Лоуренс Блок - Вор во ржи Страница 52

Он уже поел, а я заказал лишь чашечку кофе. Пока я ждал, когда кофе остынет, он внимательно изучал содержимое конверта. Он воспользовался карманной лупой и не спешил, а когда завершил свое исследование, выпрямился в кресле с сияющим лицом. Черт побери, он же был коллекционером, и прямо перед ним лежало нечто достойное его коллекции. Этого было достаточно, чтобы он просто светился от счастья.

— Когда вы сожгли то письмо, — заговорил Моффет, — у меня просто сердце оборвалось. А когда вы отодвинул экран и показали все остальные письма, письма, которые превращались в пепел, пока вы устанавливали, как одна жалкая женщина убивала двух других не менее жалких женщин, мне показалось, я умру от разрыва сердца.

— Я понимал, что причиняю вам немалые страдания, — сказал я, — но не предполагал, сколь сильные.

— Но вы все-таки не сожгли их.

— Я должен был сделать вид, — пояснил я, — иначе мне никак не удалось бы передать их вам. «Сотбис» имеет законное право, и Виктор Харкнесс отнюдь не собирался ложиться на спину и урчать от радости, потому что вы пообещали пощекотать ему брюшко. Но теперь, когда он убедился, что письма пропали…

— И я не стану его разубеждать, — поклялся Моффет. — Про них никто не узнает, ни один ученый до них не доберется. Я буду наслаждаться ими лично.

— Ваше право, — кивнул я и подался вперед. Понизив голос, я сообщил: — До меня дошел слух, что «Сотбис» собирается выставить на торги какие-то письма якобы от Фэйрберна к Ландау.

— Эти письма? — выпучил он глаза.

— Вряд ли. Такое же количество, плюс-минус несколько штук, но содержание иное. Тоже на лиловой бумаге и выглядят они подлинными, но…

— Хотите сказать, что у них — фальшивки, Роденбарр?

— А как же иначе? Не могу сказать, что именно я слышал и где, но возможно, это очень качественные фальшивки. Полагаю, вам будет интересно взглянуть на них, когда их выставят.

— Безусловно.

— Может, вы даже захотите их приобрести, — продолжил я. — Даже если вы уверены, что это фальшивки, и если цена вас устроит. Потому что…

— Потому что тогда будет документально подтверждено, что я владею перепиской Фэйрберна и Ландау, и я смогу выставлять все, что хочу, когда и где захочу. Хорошая мысль, Роденбарр. Поистине удачная мысль. Я заплатил вам большие деньги, но, должен сказать, вы их заслужили.

— Кстати, об этом…

Он кивнул и начал поочередно запускать руки в карманы, извлекая конверты.

— Так-так-так, — проговорил Рэй Киршман. — Если бы у меня болели глаза, ты стал бы для них лучшим лекарством, Берн. Рад тебя видеть.

— Взаимно, Рэй.

— Ну, как успехи? Встречался с теми людьми?

— Да.

— И провернул небольшое дельце?

— И это тоже.

— О чем я жалею, — продолжал он, — так это что не удалось увидеть их лица, когда они наблюдали, как превращаются в дым их воздушные замки. Что ты на меня так смотришь, Берн?

— Воздушные замки всегда превращаются в дым. Впрочем, не обращай внимания. Это действительно надо было видеть.

— Ты показал им письмо на лиловой бумаге, сжег его, они увидели, что ты сжег целую пачку таких писем, и что им оставалось думать? Но ты всего лишь купил стопку лиловой бумаги, а потом спалил ее вместе с одним настоящим письмом, чтобы это выглядело убедительно.

— Похоже, сработало, — заметил я.

— А потом продал их, — заключил Рэй. — И мы партнеры, не так ли?

— Разумеется, — кивнул я и передал ему конверт. — Как в аптеке.

В шесть часов Генри помог мне занести стол. Я повесил на окно табличку «ЗАКРЫТО» и запер дверь. Мы перешли в заднюю комнату и сели за стол. Я вздохнул, подумав о том, какой долгий и суетный был день и как хорошо было бы выпить прямо сейчас. И Генри — я буду продолжать звать его так, если не возражаете, — Генри извлек из нагрудного кармана пиджака серебристую фляжку. Я нашел пару сравнительно чистых бокалов, и он от души плеснул в каждый.

Я выпил залпом, но от повторения отказался.

— Дело сделано, — сказал я. — Признаться, все вышло удачно.

— Благодаря вам, Берни.

— Нет, благодаря вам, — возразил я. — Напечатать полсотни фальшивых писем, подписать их, потом начать заново, напечатать еще полсотни совершенно других писем и подписать их…

— Я получил удовольствие.

— Тем не менее это большая работа.

— В этом тоже было свое удовольствие. Непростое дело, согласен. Но гораздо легче, чем писать роман. Ни сюжета, ни последовательности, никаких требований, кроме того, чтобы эти письма выглядели как мои, а что может быть легче?

— Полагаю.

— А самое большое удовольствие я получил, представляя, как эта кошмарная Элис заплатит деньги за копии писем, которые способны лишь испортить ей репутацию. «Дорогая Антея, не представляю, будет ли конец моим мукам из-за этой маленькой зануды и позерки Элис Котрелл, о которой вы, вероятно, слышали в связи с разгромной критикой публикации в „Нью-Йоркере“. Удивительным образом ей удается совмещать раннее физическое развитие и умственную отсталость, оставаясь при этом несносной прилипалой. Она такая жалкая, что рука не поднимется ее обидеть, но при этом без конца канючит с такой противной физиономией, что хочется ее придушить». Посмотрим, как она использует это в своих вонючих мемуарах.

— Я проследил, чтобы оно попало в ту пачку, с которой снимал копии.

— Спасибо.

— И вы не против, чтобы у всей этой публики появились ваши письма? У Эддингтона, у Моффета? И у тех, кто купит комплект для «Сотбис»?

Он отрицательно покачал головой:

— Пусть подавятся. Они не будут стоять у меня над душой и читать мои мысли. Они окажутся в плену некоего художественного вымысла, который я сочинил специально для того, чтобы одурачить их. Даже не подозревая об этом, они будут читать некий эпистолярный роман.

— Похоже, вы действительно получили от этого удовольствие.

— Какого не получал уже много лет, — кивнул он и снова наполнил свой бокал. — Видите ли, с некоторых пор мне стало трудно писать. Надеюсь, эти приятные хлопоты помогут мне выйти из творческого ступора. Мне уже хочется вернуться к работе.

— Это прекрасно.

— Да, но в этом есть и печальная сторона — расставание. Светлая печаль, как сказал Шекспир, и думаю, он очень точно это подметил. Берни, я уже выписался из «Паддингтона», и скоро мой рейс. Я считаю вас настоящим другом, но вам известен мой образ жизни. Скорее всего, наши пути больше никогда не пересекутся.

— Кто знает?

— Тоже верно. И может, как-нибудь черкану вам пару строчек.

— Буду ждать лилового конверта, — сказал я. — И сожгу его сразу же после прочтения. Но вы кое о чем забыли.

— О чем же?

— Уберите это в надежное место, — сказал я, передавая ему конверт. — Здесь тридцать тысяч долларов.

— Это слишком много.

— Мы договаривались пополам, правильно? Я получил две тысячи от Элис, три тысячи от Эддингтона, пять тысяч от Виктора Харкнесса и пятьдесят тысяч от Хильярда Моффета из Беллингема, штат Вашингтон. В сумме получается шестьдесят тысяч баксов, половина от них — тридцать, и это как раз ваша доля.

— Вы взяли на себя весь риск, Берни.

— А вы сделали всю работу, и уговор есть уговор, так что можете распоряжаться этими деньгами с чистой совестью. А пока спрячьте в надежное место и остерегайтесь карманников.

Глава 25

— Не знаю, Берн, — произнесла Кэролайн. — Я в замешательстве.

— В последнее время ты не одна в таком положении, — заметил я. — Боюсь, я в некоторой степени этому способствовал.

— Конечно, как говорится, нужно уметь отделять зерна от плевел, иначе подавишься, но убей меня бог, если я могу тут отличить одно от другого. Как ты поступаешь в таких случаях, Берн?

— Может, попробовать утопить их в вине?

— Отличная мысль! — воскликнула Кэролайн и яростно замахала Максин, которой порой приходилось подолгу ждать, пока мы что-то закажем. — Привет, Макс, — сказала она, когда та подошла. — Принеси-ка мне, пожалуйста, двойной скотч и думать забудь приносить нам всякие жидкости для полоскания рта. Берн, ты как? По-прежнему пьешь ржаное виски?

— Думаю, я на некоторое время откажусь от ржаного, — ответил я. — Мне тоже скотч, Максин.

— Берн, Генри уехал домой, да?

— У Генри, в общем, нет дома, поэтому он не может туда уехать. Но да, уехал. Впервые видел его без серебристой бородки — если не считать тех минут, когда я видел его в вестибюле «Паддингтона», но тогда он был для меня просто неизвестным джентльменом, читающим журнал. Сегодня днем он зашел в туалет у меня в магазине и вышел чисто выбритым, а бороду свою завернул в салфетку. Сказал, что попробует отрастить настоящую, если она будет такого же цвета.

— Всегда можно покрасить.

Мы заговорили о Карле и о том, что всегда можно отличить крашеные волосы, так же как всегда видно, если кто-то носит парик. Но мы сошлись на том, что обычно так говорят о неудачно покрашенных волосах или о слишком заметном парике. Потом мы поговорили о том, что у женщин почему-то считается в порядке вещей красить волосы или делать подтяжку лица, скрывая следы старения, а у мужчин это не принято.