Шон Блэк - Зона невозврата

Шон Блэк

Зона невозврата

Пролог

Граница Калифорнии и Орегона

Очнулся Кен Прэйджер от того, что в его правый глаз больно ткнулось дуло дробовика. Кен приоткрыл левый: посреди слякотной полянки, утиснутой меж стволами могучих секвой, был водружен деревянный крест. Крест полыхал: взвихряясь, рвались в темную высь золотые жгучие искры.

По горлу Кена вкрадчиво-теплой струйкой сбегала кровь – видимо, прежде чем упереться в глаз, ствол дробовика чиркнул по кадыку. И тут сверху грянул голос, задав вопрос, от которого Кен внутренне сжимался все эти последние полгода. Вопрос, который, в зависимости от того, что на него ответить, мог стать смертным приговором. И, что еще хуже, исходил он от блондинистой фурии, которая, собственно, и давила сейчас Кену стволом на глаз.

– Кто ты такой? – ледяным голосом спросила она. – Говори, ну?

Прэйджер с беспомощным сипом завозился, а белокурая бестия чуть отвела ствол, так что поодаль, сбоку от пылающего креста, открылся силуэт мужчины в балаклаве. Скрестив на груди руки, он стоял в зловещем молчании, судя по всему, тоже дожидаясь ответа.

– Вы знаете, кто я, – вытеснил Прэйджер надтреснуто-пугливым голосом лжеца, причем лжеца уличенного. Он выпростал руку в комковатую грязь, порываясь приподняться. – В чем вообще дело?

– А вот это нам скажешь ты, – пригвоздила женщина, хлестко загоняя в казенник патрон; ствол дробовика упирался теперь Кену в середину лба. – Ну так что, дубль два? Только на этот раз без вранья. Только правду.

– Правду? – с нервным смешком переспросил Кен.

Если по правде, то Прэйджер теперь уже и сам не знал, кто он такой. Еще полгода назад он был спецагентом Кеннетом Прэйджером – верным семьянином и опытным, на хорошем счету, сотрудником АТО[1]. Но тут большие шишки из Бюро предложили ему «уйти в подполье», став Кенни Эдвардсом – бывшим морпехом, жизнь к которому повернулась задом, зато задала новую и вроде как истинную цель: избавить Америку от тех, кто пятнает себя отсутствием белого цвета кожи.

Правда, уже вскоре обнаружилась одна досадная закавыка: для того чтобы убедить в своей новой сущности других, надо вначале проникнуться ею самому. А затем, усугубляя и без того двусмысленное положение, да еще и вопреки тому, что дома осталась жена, Прэйджера к тому же угораздило по уши влюбиться. Так что минувшие шесть месяцев размыли контуры его сущности настолько, что он теперь и сам не мог бы толком ответить на вопрос, кто он такой. Даже самому себе.

Между тем чувствовалось, как белокурая бестия подналегает плечом на приклад: кружок дула все больней впивался в кожу.

– Нам нужен ответ, Кенни, – процедила она.

Прэйджер сморгнул назойливое сеево дождя. «Гни свое», – так, кажется, гласит инструкция? Прописная истина. Если б они знали, они бы не выпытывали. А его бы уже не было в живых.

– Вы знаете, кто я, – упрямо повторил Прэйджер, на этот раз собранно, с неспешной весомостью на каждом слоге.

– Что ж, ладно, – вымолвила женщина и едва заметно кивнула кому-то у Кена за спиной. – Может, это освежит тебе память.

Утробно заурчал дизельный двигатель, и на поляну, чавкая шинами по грязи, въехал черный мини-вэн, остановившись буквально в трех шагах. Из кабины вылез еще один тип, тоже в маске, и подобравшись к боковой дверце, картинным жестом отодвинул ее вбок. Когда он хватался за ручку, на фаланге пальца у него мелькнула татуировка – меленький трилистник. В скудном белесом свете потолочного фонаря предстало пространство салона. На полу там сидели две согбенные фигуры: женщина лет сорока и паренек, по виду еще подросток. Кроме бечевки на руках и ногах и обматывающего рот скотча, на них ничего не было. Увидев, кто это, Прэйджер на нервной почве безудержно разблевался.

– Господи, – вымученно приговаривал он между рвотными спазмами, – только не это…

На него с безмолвным ужасом взирали жена и сын.

Часть первая

Глава 01

Месяц спустя 450 Голден Гейт авеню, Сан-Франциско, Калифорния

В восьмом часу утра по прибытии в офис Джалисию Джонс дожидался на столе большой пакет. Значились на нем лишь имя и адрес, выведенные крупными заглавными буквами:

«ДЖАЛИСИИ ДЖОНС,

ПОМОЩНИКУ ПРОКУРОРА,

ОТДЕЛ ПО БОРЬБЕ С ОРГПРЕСТУПНОСТЬЮ».

Больше на желтоватой, с поролоновой подслойкой бумаге не было ничего – ни обратного адреса, ни марок со штемпелями. Просто имя и должность.

Допив одним глотком остаток жидковатого латте, что по будням прикупала через дорогу в кофейне «Питс», Джалисия на ходу пульнула пластиковый стаканчик в корзину. Попадание вышло прямо-таки баскетбольным, с рикошетом от верхней кромки – ну просто высшая лига. Отметив этот факт победным вскидыванием пятерни, Джалисия с грациозной ловкостью опустилась на вращающийся стул и уже из сидячего положения оглядела поступившую корреспонденцию.

Почта была явно не внутренней: циркуляры между отделами ходили в перфорированных конвертах. Надо бы переговорить с референтом и попытаться выяснить, кто этот пакет доставил. А то и навести справки у ребят из службы федеральных маршалов, которые отвечают за охрану здания и сотрудников. Впрочем, оба эти намерения Джалисия почти тотчас отмела. Несмотря на молодой возраст, она умела смирять беспокойство и наступать на горло собственным страхам – качество, без которого на неспокойных, со стрельбой, улицах южного Лос-Анджелеса сложновато и выжить, а не то что поступить на юрфак «Лиги плюща»[2].

Поэтому, в обход заведенной процедуры, пакет она взяла и легонько встряхнула, а затем с ощущением некоторой нелепости поднесла его к уху (расслышать там тиканье, что ли?).

Да ну к черту.

Отодрав клапан конверта, Джалисия перевернула его и тряхнула, смешливо (и надо сказать, облегченно) прыснув, когда на стол оттуда со звонким стуком выпала дивидишка. Всего-то делов… Стоило из-за этого трястись. Вероятно, какая-нибудь съемка негласного наблюдения, которую спозаранку, еще до прихода Джалисии, скинул ей на стол кто-нибудь из чересчур ретивых стажеров.

Она подобрала синевато-радужный диск, и тут ее взгляд упал на что-то вроде куска вяленого мяса, край которого вылез из пузырчатой упаковки. Вынув из верхнего ящика ножичек для взрезания конвертов, Джалисия вскрыла пакет и оглядела его содержимое более подробно.

То, что она приняла за лоскут вяленины, и составляло вложение. Джалисия с осмотрительностью пощупала его ножичком. Желудок невольно свело в рвотном позыве. Выхватив из сумочки салфетку, Джалисия медленно извлекла на свет божий пергаментно-тонкий прямоугольник… человеческой кожи. Вынула и расстелила его на столешнице. Взлохмаченные, зазубренные края лоскута были обуглены. А по центру на нем красовалась темная свастика.

От неожиданно грянувшего телефонного звонка Джалисия буквально подскочила.

– Джалисия Джонс, – выдохнула она, а у самой взгляд был прикован к этому зловещему пергаменту с вытравленным по центру паучьим символом.

Трубка молчала.

– Алло? – снова подала голос Джалисия.

В ответ – щелчок, а затем дальний женский голос – наигранно-любезный, хотя и, безусловно, в записи:

– Вас вызывает Калифорния. Тюрьма «Пеликан-Бэй»[3]. Разговор за ваш счет. Для принятия звонка нажмите «один».

Джалисия нажала. Снова пауза, а затем опять голос, но теперь мужской – глубокий, с сипотцой:

– Мисс Джонс?

(Ударение почему-то на «мисс»).

– Да, это я.

– А это Фрэнк Хейз.

У Джалисии перехватило дыхание; чтобы как-то собраться, она сделала над трубкой глубокий вдох.

– Вы, наверное, знаете, кто я?

Как не знать. Вон он, таращится на нее с пробковой доски – старый уже снимок белого мордоворота лет под тридцать, с квадратной челюстью и патлами до плеч, жидкими усиками и буркалами, полными надменного презрения ко всем и вся. Хотя на подписи внизу значилось не имя Хейза, а тюремная кличка: Рипер[4].

А рядом с Рипером рожи еще шестерых. Дикие в своей лихости белые отморозки, за годы отсидки в Сан-Квентине[5] спаявшиеся в тюремную шайку, которую страшились все. Вместе эти типы с конца семидесятых представляли собой верхушку пресловутого «Арийского братства» – тюремной банды, одержимой идеей расового превосходства; причем не просто банды, а банды номер один по всей Америке. Свою малочисленность они с лихвой компенсировали лютостью и способностью терроризировать всех, кто оказывался у них на пути, в том числе и своих братцев-уголовников. Ну, а в их собственных рядах, даже среди заправил, бесспорно, выделялся Рипер – прежде всего, своим полнейшим презрением к человеческой жизни. Ходил слух, что еще в первую свою неделю за решеткой он, в ответ на притязания одного из признанных тюремных авторитетов (темнокожего битюга, что верховодил шайкой своих соплеменников и грозился отыметь вновь прибывшего по полной), избил сокамерника до потери сознания, а затем еще и приколотил к нарам четырьмя гвоздями, уворованными из тюремной мастерской.