Фредерик Дар - Княжеские трапезы Страница 9

— Ты имеешь в виду очаровашку, которую я однажды вечером видел здесь?

— Да. Она здорово пострадала и до сих пор не вышла из комы.

— Значит, скоро встретится с Аллахом! — напророчествовал Охальник. — Жаль, девчонка что надо. Припоминаю: на ней была вязаная шапочка и шерстяные носки. При виде носков я не могу устоять, они напоминают мне соседскую девчонку, с которой мы баловались на чердаке. Надеюсь, что ты, по крайней мере, попользовался ею?

— Пророк запрещает, — вздохнул Бланвен.

— Ах, ну да: запрещено вино, свинина и траханье!

Их разговор был прерван остановившимся рядом с ними такси. Эдуар удивился, увидев в машине свою мать. Он открыл дверцу.

— Что случилось, Розина?

— Нет, я просто должна подписать в Париже кое-какие бумажки. Хотела поехать на поезде, но эти засранцы железнодорожники бастуют.

— Они защищают свой кусок говядины, — заметил Эдуар.

— Ты смотри, сказываются уроки мамаши Рашель! — проворчала Розина. — Я как раз хотела просить тебя навестить ее вечерком, потому что я наверняка вернусь поздно. Папаша Монготье обещал мне позаботиться о старухе, но я знаю, что они нажрутся, как два поляка. Ты и представить себе не можешь, насколько трудно мне крутиться между этими пьяницами! До скорой встречи, мой Дуду.

Такси отъехало. Сквозь заднее стекло Эдуару еще была видна сложная прическа Розины. Во время короткого разговора матери с сыном Охальник успел поставить «ситроен» в бокс за гаражом. Он спер эту машину двумя днями раньше из гаража (хотя и защищенного) одного коллекционера и не очень хотел, чтобы тачка долго красовалась на людях: Охальнику слишком хорошо были известны превратности судьбы.

Маклер любил выдавать себя за человека, связанного с преступным миром, на самом же деле он был удачливым вором-одиночкой. А его любовные победы ограничивались общением с легкодоступными девицами, но он приукрашивал эти истории, чтобы показать, насколько свободен в этой жизни.

Эдуар редко прибегал к банковским услугам, он вел себя, как старый крестьянин прежних времен, храня наличность в хитроумных тайниках. Попросив Охальника подождать, Бланвен ушел за сорока тысячами франков, находившимися в двойном дне жестяной лейки, которую он смастерил собственными руками несколько лет назад.

Мужчины отправились обмыть сделку в сельскую лавочку мамаши Тайяр, у которой можно было найти все, что заблагорассудится. Охальник часто смотрел на часы, объяснив Эдуару, что он попросил одну из своих воздыхательниц заехать за ним и отвезти в город. Бланвен знал, что это вранье. При каждой сделке маклер то и дело глядел на часы и, пританцовывая, говорил: «Из-за этой сучки я опоздаю, а у меня важная встреча на Елисейских полях с одним американцем, под завязку набитым долларами!» И в результате Охальнику удавалось расколоть Эдуара, чтобы тот оплатил ему поездку в такси. Но на этот раз у маклера не выгорело. Бланвен сказал:

— У меня тоже встреча. Вызвать тебе такси?

— Да они сейчас такие цены ломят!

— Не скупись, у тебя ведь есть бабки.

Но Охальник оставался недоволен.

Приход Банана все уладил. Эдуар попросил паренька подвезти маклера.

— Как себя чувствует сестричка? — спросил Бланвен.

— Все без изменений. Такое впечатление, что она в сознании, но никаких реакций. Они разрешили матери остаться в ее палате.

Отогнав грустные мысли, подмастерье спросил у Охальника:

— Она уже здесь?

— Все в полном порядке! — ответил тот. — Такая соблазнительная, что хочется засунуть ей член в выхлопную трубу!

Маклер наклонился к уху Бланвена.

— Имеет смысл перекрасить ее, — сказал он с таким видом, будто идея только что пришла ему в голову, настолько она была малозначима.

Охальник любил прибегать к эвфемизмам, отчего разговор выходил гладким.

Воришка положил восемьдесят купюр по пятьсот франков в брючный карман, прикрыв их носовым платком; он всегда так делал — брюки вздувались, и можно было подумать, что у него опухоль.

— Мне шепнули, где стоит еще одна коллекционная штучка, — сказал перед уходом маклер, — поговорим о ней после. Заметь, что на купленной тобой красотке кардан марки «Спайсер».

Розина как в воду глядела: когда Эдуар приехал на стройку, Рашель и папаша Монготье лыка не вязали. Старики высосали на двоих три литра вина и пустились в разговоры о прошлой жизни, запутавшись в них, как сборщики крабов в скользких песках после отлива. Они кивали головами, на мгновение замолкали, затем один из них выуживал из глубин своей памяти какое-нибудь воспоминание и с триумфальным видом являл его на свет.

Приход Бланвена положил конец этой саге. Бульдозерист пробормотал что-то невнятное и ушел, выписывая ногами кренделя. Старик хотел было оседлать свой велосипед, но — увы! — не смог даже поднять его с земли и отправился домой пешком. Через несколько сот метров он нашел приют в кустах орешника.

— Ну ты даешь, ба! — разозлился Эдуар. — Набралась как сапожник! Когда вернется Розина, готов спорить, что она устроит тебе корриду!

Рашель с трудом ответила, что срать она хотела на свою дочь и, если Розина будет ей надоедать, она отправится подыхать в приют, где уж никак не хуже, чем в вагончике для деревенских бездомных.

— Переезжай ко мне, — предложил Эдуар, — я отдам тебе спальню, а сам размещусь в гостиной. У меня тепло, и ты сможешь смотреть телевизор.

Рашель отказалась: учитывая ее состояние, она не могла обойтись без женской помощи, да и старуха-калека не лучшая компания для красивого холостяка.

— Какого черта матери понадобилось в Париже? — спросил Эдуар. — Когда она говорила о каких-то бумажках, у нее был такой лживый вид…

— Она что-то готовит! — изрекла пророчески Рашель. — Утром сюда приезжал мэр, и она уехала вместе с ним. Ничего хорошего я от этого не жду.

Приход внука обрадовал старуху, и она доблестно боролась с опьянением.

— Что ты думаешь? — продолжал расспрашивать Эдуар.

— Я не думаю, у меня дурные предчувствия. Этот дерьмовый пустырь и работы, которые затеяла моя доченька, вконец разорят ее.

— Ты так считаешь?

— Да. Если уж твоя мать затевает какую-то глупость, то все выходит на славу. И прежде всего — твое появление на свет!

— Спасибо, — ответил Эдуар.

Рашель расхохоталась, причем из ее беззубого рта появилась пена.

— Да брось ты, Дуду; я рада, что ты есть у меня, но тогда, когда эту идиотку обрюхатили, ты себе и представить не можешь, что творилось! Розина уже ушла из дома: вечно у нее в жопе шило! И вот результат: в семнадцать лет она уже с пузом. Пришлось возвращаться домой. А ведь ты не знал Шарля, моего мужа. Старая выучка! Можно быть активным коммунистом и иметь при этом буржуазные предрассудки!

У меня сердце разрывалось при виде этой девчонки на сносях, которую, как собачонку, выбросили на улицу. Но Шарль был неумолим: или она, или я! И мои уговоры ничуть не помогли.

Голос Рашели становился все тише, она начала клевать носом. Эдуар слушал как зачарованный: подобные откровения были для него в диковинку. И мать, и бабка не любили распространяться о семейных делах. Лучше всегда держать язык за зубами: чисто крестьянское убеждение, впрочем, они и происходили из крестьян.

Рашель перевернула пустой стакан и умоляюще взглянула на внука.

— В бутылке должна еще остаться капелька. Взгляни-ка, Дуду!

Пусто. Он открыл новую бутылку.

— Ведь ты нажрешься вусмерть, ба!

— Скажешь тоже!

Эдуар налил Рашели вина.

— Так что ты говорила?

— А я что-то говорила?

— Ты говорила, что беременная Розина очутилась на улице.

— Ах, ну да! Не знаю, как уж Розина устроилась, но рожала она в шикарном родильном доме в Булонь-Бийанкуре.[5] Что было потом, я не знаю. Так прошел год. Она никогда не рассказывала мне, что делала все это время. И вдруг однажды — бац! — и она оказывается в тюряге! Мы получаем письмо, в котором говорится, что она находится в тюрьме города Лиона, и администрация спрашивает нас, что мы собираемся делать с ребенком. Надо было видеть Шарля! Впервые в жизни он поколотил меня. Именно так — поколотил, потому что я произвела на свет дочь, которую посадили в тюрьму. Какие же идиоты мужчины! Разве не так?

— А что же Розина натворила? — спросил Эдуар.

Рашель уклончиво махнула рукой:

— Точно я ничего не знаю. Твоя хитрюга-мать всегда умела одурачивать стариков. Давала им пощупать себя и — гони монету! Ну, и правильно, я так считаю. После твоего рождения она переехала в Лион, где и связалась с одним ювелиром. А у этого старика жена еще была жива. И эта стерва застукала их. Могу себе представить, как она поливала Розину! В обвинении говорилось, что Розина вроде бы прихватила напоследок несколько ценных украшений. Старый мерзавец под влиянием своей карги подал жалобу, и Розина огребла два года.