Погром среди ясного неба - Наталья Николаевна Александрова Страница 6

– Ну, до Егора Ивановича вам еще расти и расти, – поддразнила я дядю Васю.

– И то верно, – басом сказал старик, – ты, Василий, скажи дочке спасибо, что пришла.

И вздохнул тяжело. Дядя Вася устыдился и перестал ворчать. Неловкое молчание нарушил тип в халате на голое тело.

– Ай-ай-ай! – взвизгнул он и коршуном набросился на яркое полотенчико, потряс его, восхищенно рассматривая, и, прежде чем я успела выхватить, повязал себе на голову.

– Ну, ты у меня получишь! – рассердилась я.

– Ой, да не трогай ты его, он больной! – Дядя Вася здоровой рукой ухватил меня за локоть.

– Вы все тут больные, – отмахнулась я, – а этот псих, что ли?

– Псих не псих, а малость с придурью, – ответил за дядю Васю старик, – видно, от природы такой был, да еще болтается все время по улице и тащит по простоте своей что плохо лежит. А народ у вас в городе злобный, за копейку готовы человека убить. Вот ему и стукнули по башке бутылкой. А она у него и так слабое место…

– Что, и родных у него никого? – сочувственно спросила я.

– Да все его тут знают как облупленного, он уж не в первый раз сюда попадает, живет напротив, в том кирпичном доме. Пока мать была жива, все-таки под присмотром был. А как умерла она, то совсем пропадает. И в интернат не берут, потому что родня есть. А что за родня? Брат пьет без просыпу, а невестка только рада, что он в больнице, надоел он ей хуже горькой редьки. Тащит из дому, все ломает, портит… Так-то он безобидный… Петюня, – старик зарокотал ласковым басом, – ты отдай девушке полотенце-то…

– Да пускай забирает, – вздохнула я, – все равно изгваздал его…

– Обед! – раздался в коридоре зычный голос, и в палате запахло пригоревшим машинным маслом.

Когда я посмотрела, что предлагают больным на обед, я удивилась, как они вообще умудряются тут выздоравливать, и дала себе слово это безобразие прекратить. Путем несложных вопросов мне удалось выяснить, что питались все трое в основном пирожками, которые продавала тетка в холле больницы. Пирожки приносил дядя Вася – держась за ребра, он все же мог раз в день спуститься в холл на лифте. Петюня тоже был ходячий, но кто ж ему доверит деньги. А пирожки уж тем более, он их до палаты не донесет, по дороге съест.

Толстая баба, что привезла обед, посмотрела на меня с ненавистью и зашипела злобно, когда я попыталась взять второй кусок хлеба. На Петюню она вообще замахнулась поварешкой, когда он потянулся за булкой. Петюня не обиделся и, пока мы с бабой переругивались, умудрился стянуть полбатона. Соображает все-таки!

– Вот что, мои дорогие! – строго сказала я всем обитателям палаты номер двенадцать. – Если хотите поправиться, будете слушаться меня. Во-первых, никаких сомнительных пирожков, иначе вас переведут в инфекционное отделение. Вам нужно мясо, творог и яйца. Все это я принесу завтра, а сегодня никаких походов за пирожками, будете пить чай с булкой и вареньем. И не спорить! – Я повысила голос. – Теперь я командир!

Дядя Вася так удивился, что промолчал, Егор Иваныч тихонько усмехнулся в бороду.

Оставшуюся половину дня я провела в разнообразных хозяйственных хлопотах. Пробежалась по магазинам, накупила продуктов, сварила крепкий мясной бульон и навертела котлет. На ужин нажарила жуткое количество сырников. Утром сварила еще десяток яиц, прихватила пачку масла и полкило сыра. Бонни, отиравшийся на кухне, смотрел грустно – снова я ухожу без него.

– Будь умницей! – Я потрепала его по загривку и с трудом подняла набитую сумку.

Этак я скоро тяжеловесом стану!

Мои увечные пребывали в унынии. Возможно, это была реакция на больничный обед – сегодня, судя по запаху, оставшемуся в коридоре, были щи и макаронная запеканка, опять-таки на машинном масле.

Дядя Вася, увидев еду, несколько оживился, Петюня издал радостный рык, только Егор Иваныч остался лежать лицом к стене. У него с кровати сняли ужасную конструкцию, и нога в гипсе теперь просто лежала поверх одеяла.

– Что это с ним? – спросила я тихонько.

– Да у него неприятность, – ответил дядя Вася невнятно – в этот момент он жевал, – он давно тут лежит, обещали врачи гипс сегодня снять, утром просветили его – оказалось, что рано, нога не срослась. Этот гипс сняли, новый намотали, сказали: еще три недели… А он уж выписываться надумал…

– Егор Иваныч, – я тронула старика за плечо, – покушайте, может, полегчает… Хоть котлетку…

– Да я мяса не ем… – Он повернулся и посмотрел грустно.

– Тогда сырники! – оживилась я. – Или вот яичко…

С моей помощью он сел на кровати и поел, и чаю крепкого попил.

Петюню я оттащила от еды силой – лопнет же. Потом выдала ему старые дяди-Васины трусы и майку.

– Вот это дело! – похвалил меня Егор Иваныч. – А то его в таком непотребном виде в женское отделение не пускают, а там телевизор.

Я пришила еще недостающие пуговицы на Петюнином халате, и он, страшно довольный, повязал голову полотенцем и этаким франтом отправился смотреть телевизор.

Я вымыла посуду и прибрала немного в палате, а то у них был порядочный свинарник.

– Хорошая у тебя напарница, Василий, – сказал Егор Иваныч, внимательно за мной наблюдавший. – Повезло тебе…

Я поглядела в глаза дяде Васе – что это значит, он рассказал соседу о нашей работе?

– Садись, тезка, – он правильно понял мой взгляд, – садись и слушай. Вот у Егора к нам дело…

Старик оглянулся на дверь, неплотно прикрытую Петюней, и нахмурил кустистые брови. Закрывая дверь, я выглянула в коридор. Там было пусто, даже на посту медсестры никого не было. Ну, это как раз нисколько не удивляет.

– Рассказ у меня долгий будет, – начал Егор Иванович, – ты уж, дочка, не обессудь. Родился я в деревне Забродье. Это в Лужском районе, только от Луги еще километров семьдесят. Это, конечно, если напрямую по карте смотреть. Хотя деревня наша не на всякой карте есть, хоть и большая была раньше деревня. А так если от Луги ехать, то сначала идет шоссе, потом грунтовка, потом надо большого крюка дать по проселку, поскольку с одной стороны деревни болото непроходимое, а с другой – река. И моста через нее нету.

– Как же так – люди давно живут, а моста нету? – ввернула я.

– А вот так. Если простой мост ладить, чтобы только перейти, то дорого больно. А каменный для машин – кто же ради одной деревни стараться станет. Опять же, раньше по реке буксир ходил, ему мост помеха. Деревня