Елена Логунова - Круговорот парней в природе Страница 8

– Сусанны, – услужливо подсказала Нюня. – Эту милую женщину зовут Сусанна.

– Только ты называла милую Сусанну немного иначе, – тут же огорчила меня Тяпа. – Ты говорила: «Милая с усами!» Я, конечно, понимаю, что по пьяному делу можно и ослышаться, в конце концов, «Сусанна» действительно звучит очень похоже на «с усами», но зачем было спрашивать добрую женщину, не из индейского ли она племени, с таким-то именем? Это было совсем невежливо. Честно говоря, я бы на месте усатой Сусанны послала тебя еще не в такую дыру, как эта гостиница!

– «Либер Муттер», – снова подсказала памятливая Нюня. – Эта частная гостиница называется «Либер Муттер».

– То-то мне так муттерно, – пристыженно побормотала я.

Теперь я вспомнила, что усатая Сусанна по моей просьбе устроила нас на постой в мини-гостиницу какого-то своего родственника. Самого хозяина мы в поздний час не увидели, нас встретила и приютила его жена Рузанна. Не смотря на то что мы появились неожиданно и в неурочное время, Рузанна обрадовалась постояльцам. В феврале находилось очень мало желающих жить в шлакоблочной постройке, щелястые окна которой нисколько не мешали наслаждаться морским видом и морским ветром. По моей личной оценке, гостиница «Либер Муттер» соответствовала классу «одна звездочка», причем эта единственная звезда была прорезана в двери уличной уборной. Впрочем, остаться после закрытия вокзального буфета на улице было бы еще хуже.

Вообразив себе плохо организованный русско-японский бивак в заснеженных кустиках, я поежилась и поплотнее закуталась в одеяло. За окном мела метель, и далеко внизу страшные черные волны с тяжелым грохотом бухались на каменистый пляж. Гостиница заметно сотрясалась, я тоже зябко и боязливо задрожала.

– Танька, хочешь, иди со своим одеялом ко мне, – предложил Ларик. – Вдвоем будет теплее.

– Это гнусное предложение или как? – насторожилась моя Нюня. – Вообще, почему это мы с тобой в одном номере спим?

– Наверное, хозяйка решила, что мы любящая пара, – хихикнул Ларик. – Напоминаю, что у тебя заплетались ноги, поэтому на финишной прямой по коридору я нес тебя на руках. Впрочем, ты можешь произвести перемену мест слагаемых и махнуть меня на кого-нибудь из япошек, я не обижусь. Только вряд ли эти капиталисты поделятся с тобой одеялом, их-то ведь не воспитывали в духе дружбы и взаимопомощи!

В голове с тихим щелчком включилась лампочка, высветившая еще одну забытую картинку: как наша русско-японская компания делила имеющиеся в наличии места. В мини-гостинице «Либер Муттер» имелось всего пять двухместных номеров, а разместить нужно было одиннадцать человек. К счастью, Тверской-Хацумото решительно воспротивился попыткам уложить его в постель. Он поднимался с подушки, как несгибаемый Ванька-Встанька, и в итоге остался сидеть в холле под фикусом. В четырех номерах попарно разместились японцы, а в пятом устроились мы с Лариком.

С сожалением вспомнив, что наш номер расположен в глухом закоулке здания, я вздохнула и морально приготовилась к долгому путешествию. Лестница, ведущая в холл первого этажа, откуда через заднюю дверь можно было попасть во внутренний дворик с «удобствами», находилась в противоположном конце коридора.

Там было излишне прохладно и темно, только окно с парусящими на нем тюлевыми занавесками давало слабый свет. Безрадостно покосившись на стекло в красивых морозных разводах, я вдоль стеночки пошла вдаль по коридору и чудом не сверзилась с крутой лестницы. Чтобы не убиться, спускалась медленно, нащупывая невидимые в темноте ступеньки вытянутой ножкой. На внутренней лестнице шум моря слышался тише, и в паузах между громовыми ударами волн я явственно слышала чей-то голос, вернее сказать – напряженный шепот с отчетливо просительными интонациями.

– Там кто-то молится, что ли? – предположила моя благочестивая Нюня.

– Или кого-то соблазняет! – ухмыльнулась Тяпа, оценив страсть, звучащую в иноязычной речи.

Бормотали и шептали не по-русски, иначе я не затруднилась бы с пониманием смысла жарких слов. На всякий случай я предупреждающе покашляла. Помешать молитве было не страшно, но застукать кого-то в пикантной ситуации не хотелось. Вдруг это мои подопечные интуристы развлекаются, а я испорчу им простое человеческое счастье? Сема Кочерыжкин мне голову оторвет.

Однако в холле, слабо освещенном ночником в виде настольного ядерного грибочка, сидел один Тверской-Хацумото. Кожистые листья фикуса затеняли его физиономию, так что я не сразу увидела, что глаза у Гаврика закрыты. Он то ли спал, то ли медитировал. Вообразив, что источником шепота и бормотания был Тверской-Хацумото, я обрадовалась. Мне очень хотелось, чтобы переводчик поскорее очнулся и приступил к исполнению своих прямых обязанностей. Конечно, в экстремальной ситуации и в ходе последующей интернациональной пьянки мы с моими подопечными кое-как объяснялись, но я предвидела, что на трезвую голову с взаимопониманием возникнут проблемы. Я ни бе ни ме по-японски, а проклятые самураи не знают не только русского, но даже английского! На языке Пушкина и Лермонтова с подачи общительного Ларика они успели выучить только выразительный глагол «тяпнем». Было мало надежды на то, что это сильно облегчит международные контакты за рамками питейной церемонии.

– Гаврила, ты тут как? – я потрясла переводчика за плечо.

Гавриле было никак, и он дал мне это понять с минимумом энергозатрат, просто проигнорировав вопрос, который я с разными вариациями повторила трижды. Признаться, меня это здорово разозлило, так что я не удержалась и сильно потрясла переводчика за шиворот. На это он то ли по-японски, то ли на русском матерном сквозь сжатые зубы проскрежетал что-то вроде: «Ничегоси нахренаси!» Примороженный голос Гаврилы напоминал скрип обледеневшего дерева и ничуть не походил на тот торопливый жаркий шепот, который я слышала, спускаясь по ступенькам.

– Кто же тут был? – отцепившись от Гаврилы, я огляделась, но не увидела никаких следов чужого присутствия.

– Кто сказал «мяу»? – с готовностью включилась в игру неисправимо жизнерадостная Тяпа.

Так и не найдя ответа на этот вопрос, я отодвинула засов на двери и вышла во внутренний дворик. Дверь под напором ветра захлопнулась слишком сильно, и с шиферного козырька над крыльцом мне на плечи обрушился ком снега.

– Завтра я первым пойду! – пробормотала за меня Тяпа, кстати вспомнив рекламу про полярников – фанатичных любителей растворимого кофе.

Дворик был не особенно велик, но сортир пришлось поискать, потому что все постройки изрядно засыпало снегом. Блуждая по колено в сугробах в поисках нужного мне сооружения, я продавила ногой клеенку на огородном парнике, опрокинула козлы с громоздящимися на них обрезками фанеры, ушибла колено о водоразборную колонку, сунулась в собачью будку (к счастью, она пустовала) и уронила на себя вязанку тяпок и лопат, коварно притаившихся за дверью сарая.

– Блин! Форт «Баярд» какой-то! – возмутилась Тяпа, которую почему-то заклинило на аналогиях с популярными телевизионными продуктами.

Прихрамывая и потирая лоб, на котором неожиданная встреча с древком совковой лопаты оставила ощутимый след, я отыскала будку сортира в углу двора под раскидистым деревом и воспользовалась так называемыми удобствами. После этого я испытала большое облегчение. Оно было вызвано главным образом тем, что я счастливо избежала угрозы рухнуть в пучину выгребной ямы под гнетом поваленного дерева: нависающая над будкой заснеженная яблоня так страшно скрипела и раскачивала ветвями, что можно было ждать ее обрушения с минуты на минуту. Это делало банальное посещение туалета очередным развлечением в стиле «русский экстрим».

Метель быстро зализывала следы на снегу, тем не менее у меня не возникло затруднений с поиском обратной дороги. Указывая мне путь, на крыльце маячил красный гномовский плащ. Облаченный в него раскосый индивидуум торопливо шагнул мне навстречу и с хрустом смял ногой многострадальный парник.

– Вам во-он туда, – подумав, что отважный японский турист совершает познавательную экскурсию в русскую народную уборную, я любезно указала ему направление. – Идите по моим следам.

Для пущей понятности я даже показала, как именно должен идти по тернистому пути к сортиру странствующий самурай, чтобы не подвергать опасности себя и разнообразное хозяйское добро. Умилительно маломерный японец с готовностью пристроился ко мне в кильватер и затопал след в след, проваливаясь почти по колено там, где я утопала всего лишь по щиколотку. Я провела его до самой двери сортира, а там отступила в сторону (тут под моей ногой прощально крякнуло что-то стеклянное), сделала приглашающий жест в сторону уборной и сказала прямо-таки по-японски:

– Ходи туда!

Японец невнимательно взглянул на дверь с красноармейской символикой, вновь сфокусировал молящий взор на моем лице, склеил ладошки и на ридной японской мове произнес пламенную речь минуты на две. Этот образчик самурайского красноречия вызвал у меня чувство тревоги. Ясно было, что японцу от меня чего-то очень надо, но понять, чего именно, не представлялось возможным.