Иоанна Хмелевская - Колодцы предков Страница 6

Михал не был суеверным, но такое совпадение дат вызвало сердцебиение. Он почувствовал, что окончательно теряет равновесие. Замечательный парень принес эти чудесные вещи, но от замечательного парня надо наконец избавиться, чтобы прочитать все спокойно. Он заметил там нечто неправдоподобное и заболеет, если не займется этим немедленно!

Адам уже безнадежно отчаялся, когда музейный псих вдруг взорвался дикой энергией. Он сорвался с места, выволок Адама из здания, вернулся за какими-то печатями в кабинет директора, второй раз вернулся за бумагой, третий раз – чтобы закрыть двери. Он тащил его за собой и кричал что-то про Отдел Записи Актов Гражданского Состояния. Испуганный Адам упирался изо всех сил, пока из хаотичных объяснений не понял, что машинистка в ЗАГСе печатает лучше всех в воеводстве. Тогда он перестал упираться и предложил не топать четыре километра пешком, а доехать до Венгрова на его фургоне. Они вернулись на шоссе и галопом поскакали к фургону.

Часом позже дело было полностью улажено. Счастливый Адам отправился домой с бумагами, тон которых пылал таким энтузиазмом, что мог заменить по крайней мере Золотой Крест Героя, а Михал наконец-то остался один. Он вернулся в музей, запер дверь на ключ и принялся за чтение.

Торжественно, с чувством райского наслаждения, он первым делом вытянул то, что потрясло его еще при первом взгляде. Документ носил титул: «Список имущества, собранного ясновельможной пани Софией Больницкой, переданного в распоряжение Бартоломею Лагевке, для последующей передачи наследникам, согласно с последней ее волей, выраженной в завещании от 11 апреля 1901 года от Рождества Христова». Начало документа было в превосходном состоянии, середина и конец подверглись полному уничтожению из-за плохого качества бумаги и были почти нечитаемы.

Под заглавием шел длинный список. После первой же позиции у Михала запершило в горле, здесь упоминались 15 тысяч рублей золотом, он тут же представил себе, какую нумизматическую ценность представляют собой эти рубли. Во второй позиции у него сперло дух. Там черным по белому было написано, что речь идет о двух тысячах штук различных золотых и серебряных монет, давно не используемых в обращении, в том числе так называемых драхмах, пиастрах, польских грошах, дукатах, талерах и других. Дальше он читал описание драгоценностей и украшений, до тех пор, пока не пришлось встать и выпить воды. Он как раз добрался до подсвечника, триста лет назад купленного у потомка рыцаря, добывшего его в крестовом походе. На старинном украшении для головы, выполненном из трехсот жемчужин, у него потемнело в глазах, а на серебряном сервизе работы краковского ювелира, выполненного перед самой смертью королевы Ядвиги, он перестал читать. Он протер глаза, потряс головой, размазал по лицу остатки невыпитой воды и начал все заново.

Продолжение текста ниже сервиза было покрыто пятнами, что создавало некоторые трудности при чтении. Михал с трудом расшифровывал недостающие буквы, с омерзением думая о купце, который продал нотариусу такую гадкую бумагу. В конце концов ему удалось прочитать только запись о портрете бабки пани Софии, написанным из чистой симпатии к ней мастером Баччиарелли, обо все остальном приходилось только догадываться. Ему было ужасно жарко, лицо его горело, он чувствовал головокружение, а мысленно, с неслыханной точностью, видел каждый из описываемых предметов. Он поднялся с кресла, сделал у окна несколько глубоких вздохов, принес себе следующий стакан воды и начал читать в третий раз.

В упоении дочитав до конца, он наконец осознал, что именно читает. Список предметов, переданных в распоряжение... Нотариус все это взял, список есть, а где предметы?..

– Ради бога, что со всем этим сталось?! – жалобно простонал он в окно и через секунду добавил вполголоса: – Спокойно, Михал, только спокойно...

Он отодвинул потрясающий список и принялся за осмотр остального содержимого ящика. Среди многочисленных актов купли и продажи различных объектов он нашел заметки другого содержания. Одна из них гласила:

«В первую годовщину смерти моего святой памяти отца, Бартоломея Лагевки, удостоверяю текущее состояние наследства от святой памяти Софии Больницкой. Имущество в моем распоряжении, с помощью божьей и Антона Влукневского. Катарина из Больницких Войтычкова до сих пор жива.»

Дальше следовала дата: 4 февраля 1905 года.

Этой записки Михал в первую минуту вообще не понял. После долгих размышлений он осознал, что в день 4 февраля 1905 гола наследство от этой Больницкой еще не было принято наследниками. Все предметы, упомянутые в списке, все еще находились на сохранении, но теперь у сына того нотариуса, который составлял завещание. Но что должно было означать упоминание о жизни Катарины из Больницких Войтычковой?

Неясная, смутная, волнующая надежда тронула его сердце. Он стал лихорадочно рыться в оставшихся бумагах и нашел отдельный листик от сентября 1939 года. Подписался на нем Болеслав Лагевка, который записал следующие слова:

«Для сведения возможных исполнителей: Катарина Войтычкова до сих пор жива. Полина de domo Войтычко, primo voto Влукневска жива и здорова. Остальное без изменений, согласно воле завещателя».

Михалу опять стало невыносимо жарко. Он упал на кресло, откинулся на спинку и зажал ладонями горячие уши. Смутная надежда закреплялась. В 1939 году наследство оставалось на хранении, а таинственная Катарина из Больницких Войтычкова имела с этим что-то общее. Она оказывала на это влияние тем фактом, что была жива. В голове пронеслось, что жила она чертовски долго... Тем не менее, если в 1939 году существовало некоторое состояние, то это состояние существует до сих пор, поскольку последние тридцать пять лет завещание почивало под полом в подвале Адама Дудека. Предметы из списка, эти сказочные сокровища, до сих пор где-то лежат. Лежат... Сейчас, а лежат ли? Была война, потом тридцать лет...

Михал оторвал плечи от спинки, схватил список и принялся изучать его с другой точки зрения. Каждый предмет он мысленно ощупывал, осматривал, представлял, старался сравнить с другими. Память его была отличной, последние десять лет, ведомый свои маниакальным увлечением, он добывал сведения о забытых произведениях искусства. Он исследовал их, читал о них, выскребал и добывал любую информацию, сплетни и анекдоты, осматривал все, что только мог осмотреть, в голоде и холоде шляясь по всей Европе. Он смело мог сказать, что, как никто другой, знает где что находится. Он помнил, что было в Польше до войны, что было вывезено и украдено при оккупации, что найдено, обнаружено и открыто в послевоенное время. О старых произведениях искусства он знал почти все и теперь открыл для себя нечто поразительное.

Ни одна из описанных здесь вещей, со всей уверенностью, нигде не появлялась. Совсем нигде, не только в Польше. О предметах такого класса, о таких нумизматических экземплярах он должен был услышать, где бы они не всплыли. Хотя бы об одном... Они не есть и никогда не были единым целым, это – хаотическое собрание абсурдных богатств, одно оттуда, другое отсюда. Несомненно, они бы разошлись между коллекционерами. Нет такого человека, который за столько лет не выпустил чего-либо в мир или из-за денег, или для обмена. А здесь ничего, ни об одной из вещей он никогда не слышал. Следовательно...

Михал на мгновение замер, закрыл глаза, потом открыл их и посмотрел на темнеющее небо, по которому весенний ветер тащил розовые облака. Ни неба, ни облаков он не видел, для разнообразия ему стало холодно и пришлось собрать все силы, чтобы наконец осознать эту неслыханную, неправдоподобную, ослепительную мысль.

Итак, все эти вещи, весь этот клад, все ошеломляющие, несравнимые сокровища до сих пор лежат где-то в укрытии, там, где по поручению своей клиентки их спрятал старый нотариус Бартоломей Лагевка...

Примерно через пятнадцать минут Михал Ольшевский вновь приобрел способность мыслить. Могучая, оргазмическая радость окрыляла его и подпитывала ум. Фактом существования каких-то там наследников он пока полностью пренебрег, не сомневаясь, что, если музей сможет это купить, удастся уговорить их на продажу. А если и нет, они наверняка согласятся сдать это на хранение, сфотографировать, описать и показать людям... Понятно, что все вещи были где-то в стране, близко и доступно. К счастью, вывозить подобное не разрешает закон...

Осталась единственная трудность – найти эти сокровища. Несомненно, они хорошо спрятаны, если до сих пор не найдены. Где старый нотариус мог найти соответствующее укрытие? Наверняка закопал... Михал прикинул объем вещей, получился ящик объемом со стол реставратора. Такой ящик закопать можно, можно закопать вещи и побольше, но где?!

Внимательный просмотр всех бумаг из ящика окончательно подтвердил, что на этот счет никакой информации нет. Оставалось завещание. Если бы печати на конверте не были сломаны, он бы наверняка поостерегся его открывать, но, к счастью, печати сломались добровольно. Завещание было последним шансом.