Иоанна Хмелевская - Девица с выкрутасами Страница 8

Кайтусь чуть было не подтвердил, да, мода, но вовремя прикусил язык и предпочёл процитировать прессу:

— Рост хулиганства, падение нравов, бандитизм, безнаказанность…

— А может, наоборот?! — вконец разбушевалась Патриция. — Может, безнаказанность девиц, которые выдвигают ложные обвинения, сводя, таким образом, личные счёты и придавая себе значимости? Может, девушки, на которых, прости господи, никто не покусился, чувствуют себя недооценёнными? Обиженными? Сплошная бредятина и напрасная трата времени правосудия!

Явный перехлёст её эмоций вызвал у Кайтуся раздражение:

— Ладно, не будем напрягать правосудие, — холодно заметил он. — Так скоро дойдёт до того, что одинокой женщине страшно будет вечером выйти на улицу.

— Дойдёт до того, что парень при виде девушки на безлюдной улице будет сигать в кусты!

— А что, неплохая идея!

— Дарю, можешь воспользоваться при первом удобном случае. А я горю желанием услышать, как проходила встреча жертвы с насильником, которого она добровольно поджидала у ворот. И, насколько нам известно, не менее добровольно явилась к нему в гости…

Войдя в зал суда, Патриция сразу уловила некоторые изменения в составе публики. На первом ряду с прокурорской стороны сидела какая-то девушка, за ней тётка среднею возраста в явном раздражении. Оглянувшись, Патриция увидела за собой молодого угрюмого парня. «Греческий профиль» прибыл последним Остальное не изменилось, но в окрестностях судейского стола слегка повеяло семейственностью.

Подсудимый с места в карьер продолжил свои показания, которые интересовали судью ровно настолько, насколько их требовалось занести в протокол. Постоянные перерывы на диктант завершались очередными необязательными вопросами. Начало Патриция проворонила и, ковыряясь с брошкой, поймала обрывок:

— …в комнате вместе с моей сестрой.

— Что они делали?

— Сидели за столом, на котором стояла бутылка водки.

— Что дальше?

— Первое, что сказала мне Руцкая: «Лёлик, я хочу с тобой выпить».

Достоверность этой информации Патриция отвергла сразу же. Не то чтобы такого нельзя было ожидать от незнакомой, в конце концов, ей Стаси, а просто прозвучало это уж слишком по-лёликовски. Так Климчак представлял себе девушек, вот только это не были обычные домашние девушки, живущие с родителями, заканчивающие школу, начинавшие работать. Приличные. Он бессознательно воспроизвёл слова, характерные для компании аморальной Зажицкой, ведущей безнравственный образ жизни в Познани.

— Врёт и глупо, — шепнула она в брошку, а Кайтусь машинально кивнул.

Судья на глупую ошибку не обратил ни малейшего внимания.

— А вы что?

— Отказался, поскольку мне нездоровилось и очень устал после работы.

Продолжение выглядело уже лучше. Из материалов дела Патриция знала, что Лёлик вкалывал на семейной стройке и имел все основания утомиться. Вот только зря он преувеличивал, и откуда взялась болезнь? Выглядел он вполне здоровым.

— Но вы всё-таки выпили?

— Выпил сто грамм, — с огорчением признался Климчак, отлично сознавая, что в его категорический отказ ни один нормальный человек не поверит.

— Какие были рюмки?

— Стограммовые стаканчики и рюмки по пятьдесят.

— Из того же графинчика?

У судьи был несомненный талант задавать неожиданные вопросы. Ему опять удалось поставить в тупик Патрицию. Какой графинчик, чёрт побери, ведь только что подсудимый упомянул о стоявшей на столе бутылке водки, откуда же у старого сморчка взялся «графинчик»?

Климчак обалдел не меньше Патриции и молча пялился на судью, которому это нисколечко не мешало.

— «Я выпил сто грамм из того же графинчика», — продиктовал он секретарше. — И что было дальше?

В принципе обвиняемый хорошо подготовился, в показаниях не путался, тем более что в них содержалось достаточно правды. Вот только судья всё время сбивал с толку, перескакивая с одних событий на другие, словно резвящийся зайчик, и совершенно наплевав на их последовательность. Климчак изо всех сил пытался приспособиться к навязанному ему темпу допроса.

— Я пошёл в кухню, где была моя невеста.

— Почему вы её не пригласили в комнату? Вы её стыдились?

— Она ужинала и тоже устала. Она не очень любит компании и вообще вспыльчивая, ревнует…

Судья будто не слышал и, безжалостно откинув тему невесты, продолжал:

— Вы вернулись в комнату, и что?

Климчак моментально перестроился:

— Там была вторая бутылка водки, пол-литра.

— Кто её поставил на стол?

— Не знаю.

— Гонората, кто её поставил на стол?! — неожиданно рыкнул старый пень.

Девушка с первого ряда быстро вскочила с места.

— Павловская, — ответила она спокойно, и ясно было, что не соврала.

Патриция внимательно слушала всю эту галиматью, поскольку подробностей пьяной оргии не знала. Откуда взялась какая-то Павловская? А, похоже, тоже подруга, очевидно, и судья, и обвиняемый пренебрегли её присутствием, равно как и появлением…

Патриция пригляделась к девушке. Гонората, сестра Климчака, смутно помнилось, что её тоже обвиняли, кажется, в сводничестве или в соучастии в преступлении, в общем, в очередном идиотизме. Симпатичная, культурная, сдержанная, одетая скромно, но со вкусом, ни тени вульгарности, одним словом, хорошо воспитанная девушка из приличной семьи. И под такой благообразной наружностью прячется змея подколодная? Чушь собачья!

Судья обратился к Климчаку, махнув на Гонорату рукой:

— Дальше что было?

— Все три девушки вышли на балкон.

— Вы тоже?

— Да.

— Кто разливал водку?

— Водку разливала Руцкая.

И опять Патриция не поверила. Судья вникал в нюансы сервировки, уточняя типы рюмок, какое отношение к изнасилованию имели рюмки? Климчак упрямо возлагал работу по кельнерскому обслуживанию всей компании на жертву, сам же выходил, возвращался, Павловская тоже моталась туда-сюда, наконец подсудимый в очередной раз вернулся, не иначе чтобы поучаствовать в ключевой сцене этого предосудительного мероприятия. Гонората в комнате, Павловская со Стасей на балконе…

—..Я вышел на балкон. Руцкая повисла у меня на шее и сказала: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть». Потом Руцкая сказала, что хочет провести со мной вечер, а я говорил, что не могу, так как невеста здесь. А она предлагала мне невесту проводить…

Судья позволил обвиняемому говорить так долго только потому, что копался в документах и бурчал что-то заседателям. Климчак мог с таким же успехом начать декламировать нараспев «Илиаду» и добраться до «…язву на воинство злую навёл», а Высокий Суд, не обратив на это ни малейшего внимания, в лучшем случае продиктовал бы для протокола: «Все разболелись».

Судья перестал бурчать, но, похоже, забыл, о чём шла речь.

— И когда вернулся? — слегка рассеянно поинтересовался он.

Патриция растерялась. Откуда и куда вернулся, пропади он пропадом, из кухни на балкон или после проводов домой невесты? Чего этому прикольному старикану надо?

Климчак, как ни странно, владел ситуацией.

— Около двадцати трёх. Все три барышни были на кухне. Руцкая лежала на козетке.

— Встала, и что вы сделали?

— Я вспомнил, что она хотела провести со мной вечер, и спросил, актуально ли её предложение? Она ответила, что специально меня дожидалась, и я могу с ней красть коней.

— И где вы этих коней собирались украсть?

— Не знаю.

— А Павловская это слышала?

Патриция опять упустила нить разговора. Что она должна была слышать? О краже коней, о вечере? Климчак же не растерялся и был готов к ответу. Своеобразная судейская грамматика с толку его не сбивала, и парень охотно объяснил, что заявления Стаси дошли до слуха всех присутствующих. Павловская предложила поехать на дачу.

Судья опять встрял.

— И потерпевшая согласилась?

— Да. Вечер был хороший…

— Кто пошёл ловить такси?

— Павловская.

— Такси, марка, водитель, вы водителя знаете?

Климчак опять преисполнился достоинством:

— Я этого водителя не искал.

— Почему?

— Чтобы меня не заподозрили, будто я склонял его к даче ложных показаний.

Прокурор Кайтусь не сдержался и рассмеялся демонстративно-издевательски. Патриция яростно сверкнула на него глазами, но он предусмотрительно не смотрел в её сторону. Климчак снизил градус пафоса и перешёл на конкретику, внимательно следя за судейскими скачками.

— Кто отпирал дачу?

— Гонората.

— Кто закрывал?

— Никто не закрывал.

— Дальше что?

После секундного колебания Климчак позволил себе развёрнутое высказывание:

— Руцкая присела на лавочку, сестра с Павловской сорвали по яблоку. Мы вошли в дом, все четверо. Сестра спросила, когда я вернусь, я ответил, что в пять. Руцкая сказала, что придёт к ней завтра к десяти.