Чайник Рассела и бритва Оккама - Максим Карлович Кантор Страница 7

Обыкновенно при слове «еврей» возникает образ тщедушного очкарика с претензиями; сотни писателей старались опровергнуть этот штамп на бумаге, а тысячи очкариков посещали спортзалы, дабы опровергнуть его на деле.

Однако природа неумолима, и в случае Бенджамена Розенталя был явлен классический тип. Экзистенциалист был сутул, тщедушен и близорук. Он сел напротив Холмса, причем маленькое тело провалилось в глубины кресла, а колени и острый подбородок философа задрались вверх.

— Вы, если не ошибаюсь, еврей? — начал беседу Холмс. — Во всяком случае, так говорят.

Не одна тысяча лет миновала, в мире изменилось многое, но только не реакция на этот вопрос.

— Я приехал сюда из Германии, чтобы не слышать такого вопроса, — ответил философ с достоинством. Реплика звучала бы торжественнее, не будь колени философа задраны к подбородку, но и так вышло неплохо.

— Ваша национальность важна, мистер Розенталь. Думаю, сами понимаете ситуацию. Скажите, вам приходилось беседовать с покойным Уильямом Расселом на тему недавнего Мюнхенского соглашения?

— Я знаком с мнением сэра Уильяма.

— Вам случалось спорить с покойным?

Философ сделал попытку выпрямиться в кресле, но провалился еще глубже.

— Я не дебатирую политические вопросы с фашистами! — прогремело из глубин кресла.

— Иными словами, вы были в курсе убеждений покойного?

— Сэр Уильям Рассел возглавлял федерацию британских университетских отделений фашистской партии. В Оксфордском отделении был председателем.

— Именно с этим фактом, как полагаю, связано обилие черных рубашек в гардеробе?

— Не интересуюсь вопросами одежды. — Розенталь сидел так глубоко, что создавалось впечатление, будто говорит само кресло.

— Сэр Рассел был привлечен к проекту Мюнхенского соглашения?

— Не знаю подробностей.

— Как вы считаете, Мюнхенское соглашение даст Германии больше свобод во внутренней политике?

— А вы как считаете?

— Следовательно, можно ожидать решительных мер, направленных против евреев? — Холмса говорил монотонно, слово «еврей» он интонационно не выделял и эмоций не выказывал. — Как считаете, я не ошибусь, если скажу, что Мюнхенское соглашение инициирует погром?

— Еще бы, — глухо сказало кресло. — Развязали им руки.

— Я бы предположил, — сказал Холмс, раскуривая трубку, — что еврейский погром имеет смысл приурочить к какой-нибудь круглой дате. Будь я сам немецким фашистом, я бы непременно поискал такую дату.

— 555 лет со дня рождения Лютера, — донеслось из кресла. — Будет 10-го ноября.

— Вот и чудесно! — воскликнул британский сыщик. — Великолепная дата. Все складывается просто очаровательно. 30 сентября подписывают Мюнхенское соглашение, а через 40 дней (назовем эти дни воздержания днями поста, не правда ли?) начинается большой погром.

— С них станется, — сказало кресло.

— Всего через две недели, — продолжал Холмс. — Однако как летит время! Буквально вчера Мюнхен, а завтра, глядишь, уже и погром.

— Тянуть не будут.

— Время вынужденного поста дает возможность приготовиться. Важные вещи не делают спустя рукава, согласитесь. Разумеется, для убежденного фашиста это будет праздник — и назовут как-нибудь торжественно. Допустим, Хрустальная ночь!

— Радуетесь? Пригласили меня, чтобы я слушал антисемитскую проповедь? — Розенталь с усилием стал вылезать из кресла, дабы распрямиться перед Холмсом во весь рост. — Знаю, что англичане будут довольны, когда нас в Германии передушат.

Бледный, тощий и очкастый стоял профессор философии перед сыщиком.

— С меня довольно, мистер Холмс. Достаточно и того, что ваше правительство делает все, чтобы не замечать проблем евреев в Палестине. Мне лично хватило позиции вашего Первого лорда Адмиралтейства, утвержденной еще с 15-го года! И с тех пор каждый день все хуже и хуже.

— Вы о Черчилле? — осведомился Холмс.

— Вы поняли, о ком я говорю — и довольно. Разрешите откланяться.

Бенджамен Розенталь был возбужден чрезвычайно, а Шерлок Холмс делался все спокойнее.

Сыщик покуривал трубку, пустил колечко дыма и вполголоса сказал:

— Любопытно, на что пошел бы убежденный сионист, чтобы омрачить фашистскую радость? Например, было бы эффектно зарезать секретаря Оксфордского отделения фашистской партии.

— Я не убивал! — крикнул Розенталь запальчиво. — Циничного негодяя несомненно следовало проучить, но вместо еврейского народа работу выполнил один из вас, один из тех, кто поет британский гимн!

Холмс наслаждался беседой. Его узкое аскетическое лицо расплылось в улыбку.

— Ах, мистер Розенталь, разве я вас обвиняю? Моя работа состоит в том, чтобы задавать неприятные вопросы. И находить скелеты в шкафу. У всех в шкафу по одному скелету, а у евреев там целое кладбище.

— Не мы, — крикнул Розенталь, — не мы, а вы устроили это кладбище!

— Вчера, — заметил Холмс, — мой коллега Мегре высказал любопытное предположение. Вам, как экзистенциалисту и иудею, оно должно быть близко. Зашел, помнится, спор о номинализме. Философ Бэрримор, сторонник теории Оккама и поклонник фарфоровых чайников, считает, что причина всегда бывает лишь одна. Однако Мегре наглядно показал нам, что многие причины существуют одновременно.

— При чем здесь Оккам?! Погромы, Оккам и фашистская партия в Оксфорде — что вы несете?

— Я лишь рассуждаю, мистер Розенталь. Вы еврей, бежали из Германии в Англию. Казалось бы, надо делать вывод, что Англия любит евреев, коль скоро принимает их. Но вывод будет поспешен, коль скоро Мюнхенское соглашение дает Гитлеру карт-бланш не только в отношении Чехословакии, но также в отношении германской внутренней политики.

— Продолжайте, — тщедушный Розенталь сжал маленькие кулаки.

Холмс был худ, а Розенталь субтилен, так что много пространства в комнате они не занимали, но в помещении стало буквально нечем дышать, словно здесь находилась солдатская рота. Жаркий воздух стоял в комнате колледжа Святого Христофора, впрочем, и во всей Европе делалось жарко и душно, несмотря на то что один из поэтов сетовал на европейский холод и темноту.

— Не надо быть пророком, — продолжал Холмс, — чтобы понять, что войну отсрочить не удастся. Предположим — о, я лишь криминалист и сопоставляю причины и следствия, а летает фарфоровый чайник по орбите или нет, этим я не интересуюсь, — что еврейский вопрос раздут искусственно. Можно предположить (это одно из допущений), что вопрос этот сделают одним из центральных в политической игре. Настанет час, и в Англию прилетит на переговоры представитель рейха, который предложит план примирения. Германия выразит готовность отказаться от погромов в обмен на мир. Можем мы допустить такой поворот событий?

— Цинизма у обеих стран хватит. Евреи для вас — разменная монета!

— Ах, милый мистер Розенталь, ведь это ваш дедушка был банкиром, а мой всего лишь выращивал брюкву. О разменных монетах я знаю понаслышке. Но задаю сам себе вопрос, предлагаю вопрос и вам. Скажем, наше правительство будет уверено в том, что война Британии выгодна: нам следует не только удержать колонии, но, по возможности, их территории расширить. В конце концов, Британия — это империя. И вот, Англия откажется от мирного предложения.

— К счастью, это лишь ваши домыслы, Холмс.

— Всего лишь отчасти.