Ольга Степнова - Фокиниада Страница 6

Фокин включил фонарик и, светя себе под ноги, пошёл за ним.

Возле стола корявый меловой контур обозначал месторасположение тела. Судя по контуру, Жанна лежала головой к окну, ногами к двери. На полосатом коврике темнело большое пятно крови. В остальном, кухня была как кухня. Ни депутатскими, ни банкирскими доходами тут и не пахло. Бабка у Говорухиной жила нарочито скромно, оставив в обстановке советскую мебель, домотканые половики, герани в горшочках и допотопный радиоприёмник на стене.

– А где топор? – спросив Севка, садясь на корточки и шаря по полу лучом фонаря.

– У криминалистов, – чрезвычайно язвительно ответил Лаврухин. – А ты думал, орудие убийства тебе оставят?

– Я думал, ты раздобудешь для меня оперативную информацию.

– Я и раздобыл! За бутылку водки и банку солёных огурцов! Меня тёща угробит теперь на хозяйственном фронте…

– Меня тёща твоя не волнует. Я с утра честно чесноком вонял и в штанах тренировочных перед девчонками позорился, так что огурцы и водка – не самая большая жертва. Давай, Василий, выкладывай, что нарыл.

– На топоре нет отпечатков пальцев, – монотонно забубнил Лаврухин, словно отбывая тяжёлую повинность. – Следов пребывания в квартире посторонних людей тоже не обнаружено. Жанна открыла дверь убийце сама, а, уходя, тот просто захлопнул за собой дверь. Соседи ничего подозрительного не видели. Часов в десять в квартиру на третьем этаже приезжала «Скорая». Врач сказала, что когда проходила мимо этой квартиры, слышала женский голос, который громко сказал: «Я никого не держу! Пусть уходит, если захочет!» Врач подумала, что женщина разговаривает по телефону, но проверка показала, что ни с квартирного, ни с мобильного Жанны никто не звонил. Значит, Говорухина разговаривала с кем-то в квартире.

Водитель «Скорой» рассказал, что пока врач была на вызове, из подъезда вышел высокий парень и попросил у него прикурить. Парень нервничал и пальцы, которыми он держал сигарету, сильно дрожали. Прикурив, парень быстро ушёл в сторону остановки. На опознании водитель указал на Александра Говорухина и сказал: «Вроде бы на него сильно похож». Вот, собственно и всё. Да, удар нанесён сзади, по всей видимости, неожиданно. В руке у Говорухиной была зажата зажигалка для газовой плиты, по всей видимости, она собиралась напоить гостя чаем. – Лаврухин кивнул на стоящий рядом с печкой металлический чайник. – Скажи, Фокин, какого убийцу собираются поить чаем? Правильно, только хорошо знакомого.

Севка присел возле стола, где стояли две чайные чашки и сахарница.

– А ты мне вот что скажи, Лаврухин, – задумчиво произнёс он, – в твоей практике когда-нибудь случались убийцы, которые, убегая с места преступления, просили прикурить у первого встречного?

– Аффект! – Вася с такой силой подёргал себя за чуб, что парик съехал набок. – Я который раз говорю тебе – аф-фект!!

– Ага, а отпечатков нигде нет, даже на топоре, – хмыкнул Фокин. – Разве в состоянии помутнения рассудка перчатки надевают?

– Перчатки, может, и не надевают, – выпучив глаза, зашипел Вася, – а вот полотенцем… – Он сорвал с гвоздя полотенце и потряс им перед носом у Фокина. – Полотенцем любой дурак догадается отпечатки стереть. Даже в состоянии аффекта! – Вася отбросил полотенце на подоконник. – И, кстати, попросить закурить у первого встречного, убегая с места преступления, можно тоже только в состоянии аффекта! Ты, Фокин, за деньги работаешь, тебе во что бы то ни стало надо доказать, что банкир не убийца, а я… я в отпуске. Поэтому я объективнее.

– Вот потому, что ты в отпуске, ни фига ты не объективнее! – Севка встал и, подсвечивая себе фонариком, пошёл осматривать квартиру.

Ох, и не любил он всю эту мутоту – осмотры, версии, основанные на догадках, сомнительные показания сомнительных свидетелей… Севка любил – вспышку, озарение, которые происходили в мозгу и которые никогда не подводили его. У Севки была потрясающая интуиция. А ещё он любил погони. Стрелял Севка снайперски, впрочем, снайпером он и был – в армии.

В общем, вся эта рутинная работа с поиском следов и свидетелей была ему не по вкусу, хотя именно она и составляла девяносто девять процентов всей деятельности любого частного детектива.

Лаврухин завис на кухне со своим гуцульским чубом и идеей аффекта, а Фокин, обшарив комнату, не обнаружил в ней ничего подозрительного и удивительного. Недовязанный носок на кровати, пузырёк корвалола на тумбочке и… портрет Сталина на стене.

В ванной всё обстояло столь же безлико и по-стариковски убого. Хозяйственное мыло в мыльнице, жестяной тазик, стиральная доска вместо машины и ковшик вместо сломанного душа.

– Вот жмоты, – возмутился Фокин, – не могут старухе быт обустроить. Богатеи хреновы!

Луч фонаря скользнул по стене, по унитазу, по раковине, и вдруг выхватил в узком фаянсовом пространстве возле крана что-то изящное, маленькое и блестящее. Севка нагнулся, настойчиво уперев луч фонарика в свою находку.

– Вась! – позвал он. – Иди сюда!

– Ну чего? – приплёлся Лаврухин. – Дохлого таракана нашёл?

– Глянь сюда, – кивнул Сева на раковину.

– Ну, колечко, – пригнувшись, Вася без интереса посмотрел на предмет, который освещал луч света. – И что?

– Вась, я, конечно, понимаю, что ты в отпуске, а я за деньги работаю и поэтому менее объективен, чем ты, но сам подумай, откуда у бабки золотое кольцо с топазом?

– Это кольцо Жанны. Она мыла руки, вот и сняла его. А надеть забыла!

– Не-ет, – улыбнулся Севка, чувствуя, что тот самый триумфальный момент настал: вот она – вспышка, мысль, озарение, которое может привести к разгадке. Двумя пальцами, осторожно, он взял кольцо. – Не-ет, Лаврухин! Это колечко тысяч двадцать рублей стоит, не больше. По банкирским меркам – дешёвка. Штамповка питерского или московского завода. Не стала бы Жанна Говорухина свой статус портить таким колечком. Она трусы, извините, дороже носила. Нет, это не её колечко.

– А чьё?! – вылупился на Севу Лаврухин.

– Женщины среднего достатка.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что это кольцо женщины среднего достатка.

– У меня отпуск! – заорал Лаврухин. – Я домой хочу! Спать!

– Тише, – взмолился Сева. – Тише, а то нас как грабителей заметут твои же коллеги. – Фокин сунул кольцо в карман и вдруг отчётливо услышал, что в замке поворачивается ключ.

– Ох, ё! – присел от страха Лаврухин.

Погасив фонарь, Севка вытолкал Васю в коридор, а потом в комнату.

– На балкон, на балкон давай! – шёпотом завопил Фокин.

– Где?! Где балкон-то?! – заметался в темноте Лаврухин. – Нет балкона!

В коридоре уже открывалась дверь, искать балкон было некогда.

Фокин плюхнулся на пол и втиснулся под кровать.

Лаврухин сделал то же самое, с той только разницей, что оказался не на полу, а на Севе: места под узкой кроватью на двоих не было, поэтому получилась шаткая пирамида – Севка, сверху Лаврухин, а на нём деревянная узенькая лежанка, ножки которой оторвались от пола. Кровать чутко реагировала на любое движение, вибрируя при каждом вдохе и выдохе своей «живой подставки».

– Ноги подтяни! Торчат до середины комнаты, – шепнул Сева Лаврухину, чей затылок упирался ему в лицо.

Лаврухин согнул колени, отчего кровать ещё больше вздыбилась и приподнялась над полом.

В более бездарную ситуацию Севка в жизни не попадал.

В особенности его смущало положение снизу. Вернее – «под».

Парик Лаврухина пах табаком и синтетикой, отчего Фокину стало совсем тошно.

Тот, кто вошёл в квартиру, потоптался в коридоре и вошёл в ванную.

– Лучше бы я к тёще на дачу поехал, – еле слышно шепнул Лаврухин.

– Теперь ты обязан на мне жениться, сволочь, – крякнул в ответ Фокин.

– А, по-моему, ты на мне.

– Мысль интересная! Но я тебя не люблю.

– Я тебя тоже. Можешь не дёргаться подо мной, противный?

– Если только ты перестанешь ёрзать на мне, дорогой.

Они замолчали, потому что дверь ванной открылась, и кто-то, стараясь ступать бесшумно, зашёл в комнату. Вспыхнул слабый голубоватый свет, Севка подумал фонарик, но по коротким электронным «пикам» догадался, что это мобильный.

И тут Фокин увидел удивительные ботинки. Рыжие, огромные «казаки», размера сорок восьмого, длинные носы которых зрительно делали их ещё больше.

– Я ничего не нашёл, – сказал густой бас взволнованно. – Да, я очень хорошо посмотрел! Знаешь, у меня впечатление, что в квартире побывал кто-то, кроме оперативников и следователей. Печать сорвана и… чесноком очень сильно воняет.

Ботинки вплотную подошли к кровати, носками едва не коснувшись Севкиной щеки, развернулись пятками и…

Парень, болтавший по телефону, со всего маху сел на кровать. Килограммов в нём было, наверное, около ста, а, может, и больше.

Фокин почувствовал себя мухой, погибающей от удара тапком. Или кто там от этого погибает…

– Б… дь, – громко сказал Лаврухин. – Я в отпуске, или где?