Нина Васина - 37 девственников на заказ Страница 57

— Мне отсюда вас обоих лучше видно, а вы кушайте, Урса Бенедиктович, кушайте!.. — И с умилением на лице пронаблюдала процесс заталкивания в рот Урсой целого голубца. — Вы кушайте, а я вам вот что скажу. Конечно, Люся никого не убивала, это понятно. Но что касается ожерелья…

— Она мне сама призналась, что ожерелье у нее и что вы его ей дали! — с полным ртом возмутился Урса.

— Да вы кушайте!

— Ты приходила в тот вечер к Богдану? — решила я все выяснить.

— Да, Фросик, я пришла к нему, а он уже мертвый, а на ступеньках у лифта сидит девушка и плачет. А на улице идет дождь, я присела к ней. “Голубушка, — говорю, — вы ему кто?” А она говорит: “Дочка”. Тут и я заплакала. “Мою дочку, — говорю, — всю истерзал, колдун проклятый, а его, законная, плачет за дверью!” Поплакали мы с нею так, поговорили. Я вижу, она в себя приходит и говорит: “Пойду, маме скажу, что он с собой покончил, то-то она обрадуется!” — “Как же это, — говорю, — твоя мама может такому обрадоваться?” А она только рукой махнула. А на улице дождь, а дверь в эту квартиру раскрытая стоит, как Люся ее и оставила раскрытой. И тогда я взяла зонт из коридора: “Иди домой, дочка, не стоит тут сидеть, позже приходи с матерью”. Она и ушла. И я эту дверь прикрыла и ушла к себе. Минуты через три — звонок. Открываю, а там девушка эта стоит, мокрая вся, и странно так на меня смотрит. “Вы, — говорит, — дали мне зонт…” — “Дала”, — говорю. “Спасибо, он дырявый”. И ушла. А я спустилась и повесила этот зонт на место, где он и висел. Вот так все и было. Не убивала она. Сказала, что отец покончил с собой. Это потом две эти вертихвостки стали мне объяснять: дескать, не мог Богдан этим ножом зарезаться! Вот этим мог, а этим не мог! Ерунда. Что было под рукой, тем и воспользовался. Урса Венедиктович, съешьте последний голубец — что ж его один оставлять?..

Раскопаем эту могилу вместе!

Ночью мне стало вдруг так страшно и одиноко, что я перебралась в кровать к маме.

— Фросик, — бормотала она, — не толкайся коленками, что за привычка? С двадцати недель как начала толкаться!..

В шесть утра я была уже на ногах. Позвонила Лумумбе. Вкратце описала все свои сомнения и выводы насчет Ланского.

— И ты хочешь туда вернуться?

— Прослежу сегодня за ним до полудня и невзначай попадусь на глаза. Пусть думает, что он меня случайно нашел.

— Фло, что ты хочешь доказать?

— Что он — не Кира Ланский. Это раз. И, скорее всего, не психиатр. Это два. И он толкает своих же пациентов к самоубийствам. Это три.

— Фло, мне страшно, поговори со мной, — просит Лумумба на том конце провода. — Расскажи, что ты намыслила?

— Я должна поехать в Новгород и раскопать могилу.

— Нет! — сказала Лумумба.

— Да! — сказала я. — Если там лежат чьи-то останки, я напишу заявление в милицию, пусть проверят, кто сейчас под именем Киры зарабатывает себе деньги научным шпионажем! Этот самозванец выбирает себе в пациенты весьма интересных личностей! Он узнает заранее, чем эти люди занимаются в профессиональном плане, потом предлагает сделку. Самоубийство за деньги.

— Ох! — громко вздохнула Лумумба.

— И ничего не “ох”! Тебе ли не знать, что хроническии суицидник — тот же шизофреник: если его лечить в соответствующие периоды обострений, вполне может протянуть много лет. А если подталкивать? Обещать уладить все проблемы в жизни близких? Перевести деньги на лечение ребенка, на научные опыты в институт, на операцию матери за границей!

— Я не верю, что психиатр может такое…

— А он не психиатр! — закричала я и вдруг поняла. — Он… Он пациент! Господи, как же мне раньше это в голову не пришло?! Видела бы ты шкаф его умершей мамочки! Он был пациентом Ланского, он его хорошо знал, он сделал себе шрам на левой стороне груди! Он даже мог… Он мог для такой аферы даже подправить что-то в лице. Знаешь, что? — решилась я. — Не буду за ним следить, не буду сегодня попадаться на глаза!..

— Молодец, — похвалила Лумумба.

— Я сразу, сейчас, немедленно поеду раскапывать могилу!

Положив трубку, я нервно хожу по квартире и вдруг замечаю, что мама давно не спит. Более того — она собирает вещи.

— Куда ты собралась?

— Я с тобой, — говорит мама. — Чего мне здесь сидеть и киснуть? Позвоню с вокзала в издательство и отпрошусь за свой счет.

— Ты опять подслушивала?

— Зачем это? Ты кричишь громче водовоза в моем детстве. Я просто все слышала, я на твоей стороне!

— На какой еще стороне?.. Прекрати собирать чемодан, меня это угнетает!

— Я думаю, что женщина, которая любила мужчину так, как ты любила Киру Ланского, узнает его в любом облике. Даже если он превратится в обезьяну. Это на уровне обоняния, осязания и внутренних женских органов. — Она проводит перед моим обалдевшим лицом ладонями, закрывает глаза и глубоко вдыхает. — Не хочешь брать чемодан, собери сама дорожную сумку, а мне ничего не надо. Вот только возьму тапочки, шерстяные носки, безрукавку… платок пуховый. Кстати, о платках! Я видела, что ты вчера вечером оттащила к мусоропроводу охапку одежды. Учитывая все, что я тут услышала, это одежда умершей мамы этого, как его…

— Самозванца!

— Да. Самозванца. Так вот, я забрала платок и принесла его в квартиру Богдана. При случае отнесешь его этому Ланскому обратно.

— Это еще зачем?

— Затем, что ты не понимаешь. Не кричи. Я же не принесла юбку или пояс для чулок. Человек может быть фетишистом, а может и не быть, но мамин платок должен лежать в его доме, а не валяться на свалке.

— Делай с этим платком что хочешь, только не надо со мной ехать!

— Фросик, посмотри на меня.

— Ну, смотрю!..

— Как я выгляжу?

— Отлично выглядишь, а что?

— Мне нравится Урса Бенедиктович.

— Что?..

— Да. Он мне очень нравится. Ничего не могу с собой поделать — он мне снится. Ты не знаешь точно, сколько ему лет?

— Мама! — В отчаянии я упала навзничь на кровать, открытый чемодан подпрыгнул рядом. — Мама, сделай с собой что-нибудь, потому что шансов — ноль!

— Слишком молод? — обеспокоилась она.

— Нет, но… Как бы это объяснить?..

— А ты объясни простыми словами, хватит чуть что отводить глаза. Я пойму. Я не дура.

— Ладно. Объясняю простыми словами. У него заскок на целомудрие.

Вижу, что она ничего не поняла.

— Он девственник и дал себе обет, что женится только на девственнице!

Моя мама прижимает к груди тапочки и восторженно произносит, глядя в потолок:

— Вот это мужчина!..

Она так пришибла меня своим признанием, что я очнулась только на вокзале, когда мама задумчиво предложила такой вариант собственного счастья:

— А если мы ему скажем, что ты не моя дочь? — придумала она, когда поезд подали.

— А чья я дочь? — ничему уже не удивляясь, тупо поинтересовалась я.

— Ну, например, Тети-кенгуру…

— Тогда получится, что твоя двоюродная сестра родила меня в пятнадцать лет?

— Все бывает, — кротко вздохнула мама и показала на наши места. — Можно, я лягу на нижней полке?

Внезапно открывшиеся обстоятельства

Мы прогулялись по городу, нашли автобус, который ездит к старому Северному кладбищу, и пообедали в уютном кафе под старину — с лаптями на стенах и древней прялкой в углу.

— Может быть, отложим поездку на утро? — предложила я. — Скоро стемнеет.

— Ни в коем случае! Раскапывать могилу нужно ночью, в темноте! — уверила меня мама.

И мы поехали на кладбище.

Я уже не помнила, где расположена эта могила, в наступающей темноте мы плутали по дорожкам. Мама вдруг достала фонарик. Я обрадовалась ее сообразительности, а мама в который раз упрекнула, что я отказалась взять с собой саперную лопатку соседа-автомобилиста.

— Прекрати, мы же не будем здесь копать саперной лопаткой!

— Вот не найдем сторожа и придется копать чем придется!

— Сторожа? А разве мы не должны делать это тайком? Зачем ты сказала, что раскапывать нужно в темноте?

— Мы будем делать это тайком со сторожем.

Навстречу нам по дорожке прыгает еще чей-то лучик фонаря. Мы останавливаемся, хватаемся за руки и до слез всматриваемся в густую темень.

— А где нам найти сторожа? — кричит мама. Фонарь впереди гаснет, к нам подходит высокий бородатый мужик и сообщает, что он сторож.

Я прошу его найти могилу. Он чешет за ухом, вспоминая, где хоронили в девяносто восьмом. Ведет нас напрямую — между памятников, — и через десять минут мы уже стоим у знакомого камня.

— А вы не могли бы это откопать?.. — неуверенно предлагаю я сторожу, у которого от такой просьбы, впрочем, ничего не изменилось в лице.

— Это никак невозможно, — говорит он. — Это только по разрешению прокуратуры.

— Фросик, — просит моя мама, — отойди, нам нужно поговорить.

Что ж, надо признаться, она умеет предлагать деньги, а я — нет. У нее это получается восхитительно отстраненно и даже с некоторой надменностью. У меня — всегда заискивающе.