что?

– Раскажите мне, как и почему убили Жанну, а я сумею спрятать вас, просто дам возможность убежать, на Кипр, например. Мне не надо, чтобы вас наказывали, просто я хочу вынуть из СИЗО абсолютно невиновную Ремешкову…

Зинаида рассмеялась:

– О боже мой! Я и пальцем не трогала Жанну, поймите!

Я швырнула в кресло небольшой полиэтиленовый пакет, который до этого держала в руках вместо сумочки, и погрозила Зюке пальцем:

– Лучше не врите, себе же хуже сделаете.

Редакторша устало покачала головой:

– Жанну я и пальцем не трогала.

– Согласна, – кивнула я, – но напихали в бутылку столько цианистого калия, что на Таманскую дивизию с лихвой бы хватило.

– Нет, – бубнила Зина.

– Да, – отрезала я. – Все очень логично. Вы берете деньги с людей за положительные рецензии, а Жанночка вам не заплатила. Обозлившись, вы «приложили» ее на страницах журнала. Бедная художница страшно переживала, но потом откуда-то узнала про «Морскую» и припугнула вас. Теперь настал ваш черед сходить с ума. И чтобы чувствовать себя спокойно, вы купили «Айриш Крим»… И ведь не побоялись, что кто-нибудь еще захочет полакомиться ликером! Действительно, какая ерунда – трупом больше, трупом меньше, к тому же у вас в «анамнезе» уже есть одно убийство, той несчастной, в замшевой юбочке, как, кстати, ее звали?

– Люба, – прошептала хозяйка, – Люба Воротникова, только она сама это сделала, ей-богу, а с Жанной тоже по-другому было, – нетвердой рукой она взяла сигарету и начала каяться.

Зина Иванова приехала в Москву из Иркутска, поступила в Литературный институт на отделение критики, и начались голодные годы студенчества. Из родителей у Зиночки осталась только мама, работавшая в газете корреспондентом в отделе литературы и искусства. Тряхнув связями, маменька смогла пристроить дщерь в столичный вуз, но посылать той достаточно средств для проживания в Москве не получалось. Впрочем, поступала Зина уже взрослой, после школы она работала в газете курьером. Как все иногородние, она сначала увидела столицу не с лучшей стороны. Плохое общежитие, скудное питание, и рядом никого, кому можно было поплакаться в жилетку.