Иоанна Хмелевская - Старшая правнучка Страница 7

Подсчитав присутствующих, Гортензия впала в панику. Тринадцать за столом, чертова дюжина, не к добру это… С трудом удержалась она от бестактных причитаний, все равно не помогут, а куда ж бедолагам деваться, у многих и крыши над головой нет, вся Варшава – сплошные развалины. Господа надо благодарить, что хоть у нее есть возможность приютить родичей и сообща решить, как жить дальше.

Не вызывало сомнения, что дом, в котором они собрались, принадлежал Людвику, наследнику Томаша, последний и в завещании так написал, а дочери Барбаре оставил имение в Пляцувке, теперь совершенно разоренное. Ясное дело, глуховское поместье тоже досталось сыну, хотя это уже не имело никакого значения. Народная власть землю отдала крестьянам, а в барском доме устроила дом отдыха для трудящихся. Точно так же утрачены были владения Зофьи и ее мужа под Вышковом и блендовские угодья.

Уцелел, однако, Косьмин с его двадцатью тремя га земель, в настоящее время совместное достояние Дороты и Ядвиги. О многочисленных варшавских доходных домах нечего было и вспоминать, все они превратились в груды развалин.

Большая часть прежних доходов тоже оказалась утраченной. Приказала долго жить торговля древесиной, основательно поддерживавшая Людвика, канули в Лету доходы от земель, сдаваемых в аренду, пропали накопления в банках и ценные бумаги. Пожалуй, судьба милостивее всех обошлась с Барбарой. Дом на улице Мадалинского почти не пострадал ни от восстания, ни от бомбежек, правда, теперь он перестал быть ее собственностью, но это Барбару даже радовало.

– Будь он моим, сейчас пришлось бы целиком его штукатурить, – удовлетворенно рассуждала Барбара. – А поскольку стал государственным, так пусть государство и возится. Главное, у меня в нем квартира осталась.

Кроме этой пятикомнатной квартиры, в которой Барбара приютила каких-то двух посторонних, совсем ветхих старушек, у нее еще сохранилась развалюха в Пляцувке и очень неплохие деньги в швейцарских акциях, оставленные покойным мужем. Этот покойный Барбарин муж оказался единственным в роду разумным и предусмотрительным человеком, превратив все свое состояние в ценные бумаги и поместив их в швейцарском банке. После его смерти Барбара просто из лени не стала переводить их в польский банк. Свои заграничные доходы она тщательно скрывала от посторонних, рассказывая, что просто кто-то там, за границей, понемногу возвращает ей еще довоенный долг.

Итак, на семейном совете прежде всего стали обсуждать самый насущный, жилищный вопрос. Без крыши над головой оказались Дорота с Тадеушем, Зофья с Марьяном и Юстина с Болеславом, Павликом и Амелькой. Ни секунды не раздумывая, Барбара предложила им поселиться у нее. Ну, не всем…

– Юстинка с Болеком и детьми будет жить у меня, – не терпящим возражений тоном заявила она. – А Доротка с Тадеушем здесь останутся, у Людвика, в моей квартире все не поместимся. Теперешние власти такие безобразия чинят, Бога не боятся, к порядочным людям всякую голытьбу подселяют, лучше уж пусть своя родня живет. Вас четверо, нас с Марцелиной двое – более чем достаточно для четырех комнат. Официально считается, что у меня две комнаты старушками заняты, а они, если честно, в одной живут, так что мы, благодарение Господу, еще и удобно разместимся. И нечего нос воротить (это уже относилось к Гортензии), ты что, думаешь, вас не уплотнят? Еще как уплотнят. Ах, ты и слова этого не понимаешь? Ну так скоро поймешь. Говорю тебе – бери Доротку с Тадиком, пусть лучше свои живут!

Гортензия захлопнула рот, так ничего и не сказав, лишь в смятении покосившись на еще не пристроенных родичей. Зофья поспешила ее успокоить:

– Мы у Ядвини в Косьмине останемся. Марьянек поможет ей по хозяйству, самой не управиться. Людвись, у тебя же кое-какие лошадки сохранились, может, нам парочку одолжишь?

Людвик нервно вздрогнул и в ужасе произнес:

– Пахать на чистокровных скакунах!

– Привыкнут! – безапелляционно заявила Барбара. – Даже человек ко всему привыкает. Ядвиня там одна-одинешенька, без них ее совсем прижмут.

– А Блендов? – заикнулась было Гортензия.

– На Блендове можем крест поставить, – сухо информировал Болеслав. – Я проверил, Блендов отнесли к разряду помещичьей собственности, значит, теперь передан в собственность народа.

– И кроме того, все мы обязаны работать, поскольку ни один из нас не достиг еще пенсионного возраста, – подал голос самый старший из присутствующих, муж Зофьи, шестидесятилетний Марьян.

– И я? – удивился Людвик. – Что же я стану делать, ведь ничего не умею.

– Как это не умеешь? – возмутилась его жена. – А лошади? Кто ими всю жизнь занимался?

– Какая же это работа? – опять удивился Людвик. – Заниматься лошадьми – это удовольствие, а не работа. Помните, перед самой войной Каприз выиграл, а в разряде кобыл моя Звезда пришла третьей…

– Не о достижениях сейчас речь, – перебила брата Барбара. – Сколько их у тебя сохранилось?

– Шесть всего, два жеребца и четыре кобылки, пристроил их на Вычулках у знакомого мужика в коровнике, а немцы так драпали, что не успели забрать. Но… вроде бы уже восстанавливают ипподром, того и гляди скачки и бега возобновятся. Я бы опять мог держать конюшню…

– Нет, дядюшка, не можете, – грустно пояснил Болеслав, – теперь частные конюшни запрещены, все должно быть государственным.

– Что ты такое говоришь! – возмутился старый Людвик. – Человеку уже и коня не разрешат держать?

– Может, и разрешат, да что ты с ними станешь делать? – трезво заметила Барбара. – И где будешь его держать? В палисаднике? Всех шестерых туда запустишь?

– Коням надо бегать, – со вздохом констатировал Марьян, муж Зофьи. – Нет, это и в самом деле неплохая мысль – отправить лошадей в Косьмин. Я уж за ними присмотрю.

– И что, Каприза или Звезду в плуг запряжешь?!

– Вот как раз Каприза и Звезду запрягать не буду, для плуга подберу кого похуже.

– У меня никогда не было "похуже", только чистокровные!

– Да что вы все о лошадях? – вмешалась в спор Юстина. – Тут о людях думать надо.

За себя Юстина была спокойна. Беременность избавляла ее от необходимости принимать участие в расчистке завалов на варшавских улицах, муж при ней и на хорошей должности. Оккупацию оба пережили благополучно. Партизанам очень пригодились познания Болеслава в железнодорожном деле, он безошибочно определял самые уязвимые пункты подвижного состава для выведения из строя поездов с немецкими солдатами и боеприпасами, прославился на всю страну и после войны смог занять довольно высокий министерский пост. Проверенный патриот и замечательный специалист, Болеслав, собственно, вернулся на ту же должность, которую занимал до войны, и рьяно взялся за восстановление разрушенной не без его помощи сети железных дорог.

– Радоваться надо, что у нас Косьмин остался, – поддержала Юстину Барбара. – Просто чудо!

И к тому же все мы здоровы, – промолвила до сих пор молчавшая Ядвига. – Трех сыновей я похоронила и мужа, осталась одна, надеялась, что и меня Господь приберет, да вот живу, сами видите. После всех этих горестей с головой у меня не совсем порядок, ну а физически я еще баба крепкая, поработать могу и вам подсоблю.

У всех отлегло от сердца, когда заговорила Ядвига. Потеряв в войну сыновей, а потом и мужа, умершего от рака желудка, женщина замкнулась, и родные опасались за ее рассудок. Никто еще не знал, что милосердная судьба ниспослала Ядвиге утешение, а сама она пока не решалась сообщить о нем родичам.

– А наши дети… – заикнулась было Зофья, но грубая Барбара не дала тетке договорить:

– Ваши дети по Америкам да Канадам отпиваются, и им наверняка лучше живется, чем вам здесь. Не волнуйтесь, когда-нибудь дадут о себе знать.

– А что же сейчас в Пляцувке? – с надеждой поинтересовалась Дорота.

Людвик рукой махнул, а Барбара только плечами пожала. Пляцувка принадлежала ей, но какое это имело значение теперь? В доме поселились неизвестные беженцы, сад и огород заросли, а от прежних конюшен и столбов не осталось, еще в войну пожгли в печах. О Пляцувке и вспоминать нечего.

Все эти разговоры здорово подпортили настроение Гортензии, и она, насколько это было в ее силах, постаралась поднять дух своих гостей. С помощью Гени, старой верной служанки, быстренько накрыли на стол, заставив его вкусностями: миндаль засахаренный и миндаль соленый, печенье собственного изготовления, несколько сортов самых лучших французских сыров, слоеные пирожки, крохотные бублики с тмином и каперсами и еще многое другое, а к этому – смородиновка, зубровка, рябиновка и легкий коктейль на сухом вермуте. Приготовленные собственными руками шедевры кулинарного искусства Гортензия умело сочетала с продуктами, которые получала Барбара в посылках из Швейцарии.

– Вот, ешьте и пейте, – не очень весело пригласила Гортензия гостей. – Давайте хоть этому порадуемся.