Пьер Сувестр - Фантомас – секретный агент Страница 57

Удивленные судьи с обеспокоенными лицами тихо совещались. Среди них не было согласия, а майор Дюмулен, который с самого начала слушания дела не переставал гневаться, отрицательно качал головой, показывая этим, что он решительно против того, чтобы слушать этого свидетеля, столь дерзким образом нарушившего величие дебатов.

Но официальный защитник Фандора, мэтр Дюрюль-Бертон, догадываясь о колебаниях членов Совета, уверенно и авторитетно вмешался:

— Господин председатель, я имею честь просить немедленно заслушать этого добровольного свидетеля.

Полковник переговорил со своими помощниками и объявил:

— Мы заслушаем этого свидетеля. — Затем он обратился к Бобинетте: — Вам предоставляется слово, мадемуазель, но до этого поклянитесь говорить правду, всю правду, ничего кроме правды. Поднимите правую руку и скажите: «Клянусь в этом!»

— Клянусь в этом!

Вначале робкая и взволнованная, но понемногу осмелевшая, мадемуазель Берта рассказала о событиях своей бурной жизни до того дня, когда случай свел ее с бароном де Наарбовеком. Забота о юной Вильгельмине завоевала ей признательность богатого дипломата и его дочери и сделала ее близким им человеком.

— Ах, будь проклят этот день! — вскричала Бобинетта. — День, с которого начались наихудшие несчастья, тем более действовавшие на меня, что я постепенно начала сознавать себя их причиной.

— Что вы хотите сказать? — прервал правительственный комиссар.

— Я хочу сказать, — объяснила молодая женщина, — что если капитан Брок убит, то это моя вина; я хочу сказать, что если у него исчез секретный документ, то это я его взяла… я была его любовницей… я виновата в его смерти!

Всеобщее глубокое молчание последовало за этим сенсационным заявлением. Судьи, правительственный комиссар, адвокат Фандора и сам Фандор не знали, что и думать, не могли достаточно собраться с мыслями, чтобы поставить самый простой вопрос. Только Жюв, почти скрытый за печью, оставался бесстрастным.

Но Бобинетта продолжала:

— Моим злым гением, господа, был бандит, которого вы знали как Вагалама. Вагалам, агент Второго бюро Генерального штаба, официально занимавшийся контрразведкой. Да! Но, господа, Вагалам в то же время был шпионом против Франции, предавал ее иностранной державе. И еще хуже! Это он убил капитана Брока, вы должны знать, что он — убийца и певицы Нишун… Да, Вагалам сделал меня своей вещью, своей рабыней. Увы! Я не могу сваливать все на него и утверждать, что только из-за постоянных его угроз я предавала все: мою страну, любовь ко мне капитана Брока, у которого я украла документ, касающийся мобилизации, украла деньги, банковские билеты. Эти билеты, господа, вы нашли в руках несчастного Жерома Фандора, они явились одной из главных улик против него… Но если я так поступала, то не из жажды денег, которые мне давали, даже не из-за обещаний будущего большого состояния, которыми отводил мне глаза Вагалам… нет, с горя, из ненависти, из любви!

Дюрюль-Бертон вдруг встал и наклонился к молодой девушке, которая при этих последних словах почти падала:

— Говорите! Говорите, мадемуазель! — вскричал он.

Бобинетта медленно продолжала:

— Да, из любви; и это признание стоит мне дороже всего, ибо оно глубоко ранит мою душу. Да, если я уступила предложениям гнусного Вагалама, если я позволила ему увести меня на ужасный путь шпионажа и измены, то лишь из-за безответной любви, которую я испытываю к одному человеку… человеку, сердце которого занято… к лейтенанту Анри де Луберсаку.

Полковник резким жестом прервал молодую женщину:

— Довольно, мадемуазель, довольно! Вы не должны произносить здесь это имя. Будьте добры продолжать ваши показания, касающиеся шпионажа.

Бобинетта взяла себя в руки и с редкой энергией рассказала подробно, как согласилась спрятать знаменитое орудие; как она помогала Вагаламу осуществить его смелый план передачи этого объекта за границу; как она переоделась священником, чтобы сопровождать капрала Винсона в Дьепп. Она не знала тогда, что имеет дело с Жеромом Фандором. Только по дороге, из телеграммы Вагалама, она узнала, что капрал-шпион и солдат, сопровождавший ее — два разных человека.

— И кто же убил настоящего капрала Винсона несколько дней назад, когда он переходил улицу Шерш-Миди? Может быть, вы этого не знаете, господа, а я знаю… Это убийца капитана Брока, убийца певицы Нишун, это Вагалам… всегда он!

— Вагалам, — продолжала Бобинетта, воодушевляясь все больше и больше, — Вагалам! Вы спрашиваете, кто это, и ищете его среди воров, среди секретных агентов, среди этого гнусного сброда, который вертится вокруг ваших штабов, чтобы выведать какой-нибудь секрет, купить чью-нибудь совесть, продать какой-нибудь документ! Поднимите глаза, господа, взгляните повыше… еще выше… ищите выше Генерального штаба, среди сливок общества… политиков, членов правительства… думайте об аккредитованных здесь представителях иностранных держав…

Бобинетта не могла продолжать. Майор Дюмулен, который уже несколько минут назад встал со своего места, поспешил к ней; офицер резким жестом запретил ей говорить и, решительно повернувшись к президенту Военного совета, потребовал:

— Полковник, господин президент… я настаиваю на продолжении процесса при закрытых дверях! Нельзя произносить подобные обвинения публично! Я заклинаю вас, процесс должен идти при закрытых дверях!

В свою очередь встал и адвокат, и спокойно, что странно противоречило поведению правительственного комиссара, сказал:

— Я согласен с прокуратурой, господин президент, и прошу вас объявить о закрытом процессе.

Полковник утвердительно кивал головой, глядя на майора Дюмулена и на Дюрюль-Бертона. Но, пока судьи тихо совещались о формальностях, необходимых для объявления, майор Дюмулен, которому что-то сказал лейтенант Сервен, снова вмешался и сказал:

— Господин президент, господа члены Совета, ввиду серьезности заявлений свидетельницы, я требую ее немедленного ареста!

Едва офицер успел это произнести, как раздался крик. Жюв, догадавшийся о намерении Бобинетты, бросился к ней, но успел лишь подхватить на руки падающую молодую женщину. Бобинетта, несомненно, уже давно приняла свое решение, избрав Совет местом, где она даст показания, оправдывающие Фандора: не желая переносить унижения тюремного заключения, так как была слишком горда для этого, она выпила содержимое маленького флакона, до этого спрятанного в рукаве.

— Несчастная! — воскликнул Жюв. — Она отравилась!

Неописуемый беспорядок возник с этой минуты в зале заседаний. Вопреки увещаниям пристава, комиссара, усилиям солдат, публика, опрокидывая скамьи, бросилась вперед и окружила молодую женщину.

Если бы Фандор хотел убежать, не было бы ничего легче, но журналист об этом и не думал. Он был слишком взволнован, слишком ошеломлен лавиной событий, происшедших менее, чем за два часа.

— Заседание закрыто! — гневно кричал полковник, понимая, что это единственное, что можно сделать. Восстановить порядок в зале он уже не мог.

Было девять часов вечера, а толпа, столь же плотная, сколь многочисленная, как в два часа дня, продолжала ждать.

Со времени попытки самоубийства Бобинетты — молодая женщина не умерла и была отвезена в больницу с весьма слабой надеждой на спасение ее жизни — зал заседаний был закрыт и судьи работали при закрытых дверях. Но показания виновной не только сокрушили обвинения, которые собирался произнести майор Дюмулен, но и убедили судей в невиновности журналиста, который еще раз объяснил, зачем он прятался под формой капрала Винсона.

Кроме того, офицеры, составлявшие Военный совет, поняли, что никаким образом не могли рассматривать Фандора как подсудного их трибуналу.

В девять вечера, к концу заседания, прокуратура отказалась от обвинения и после короткого обсуждения Первый военный совет огласил устами своего президента решение, начинавшееся торжественными словами: «Именем французского народа…»

Решение заключалось в полном оправдании Фандора.

Фандор был свободен. Немного оглушенный вопросами, которыми засыпала его смешанная, причудливая толпа штатских и военных, молодой человек не знал, что отвечать.

Он машинально пожимал сердечно протянутые ему руки. Он улыбнулся словам лейтенанта Сервена, прошептавшего ему на ухо не без иронии:

— Суд не упомянул, сударь, об одежде, которую вы носите, но установлено, что она вам не принадлежит, поэтому будьте любезны вернуть ее возможно скорее властям… иначе мы будем вынуждены вчинить вам новый иск — за присвоение военной формы!

И лейтенант удалился, очень довольный своей шуткой.

Вскоре толпа понемногу разошлась, и Фандор, оставшийся с несколькими собратьями из прессы, мог рассказать им подробнее о своих злоключениях.