Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Алмазная история (пер. Н.Селиванова) Страница 83

– К тому же обшитая ракушечками, ведь они проколоты, явно иглой. Может, какой-нибудь кошелек или старинная косметичка?

– Косметичка?! Тоже мне историк! – была шокирована Крыська.

– Да шучу, шучу, я просто так назвала, чтобы понятнее было. Ну кошелек, сумочка к нарядному платью, мало ли что еще…

– На кой черт губка и конский волос для изготовления сумочки?

– Понятия не имею. А тут ещё все осложняется остальными предметами, чисто мужскими. И портсигар, и помада принадлежали мужику…

– …но тут встретилась баба, эта его невеста. И по собственному почину могла подложить ему в саквояж от себя на память. И тогда считай, саквояж не чисто мужской, а двуполый. И все было бы ясно, если бы не это!

Кристина потрясла замочком с ключиком. Естественно, я тут же вырвала его из рук сестры. Удивительное дело, устройство действовало, ключик свободно проворачивался в замке, дужка легко проходила в петли саквояжа и запирала его.

– Меня тоже заинтриговал этот предмет, – призналась я. – Только вот никак не понять почему. Обычно вот такие ключики являются преддверием к какой-то загадке, какой-то тайне. Попадется такой ключик – значит, следует искать то, что он запирает. А тут другой случай.

– Найди мы просто ключик, и в самом деле бросилась бы искать что-нибудь маленькое и запертое, не лежи тут рядышком замочек. Что бы это значило?

Я поднапряглась. Вот замочек, вот ключик, вот петли под этот замок. Ну и что дальше? Еще раз внимательно оглядела замочек.

– Гляди, вроде бы он поновее петель. Выглядит совсем новеньким, недавно купленным!

– У новенького, недавно купленного замка было бы как минимум два ключа, а тут только один, – возразила Кристина.

– Ну, тогда не знаю, что ещё придумать. Но уверена – были веские причины так старательно сохранить этот саквояжик с его странным содержимым.

– Хорошо бы знать еще, у кого именно были столь веские причины, – недовольно заявила сестра. – Не надо было нам так это все лапать. На предметах могли сохраниться отпечатки пальцев, и если собрать их, то есть отпечатки, со всех этих коробок, мебели, бумаг и так далее… Электроника делает чудеса! Наверняка мы смогли бы выделить пальчики прабабки, невесты и этого паршивца, помощника ювелира. А ты сразу хвать за портсигар и ну его ощупывать! А вот на нем отпечатки пальцев наверняка сохранились. Теперь все пропало. Эх!

Я разозлилась:

– Ну что ты несешь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?

– Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, её трудно проглядеть, бархат такой яркий.

– Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочем.

Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки – обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы её не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.

И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. «Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью…» А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.

– Что ж, вот ещё одно доказательство того, что эта сумка – тот самый, упоминаемый многими свидетелями, желтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!

Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.

Ближе к вечеру, когда мы с сестрой пили кофе на застекленной веранде, в широко распахнутую дверь постучался старик-камердинер. Он был уже в своем нормальном виде, без белого тюрбана на седой голове. Освоившийся с тем, что нас двое, камердинер уже не обращался в пространство между нами, как в первые дни нашего пребывания в замке, а нормально смотрел то на Кристину, то на меня. Высокопарно извинившись, старик попросил у высокородных мадемуазелей разрешения сообщить нечто важное.

Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причем Кристина добавила:

– Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы ещё не окрепли после травмы.

– Ни в коем случае! – с силой возразил камердинер. – Не пристало мне…

– Еще как пристало! – оборвала его Крыська. – Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.

И поскольку Гастон все ещё колебался, Крыська рявкнула:

– Прошу немедленно сесть!

Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.

Желая поощрить старика, мы произнесли: «Слушаю». Получилось в один голос.

Гастон откашлялся и приступил к делу.

– Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не её это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и ещё раньше, до этого, как только вошел в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.

Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повел плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.

Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.

– Так кто же это был? – опять дуэтом вскричали мы.

– Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, – ответил очень довольный камердинер. – Милостивые мадемуазели его ещё на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, ещё когда госпожа графиня была жива.

– Ну вот, видишь! – почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворенно кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.

– А дальше что было? – спросила я.

– Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.

Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:

– Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.

– А вас не узнал? – удивилась я. – При встрече с вами, когда легально пришел в замок?

Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.

– Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я… Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были черные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это ещё не все.

– А что еще? – пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.

Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошелся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.

– Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают – прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же… Ведь я здесь, в замке, и родился, ещё в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала её внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда ещё молодая девушка и фамилии этой ещё не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все её молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.