Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным Страница 52

— Боюсь, эта роль не для меня.

— Не хотите ли сказать, что не справитесь, пан инспектор? Только вот в общении с пани Вишневской вам бы лучше всего быть бабой, обычной бабой, как я. Совсем другое дело — мент. А я во время общения с ней и после него все жалела, что нет у меня с собой какого‑нибудь вашего шпионского жучка в пуговице или в часах, да где угодно. Тогда мы с вами теперь могли бы совместно порассуждать над ее показаниями.

Гурский опять задумался, по обыкновению глядя в окно, а я вздохнула с облегчением. По нему видно: мои дурацкие предложения не показались ему лишними и обременительными, в худшем случае — действительно дурацкими, но надеюсь, каким‑то образом не противоречили той вони, которую учуял его опытный полицейский нос.

— А с Дышинским, Петером и Островским я могу говорить, как следователь? И с юристом Вежбицким тоже? А в качестве психиатра в атласных перчатках обязан предстать лишь перед пани Вишневской или еще перед кем‑нибудь?

— Возможно, перед папочкой Эвы.

— А что с мамочкой? Она имеется?

— Имеется, но обретается под пятой супруга и словечка против не скажет. Если бы хоть что‑то могла сделать, не позволила бы так притеснять дочку. Что же касается папочки, у меня насчет него одни сплошные сомнения, и я даже не представляю, как бы я могла с ним говорить. И в каком амплуа вам лучше выступить в этом случае — тоже не знаю. Может, прикинуться журналистом?

— Неплохая идея. Вот еще неплохо бы знать, что мне от него вообще требуется…

— Как что! Поренч. Неужели не поняли?

Клянусь, у Гурского в глазах промелькнула искорка. Полицейскому незачем было от меня скрываться, мог себе позволить. Видно, не очень‑то он был доволен результатами расследования, и кое–какие соображения насчет дальнейших шагов следствия у него появились.

Поренч! Самая загадочная фигура в череде убитых Мы наперебой стали высказывать новые соображения:

— И в самом деле, он ведь практически ни с кем не был тесно связан.

— Одна охмуренная им девушка и очень сомнительный Яворчик — не скажешь, что широкий круг.

— И все как один энергично гнали его от себя к чертям собачьим.

Вот, подсунула Гурскому всю собственную неразбериху и головную боль — сразу легче стало. Голова настолько прояснилась, что я сумела вспомнить еще одну важную вещь.

— Минутку, пан инспектор! Столько наболтала, а о главном умолчала. По крайней мере, это не мутные соображения, а самый что ни на есть действительный факт. — Он был здесь, я говорю о Выстшике, одновременно находясь в Буске!

— А мне кажется, вы уже об этом сказали.

— Нет, я не все сказала. Пять дней назад он зашел в гости к матери Петра Петера. Не знаю, под каким предлогом, может семейным, ведь он — крестный отец ее сына. Очень редко он у них бывает, а тут вдруг заявился. Она его очень не любит, он это знает и избегает контактов с ней. Можете использовать это, как найдете нужным. А не захотите, я сама…

На этот раз Гурский не стал поощрять моей самодеятельности.

Под вечер Островский привез Магду.

— А ты даже не заметила, что моя машина уже два дня стоит у твоего дома, — упрекнула меня Магда с некоторым удивлением.

— Внимания не обратила, — оправдывалась я. — Знаешь, по всему забору пошли такие сорняки, что за ними ничего не видно. Да и некогда мне было даже оглядеться, все дни вишу на телефоне. Куда, черт возьми, мог запропаститься Петрик? Ну никак не могу его отловить, ни один телефон не отвечает.

— Он студию оккупировал, — просветила меня Магда. — Завалили работой, ни минуты продыху. Не думай, это за деньги. Завтра к утру собирается закончить.

— Ладно, до утра вытерплю.

— Зато меня отловила полиция, — печально заявил Островский. — Некий инспектор Гурский, кажется, вы знакомы? Ему вы все же рассказали об Эве Марш?

— Потому что у нее алиби! — важно заявила я, опять извлекая из‑под стола свой двойной документ, благо Гурский переписал себе все, что требовалось. — Вот, смотрите, Лялька мне продиктовала, да я знаю, что ничего не разобрать, но я все наизусть выучила и могу вам прочесть. Что пьем?

— Ничего, — вздохнула Магда. — Надо же мне забрать машину, сейчас она мне понадобилась, а Адам свою не может оставить, она ему тоже нужна.

— Но хоть кофе?..

Кофе все сразу же одобрили, а приготовить его недолго. В процессе приготовления опять подумалось каким‑то краешком мозга, свободным от главной проблемы, что мало осталось кофе, вот–вот кончится, Витек вроде бы пообещал купить. Посмотрела: стоит на полке баночка, значит, все в порядке, успокоилась и вернулась в гостиную. Внимательно оглядела Магду и с облегчением убедилась, что призрак мефистофельского Десперадо перестал около нее маячить.

Островский и не думал скрывать свой интерес к ходу расследования вообще и к Эве Марш в особенности.

— Мне представляется, что все каким‑то странным образом связано с ней, — заговорил Островский. — И что удивительно, с нею преступления ассоциируются не у полиции, а только у телевизионщиков и вообще у общественности…

— …К тому же безо всяких оснований, — поддержала его Магда. — Ведь Вайхенманн к ней не цеплялся, Држончек тоже…

— Држончек собирался. Он уже нацелился на экранизацию, вел переговоры со сценаристами, а тот спонсор, который сделал ему заказ, соглашался финансировать экранизацию произведений лишь Эвы Марш. Никакой Родзевичувны, как тут шумела ваша общественность, никакого «Девайтиса», а именно Эву…

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво поинтересовалась Магда.

Слушая их перепалку, я негодовала. Вот, опять чего‑то не знаю. Эта холерная журналистская мафия на редкость информированная шайка, к тому же имеет наглость скрывать столь важные сведения именно от меня!

Что я и высказала Островскому без обиняков. Тот вроде малость смутился.

— Пани Иоанна, да ведь наша планида такая. Репортер обязан знать раз в десять больше того, о чем он говорит или пишет. На том стоим.

— И дурачком прикидываетесь! — не унималась я. — Да мне все равно, откуда ваши сведения, но вот правда ли это?

— Абсолютная. Я сам говорил со сценаристами, некоторые даже не отказывались взяться за работу, но уж слишком дурной репутацией пользовались его прежние шедевры. Тогда Држончек сам принялся кропать сценарий, у него даже был обнаружен конспект, точнее, два варианта, потому что он не знал, на каком произведении Эвы остановиться. На последней ее книге, или лучше взяться за предпоследнюю.

— И кто‑то его пришил, благодарение Господу!

— Заморский и Поренч столько пакостей ей учинили, что мотив напрашивается сам собой. А в масштабе всех этих преступлений подбор жертв кажется лишенным всякого смысла. Ведь если бы Эва Марш как‑то приложила к этому руку или хотя бы палец. Где тут место для Вайхенманна?

— Получается, трое в нее впились, а четвертый даже не прикоснулся?

— А она начала именно с четвертого. Где логика? Ошибка?

— А не приходилось вам, вездесущий репортер, слышать, что Вайхенманн тоже имел на нее виды?

Не дав Адаму ответить, вмешалась Магда:

— Ну как же, было такое. И насколько я понимаю, именно из‑за этого ты и разыскиваешь Петра Петера? Это он якобы от Яворчика слышал о том, что Эву поддерживают телевизионные воротилы, а ведь Вайхенманн, безусловно, относится к таковым. И ты же сама догадалась, что все это выдумал Поренч.

— И был пришит только за выдумку?

— Возможно, переполнилась чаша терпения, — рассуждал Островский. — Кто‑то решил, что слишком много накопилось мерзостей, надо положить им конец. Ведь даже и вы, уважаемая пани Иоанна…

Он прав, меня тоже переполняло возмущение. И будь я моложе, будь у меня больше сил и не столь закаленный в жизненных невзгодах характер… Кто знает…

— Вот я и говорю — благодарение Господу, что ее здесь не было!

Вымысел в качестве мотива… Интересно!

— Как он выглядел? — задумался Дышинский. — Да я особенно к нему не присматривался. Помню лишь, что толстый, из таких, знаете, пожилых любителей пива. Я еще удивился: обычно они не очень‑то интересуются книгами, а этот втянул меня в дискуссию о литературе и кинематографии, да еще с таким азартом и энергией, которых от людей его комплекции трудно ожидать. Еще запомнились брови — такие, знаете, широкие, что бросались в глаза.

— И больше ничего не запомнилось?

— Ну, примерно моего роста. Зато я знаю, кто это был. Некий Язьгелло, немного испорченная историческая фамилия.

— Он вам представился?

— Он попросил у меня автограф, какие обычно дают читателям с дарственной надписью на книге. Тут же никаких моих книг, никому я на этом вечере автографов ие раздавал, а этот подошел после всех, задержал меня, да еще и автограф потребовал. К тому же эта странная фамилия… Как вы считаете, настоящая? Возможно, на моем лице отразилось то, что я чувствовал, потому что он счел нужным оправдаться, дескать, поспорили с корешем, правда ли то, что болтают о сказочных гонорарах писателей за экранизацию их произведений, вот он и решил выяснить у специалиста, то есть у меня. И так канючил, извините, просил, что вызвал у меня жалость, потому я с ним и говорил…