Елена Логунова - Суперклей для разбитого сердца Страница 51

– Вот чертова тачка! – выругался водитель «неотложки», с трудом выправив свою машину.

«Скорая» корабликом поплыла по узким улочкам дачного поселка, и на ближних подступах к незабываемой даче на улице Зеленой вновь с большим трудом разминулась с бешено мчащимся автомобилем.

– Гоняют как сумасшедшие! – возмутился доктор Васильич, высунувшись в окошко и проводив неприязненным взглядом «Жигули» цвета баклажан. – А еще говорят, что в деревне люди ведут спокойный образ жизни!

– Как же! – хмыкнул Трубкин. – Спокойный образ жизни!

Он снял одну руку с руля, оттопырил большой палец и потыкал им через плечо:

– То-то у нас с тобой полным-полна коробочка! Пятеро пациентов, и все сплошь спокойнейшие деревенские люди!

Васильич не ответил, но тяжко вздохнул.

– И, похоже, будет еще пополнение! – не умолкал разговорившийся водитель.

Предчувствия его не обманули. Прибыв по адресу, «Скорая» напрасно гудела клаксоном, на призыв никто не откликнулся. Доктор Васильич очень неохотно проследовал с чемоданчиком во двор и через минуту вылетел обратно со скоростью спринтера. Волосы под его врачебной шапочкой встали дыбом, очки перекосились, лицо посерело.

– Там… там… – заикаясь, доктор тряс рукой с растопыренными пальцами, как венчиком для взбивания крема.

– Еще жертвы? – догадался бывалый водитель-санитар. Он кое-как пересчитал оттопыренные пальцы Васильича и уточнил:

– Четверо? Или пятеро? Черт, да не трясись ты так!

– Четверо! – подтвердил врач, усилием воли взяв себя в руки. – В аналогичной позиции!

– Все в лежку и мертвецки спят? – Водитель выбрался из машины, одернул на себе горчично-зеленую рубаху и огляделся по сторонам: – А где же старик со старухой?

– У самого синего моря! – не удержался от ехидной реплики Васильич. – Во дворе их нет, в доме тоже. Сами больных грузить будем, вдвоем. Куда только их складывать?

– Заскирдуем как-нибудь, – ответил неунывающий Трубкин. – Сумоиста на полу подвинем, и новеньких рядком сложим. А че? Им все равно, они неудобств не заметят!

И он зашагал во двор, подбадривая себя веселым свистом.

– Спокойной ночи, малыши! – радостно воскликнула девочка Соня, чутким детским ухом узнав знакомую мелодию даже в небезукоризненном исполнении водителя-санитара.

Девочка приостановилась у чужого двора и с удовольствием подпела художественно насвистывающему дяденьке:

– Спя-ат усталые игрушки, книжки спят! Ля-ля-ля– ля-ля!

Под милое детское пение из распахнутой настежь калитки, крякая и приседая под тяжестью своей ноши, выступили Васильич с напарником. Они несколько небрежно, за руки за ноги тащили к «неотложке» оглушенного Веткина в спортивной каске велогонщика. Увидев эту сцену, нервная бабушка Сумкина опять выронила свои пыльные мешки с провиантом и схватилась за сердце. Взгляд ее против воли потянулся к карете «Скорой помощи», в просторном чреве которой смутно угадывались многочисленные тела в спортивном обмундировании.

– Основная группа! – прошептала бабушка, вспомнив слова телепузика, который отбился от своей команды и малодушно сошел с дистанции.

Судя по всему, финиш ползунам-марафонцам дался дорогой ценой!

– Одеяла и подушки ждут ребят! Ля-ля-ля-ля-ля! – продолжала старательно выводить Сонечка.

– Вот уж это фигушки! – в два голоса ответили доктор и водитель, сгружая бесчувственного Веткина на голый пол фургона.

– Сонечка, пойдем скорее, детка! – спохватилась бабушка Сумкина.

Подобрав свои оклунки, она обогнула «Скорую» по широкой дуге и торопливо зашагала прочь, направляющими окриками гоня впереди себя неугомонную Сонечку.

– Знаешь, бабуля? А меня осенью мама тоже в спортивную секцию отдаст! – похвастала девочка.

– Только не на ползучее марафонство! – испугалась любящая бабушка.

Остаток пути до калитки собственного дома она сокрушенно размышляла о том, что занятия спортом вовсе не так полезны для здоровья, как об этом принято говорить.

Тем временем приблизительно в трех километрах от дачного поселка Бурково в сторону города легкой побежкой марафонца – не ползучего, а двуногого прямоходящего – трусил симпатичный молодой человек в оригинальном нижнем белье. Трусы из натуральной ткани, на сто процентов состоящей из волокон конопли, были скроены буфами, наподобие штанишек инфантильного принца из старого отечественного кино про Золушку. Короткие пышно-складчатые панталоны были сочного оранжевого цвета, так что с расстояния в десяток-другой метров их запросто можно было принять за мутировавшую двудольную тыкву. На водителей проносящихся по шоссе транспортных средств тыквенные трусы производили сильнейшее впечатление. Бегуна то и дело приветствовали сигналами клаксонов, но он не обращал на это внимания.

Чудаком в оранжевом белье был Зяма. Свои менее броские парусиновые бермуды деревенского розлива он вынужденно пожертвовал велосипеду, который подло зажевал одну штанину цепью и ни в какую не соглашался расстаться со своей добычей. В результате этой стихийной смычки города и деревни – то есть современного велика и посконных штанов – Зяма остался и без транспортного средства, и без порток. Однако эта двойная утрата не остановила его. Сознавая свой долг перед родиной, семьей и злопамятным Пантюхиным, несгибаемый дизайнер продолжал преследовать отступающего противника пешим ходом.

Ефим Цигаркин, лицо без определенного места жительства и рода занятий, разминулся с бегущим Зямой на широкой пыльной обочине, чихнул и некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, размышляя, куда катится мир. Жизненный опыт самого Цигаркина неопровержимо свидетельствовал, что мир стремительно и неостановимо катится в тартарары. Как лишнее доказательство этой гипотезы Ефим расценил явление ему молодого мужика, раздетого кем-то буквально до трусов.

– Почитай, до нитки обобрали! – поцокал языком Цигаркин, проводив убегающего за поворот Зяму сочувственным взором.

Не будучи ни дизайнером, ни эстетом, Ефим не мог оценить стоимость Зяминых эксклюзивных трусов из трикотажной конопли, однако он почувствовал легкий аромат дорогой мужской парфюмерии и понял, что тот или те, кто раскулачил этого парня, не остались внакладе. И тут же житейски мудрого Цигаркина осенила простая и ясная мысль: а неплохо бы заставить экспроприаторов поделиться неправедно нажитым имуществом с люмпен-пролетариатом в его лице!

Цигаркин перестал таращится в удаляющуюся спину предполагаемой жертвы грабежа, стряхнул с себя апатию и целеустремленно зашагал по следам, оставленным в придорожной пыли ногами Зямы, в противоположном направлении. Через некоторое время следы вильнули к лесополосе, где ошеломленный удачей Цигаркин нашел замечательный новый велосипед и не новые, но по-своему тоже замечательные парусиновые штаны – вроде тех, в каких щеголял герой кинокомедии «Веселые ребята».

В отличие от нервного и порывистого Зямы, Ефим проявил редкое терпение и, ломая нечистые ногти, расцепил штаны и велик.

Брюки он свернул и запасливо положил в большой пластиковый мешок, в котором нес по жизни весь свой нехитрый скарб. С великом было сложнее. Ефим почесал в немытом и нестриженом затылке, спугнув гнездящихся там насекомых. Ему очень хотелось лихо оседлать чудом обретенное транспортное средство и, эх, прокатиться, но он опасался привлечь к себе ненужное внимание. Новый красивый велосипед и замурзанный Цигаркин одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года выпуска сочетались плохо. Ефим предчувствовал проблемы – и не ошибся.

Едва он упаковал сермяжные портки и вывел велик из лесополосы, как с дороги на пыльную обочину, стреляя из-под колес гравием, слетела синяя заграничная машина. В обращенное к Ефиму окошко с опущенным стеклом выглядывала пресердитая морда мужика, который ругательными словами приказал ему остановиться, пообещав в противном случае стрелять – и, как понял Ефим, отнюдь не гравием.

Тертый калач Цигаркин не раздумывал ни секунды. Матерный приказ сурового мужика он выполнил в точности наоборот: пригнулся и в полуприсяде пустился наутек. Велосипед Ефим взвалил на плечи, а пакет с барахлом бросил, рассчитывая вернуться за ним позже. Если, конечно, удасться остаться в живых!

Увидев жалкого вида оборванца, высунувшегося из шеренги придорожных тополей с приметным велосипедом, капитан Барабанов заорал Денису Кулебякину:

– Дэн, справа! – и без всякой паузы пугающе заревел в окошко:

– Стой, падла, а не то пришью на х…!

По смыслу фраза не отличалась от классической ментовской реплики «Стой, стрелять буду!», однако бомжеватый дядька ее, похоже, не понял и потому не остановился. Вероятно, его ввели в заблуждение загромоздившие простую семантическую конструкцию ругательства. Впрочем, он не поинтересовался, что именно намерен пришить ему на детородный орган злющий мужик. Оборванец присел, словно стрельба уже началась, и с великом на плечах, как баба с коромыслом, резвой утицей, враскорячку и вразвалку, понесся назад, в лесополосу.