Хелена Секула - Туз пятой масти Страница 9

– Ты из какой группы? – Бородач отложил гитару и подал мне руку. – Я Войтек!

– Дорота… Я вольный стрелок, хожу сама по себе.

– А мы из клуба «Нога из Волина», направляемся на слет в Августов. Пошли с нами!

– У меня дела…

Грохоча консервными банками и огромным закопченным котлом, в вестибюль ввалились спутники Войтека, у всех на рюкзаках красовалась эмблема – черный след ноги на желтом песке. На сердце у меня потеплело. Как мне хотелось оказаться сейчас среди своих, среди ровесников… не в стаде, а именно среди друзей.

Какой-то немолодой мужчина, нагруженный удочками, напористо требовал отдельный номер и ругал администратора. Нам тоже досталось. Мы выслушали что-то насчет его собственной героической юности и нашего якобы высокомерия и барских замашек.

Факт. Войну мы не застали, в землянках не жили. Умные люди не ставят нам это в вину. Но некоторые словно завидуют молодости.

Что человек может знать о себе заранее? Проверить свой характер можно только в конкретных ситуациях. Живи наше поколение в те страшные времена, среди нас нашлись бы и спекулянты, и предатели, и доносчики. Но отважных героев тоже хватало бы.

Из задумчивости меня вывел раскат грома. Началась гроза, вестибюль гостиницы опустел и помрачнел. Мое поколение разбежалось, а я отправилась спать. В отличие от предыдущего поколения, спать, не боясь, что расстреляют, пошлют в газовую камеру или сожгут. Но спалось мне скверно.

Встала я на рассвете. В душе, о чудо, была горячая вода! После грозы день обещал быть солнечным и радостным.

На голове я соорудила вавилон с локонами, а вот с макияжем намучилась до тошноты! Краситься я, к своему стыду, еще не научилась. Несколько раз пришлось умываться, пока расписала физиомордию как положено.

В вестибюле висело огромное зеркало, и я убедилась, что старалась не напрасно. Выглядела я на двадцатник с гаком.

Пришлось взять такси. Женщина эта жила где-то на окраине Щецина.

– Чего надо? – злобно рявкнула она, едва приоткрыв дверь. На высохшем теле торчала голова Горгоны в космах спутанных волос, опухшие веки почти не открывались.

– Входной билет! – Я поспешно показала поллитровку с пестрой этикеткой, не то баба захлопнула бы дверь у меня перед носом.

Искра интереса вспыхнула в мутных глазках, Горгона оглядела меня с ног до головы.

– Влазь!

Мы прошли в грязную, разрушенную квартиру, пропахшую гнилью. Хозяйка подсунула табурет, проехавшись по нему мокрой тряпкой, ни на миг не отрывая от бутылки зачарованного взгляда.

– Садись. Ты меня напугала, я-то думала – опять менты по мою душу.

– А кто тебе сказал, что я не мент? – Не задумываясь, я тоже почему-то стала ей «тыкать».

– Какой мент? Они с пузырем не ходят. – Баба поставила на стол два стакана. – Разливай!

– Не так быстро, у меня к тебе дело.

– Ежу понятно, что дело. Кто ж за красивые глаза поллитру даст? Да наливай же, у меня с бодуна язык не ворочается…

Одним движением она зашвырнула водку в рот. Руки дрожали, струйка потекла по подбородку. Баба вытерла губы, облизала пальцы.

А у меня водка не пошла. Конечно, спиртное я и раньше пробовала, только очень мало и редко. Мне было лет десять, когда на Новый год папа налил бокал шампанского. Оно оказалось сладким, как ситро, и я вылакала все до дна. Уходить из веселой компании не хотелось, поэтому я просто соскользнула под стол и заснула. Папа нашел меня там через час.

Мы плыли на байдарках по реке Брдзе, папа, мама и я. Разразился страшный ливень, палатки ставили под проливным дождем. Мама причитала, что два старых осла, она и отец, заморят ребенка. В палатке папа переодел меня в сухой спортивный костюм, уложил в спальный мешок и влил в меня коньяк – полный колпачок от фляжки. Я мгновенно заснула, а утром даже насморка не было. Папа хохотал, что я пью как заправский сапожник.

А теперь я никак не могла отдышаться. Водку из стакана пить еще не приходилось, на один глоток оказалось многовато. А выпить такую мерзость мелкими глотками я не сумела бы– при одной мысли об этом меня выворачивало наизнанку.

– Не в то горло пошло, не в пивалку, а в дыхалку. – Горгона стукнула меня ладонью по спине, но новичка во мне не заподозрила.

– Ты знала Жемчужину?! – выпалила я, еле отдышавшись.

– Э-э, то быльем поросло! Сколько уж лет прошло? Двадцать с лишком… да что там – больше! Ну знала я ее, знала, но давненько не видела. Может, умерла уже.

– Об этом пусть у тебя голова не болит. Расскажи, что с ней тогда было.

– Да Мишура ее нашел, такую нищую, что она с голодухи расхворалась. Ручки-ножки как веточки, мордочка заморенной крыски, смотреть страшно. А черная-то была, ну прямо цыганка. Она от рождения черная, а с нищеты-лихоманки еще больше почернела… Я ж с месяц ее голоса и не слыхала. Все сидит в углу, только исподлобья глазищами своими огромными так и стрижет, что не по себе делается… И побоев страшно боялась. Нет, ты не думай, я-то ее не била, у кого рука на такого заморыша поднимется, да и не за что ее было бить. Я-то постарше была, года на четыре, и Мишура выхаживать ее велел.

Я и в те времена тут жила, только не всегда такой убогой была, не подумай чего… И квартирка была хорошенькая. Тогда я уж года два на Мишуру работала, но домой никаких кобелей не водила, хотя с гостиницами тяжело было… Известное дело, город-то еще в руинах лежал. Но у Мишуры смекалка была что надо. Снял он для нас хазу, туда мы с клиентами и ходили. Потом, когда у него много девок стало, он нам еще две квартиры снял… вот как оно было.

Та малявка у меня отъедалась, Мишура на нее бабки исправно давал, ничего не скажешь, да и тряпки я ей какие-никакие справила. Я все голову ломала – потому что Мишуру лучше было не спрашивать, он на кулаки скорый был, – чего он кошчонку эту драную приголубил и так о ней заботится? Может, родственница ему или влюбился? Да во что там влюбляться-то! Доска – два соска, кожа да кости, страшная… Только черные глаза в пол-лица, и волосы у нее были роскошные. Завшивела вся, я ее под ноль остричь хотела, да Мишура не позволил, велел вшей вывести:

Боженька ж ты мой, ну и намучилась я! Вши-то повывела, тогда в Красном Кресте ДДТ всем раздавали. Порядочный был порошок, ничего не скажешь, все от него сдыхало, не пискнув. Я ей голову порошком посыпала, вычесала вошек из этой конской гривы, так ведь дохлые гниды все равно на волосах сидят, да как крепко. Пришлось волосы кипятком с уксусом обливать, а потом еще эти жемчужины частым гребнем счесывать. Чешу, а сама смеюсь: ах ты царевна помойная, с жемчужинами в колтуне. Так она Жемчужиной и осталась.

Полюбила я ее, не злая она была, только затравленная. А она ко мне и Мишуре привязалась, как собака.

Вот я все и думала, к чему Мишура ее готовит. Спросить боязно. В любовь его я не верила, потому что он из тех, кто за денежки отца с матерью продаст. Страшно было, что эту малявку на заработки погонит. Бога, думаю, у него в сердце нет… По правде говоря, он долго ее не посылал. Да и кто бы соблазнился, разве что извращенец какой.

– Почему ты его Мишурой называешь?

– Он когда-то сезонным товаром торговал. ДДТ, пемза, пакеты из целлофана… В ту пору это в диковинку было. Перед Рождеством елочные игрушки продавал и мишуру. Бывало, стоит и кричит: «Кому мишура, кому мишура на елочку!» Так к нему кликуха эта и прилипла.

– А как его на самом деле звали?

– Не знаю, а врать не буду. Хитрый был, девочкам нашим ничего не рассказывал. Вроде дружки его Владеком звали…

– Где он сейчас?

Я налила водки ей и себе. Рука дрожала еще хуже, чем у нее с утра. Я чувствовала себя совсем больной.

– Да черт его знает… Я-то давно уже в тираж вышла, какая ему корысть меня опекать. Потом слышала, что он смылся из Щецина, когда менты за нас взялись. Рисковым Мишура никогда не был.

– А Жемчужина… как ее на самом деле звали?

– Марыська… Мария Козярек. Что это с тобой?!

Я вот-вот потеряю сознание… Странное существо человек. Ведь я была к этому готова, но речь-то шла о моей матери, а я все еще страстно надеялась, что это не она, не она!

Собственно говоря, я все уже знала, но не в состоянии была уйти. Какой-то внутренний голос велел мне сидеть тут и глотать эту отраву.

– Да что с тобой, детка? – баба потрясла меня за плечо. Вульгарная, потрепанная женщина, таких называют отбросами общества… неужели она опекала мою мать? Все же что-то человеческое в ней осталось. Я взяла себя в руки.

– Душно здесь. А чем занималась эта девушка, прежде чем Мишура ее нашел? – Надо было убедиться, что она говорит действительно о моей матери, что это не совпадение.

– Шаталась по городу, ела то, что удавалось стащить.

– А раньше?

– Вроде беженка была из столицы, ее родителей немцы еще в сорок третьем расстреляли. После смерти родителей приютили ее одни благодетели… били, голодом морили, оттуда у нее и бзик такой. Как кто при ней рукой замахнется, так она вся каменеет. Пороли за всякую мелочь. Когда благодетели на запад потянулись, Жемчужина от них деру и дала. Села в первый попавшийся товарняк. Лишь бы от них подальше. Всего-то у нее при себе и было что метрика да фотография отца с матерью.