Кристофер Коук - По всему дому

КРИСТОФЕР КОУК

ПО  ВСЕМУ ДОМУ

ТЕПЕРЬ

Вот пустой луг посреди голого осеннего леса.

Деревья в лесу – дубы, клены, акации – пробиваются сквозь слой путаных кустов, бурых листьев, груды ломкого валежника. Наверху густо-синее небо, несколько далеких, полупрозрачных, быстро несущихся облачков – но лес достаточно густ, чтобы защитить от ветра все, что находится внизу, включая и луг. От опушки в чащу ныряет дорога – две колеи, разделенные травянистой полосой, изгибаются и исчезают в лесу.

Сам луг зарос высокой желтой травой и колючими плетьми, кое-где вытянулись молодые деревца, но центр открытого пространства занимает широкое прямоугольное углубление. Его края подперты разбитыми остатками бетонного фундамента. Под тонкой сеткой сорняков на дне едва виднеется бетонное крошево вперемежку с золой и шлаком. Опираясь о каменную кромку, торчит обгорелое бревно с мягким волокнистым исподом. Над ямой склонились два дуба, черные с той стороны, которая обращена к ней.

Иногда на лугу пасутся олени. Еноты и кролики есть всегда; они протоптали здесь свои извилистые тропки. По соседству живет лиса – рыжая, проворная. Ее нора, уходящая вглубь между древесными корнями, идеально выровнена и выглажена ее брюхом.

Иногда по дороге осторожно приползают легковые машины. Они тормозят на опушке. Приехавшие в них люди иногда выходят и прогуливаются по траве. Они щелкают фотоаппаратами, или рисуют, или перелистывают книги. Иногда они спускаются в яму, на старый фундамент. Очень немногие остаются на ночевку и жмутся поближе к костру.

Когда бы ни прибыли сюда эти люди, вскоре за ними следом появляется грузный седоволосый полицейский. Иногда люди говорят с ним, иногда даже кричат – но потом они всегда садятся в свои машины и уезжают. Полицейский провожает их взглядом. Когда они пропадают из виду, он едет за ними на старом, громыхающем патрульном автомобиле. Если стоит ночь, деревья вокруг словно прыгают и пляшут в свете его красно-синей вертушки.

Иногда полицейский приезжает, когда никого не надо прогонять.

Он останавливает машину и выбирается наружу. Медленно идет через луг. Садится на обломки бетона около ямы, смотрит в нее, смотрит в небо, закрывает глаза.

Когда он начинает шуметь, лес затихает. Все звери приникают к земле и навостряют уши, слушая, как человек воет и лает.

Это длится недолго.

Когда машина полицейского уезжает прочь по дороге, лес и луг еще некоторое время хранят молчание. Но потом их обитатели принюхиваются и покидают свои укрытия – кто с опаской, а кто одним прыжком. Носы утыкаются в землю, в мышиные норки. Кто-то ест, кого-то едят.

Здесь воспоминания хранятся в мышцах и животах, а не в сознании. Полицейский, и дом, и все те люди, что появляются и пропадают, не то чтобы забываются.

Их просто некому бывает вспоминать.

1987

Пряча подбородок от холода, шериф Ларри Томкинс повернулся спиной к патрульной машине с урчащим мотором и отпер ворота на въезде в Салливановский лес. Створки со скрипом распахнулись внутрь, и фары автомобиля высветили начало дороги до того места, где она, поворачивая, исчезала среди деревьев. Ларри распрямился, потом глянул направо и налево, вдоль полосы асфальта за ним. Других машин видно не было, даже на большом шоссе поодаль от ворот. Небо затянули облака – вполне мог пойти снег, – и поля позади терялись в безлунной тьме.

Ларри забрался за руль – приятно было снова очутиться в тепле, где уютно потрескивало радио. Он миновал ворота и покатил по лесной дороге, потом переключился с дальнего света на ближний. Стволы деревьев впереди потускнели, стали оранжевыми. В полумиле отсюда стоял дом старого Неда Баркера – ближе не было ни души, но Нед страдал бессонницей и частенько сиживал у окна спальни, глядя на Салливановский лес. Если бы Ларри включил фары, Нед бы его заметил. С тех пор как вышла книга Патриции Пайк – то есть уже три месяца, – Нед наблюдал за ведущими в лес воротами так упорно, точно это был его воинский долг.

После убийств, совершенных в декабре двенадцать лет назад, Ларри постоянно выгонял из Салливановского леса непрошеных гостей. Он ненавидел эти поездки, но должен был выполнять свою работу: кроме него заниматься этим было некому. Почти всегда нарушителями оказывались школьники из старших классов, которые приходили в дом убитых, чтобы налиться или наглотаться наркотиков, и хотя Ларри всегда бывал крут с ними, а самых упрямых забирал в участок, он понимал, что детям свойственно делать глупости, и винить их за это всерьез несправедливо. Когда Ларри было шестнадцать, он сам свалился пьяный с крыши амбара, сломав себе руку в двух местах, – и все ради того, чтобы произвести впечатление на девчонку, которая в результате так и не стала с ним встречаться.

Но после того как эта Пайк выпустила свою книгу, количество гостей резко выросло. За одну только последнюю неделю Ларри уже побывал здесь три раза. Детей хватало по-прежнему – их стало даже больше, чем раньше, но попадались и приезжие из других городов, причем Ларри подозревал, что некоторые из них не совсем здоровы психически. В прошлые выходные Ларри прогнал парочку лет двадцати с небольшим: включив бумбокс, они устроились на одеяле под отвратительную ревущую музыку. Они сказали ему – спокойно, как будто это могло убедить его, – что интересуются магией и хотят зачать здесь ребенка. Этот дом, пояснили они, излучает энергию. Когда они уехали, Ларри поднял глаза на его пустые окна, на его мертвый, тупорылый фасад и подумал, что трудно было сказать что-то более неподходящее.

Машина тряслась и подпрыгивала на ухабах, с трудом преодолевая лесные повороты. Из-за всех этих бесконечных поездок колеи стали глубже: Ларри месил здесь грязь со льдом всю осень. Время от времени колеса прокручивались, и он старался не думать о том, что будет, если придется вызывать буксир, – как он объяснит свое появление в этом месте? Но каждый раз автомобиль взревывал и вырывался на свободу.

Он приезжал сюда и с Патрицией Пайк. Он не хотел, но мэр сказал ему, что Пайк хорошо умеет писать такие книги и – при том, что мэр, как и Ларри, тоже стремится разобраться в случившемся, – он не хочет, чтобы дурная репутация города укрепилась из-за их нежелания ей помогать. И Ларри отправился в библиотеку – почитать какую-нибудь из ее прежних книг. Он выбрал ту, что называлась "Красавицы и чудовище", с огромным кошачьим глазом на обложке. Она была посвящена серийному убийце из Айдахо, который в шестидесятые годы убил пять женщин и скормил их своей пуме. В одной главе Пайк писала, что полиция скрыла от нее подробности преступления. Ларри отлично понимал, почему: убийства были жестокими, и полицейские, очевидно, уже изрядно потрепали себе нервы, сообщая подробности родственникам жертв, – не хватало еще повторять их многочисленным любителям почитать про чужое горе.

– Нас хотят использовать, – сказал Ларри мэру, помахав перед ним этой книгой.

– Слушай, – сказал мэр, – я знаю, что для тебя это трудно. Но неужели ты предпочел бы, чтобы она писала без твоей помощи? Ты знал Уэйна лучше всех остальных. Кто знает? Может, мы, наконец, доберемся до сути.

– А что, если не до чего добираться? – спросил Ларри, но мэр посмотрел на него странно и не ответил, только сказал, чтобы он смирился: он и не заметит, как все кончится.

Ларри справился с последним поворотом и остановил машину. Его подфарники слабо освещали то, что осталось от прежней кольцевой дорожки, и сам дом Салливанов.

Дом маячил впереди – приземистый, рыжеватый. Он не радовал глаз и раньше, когда был новым, – маленький, прямоугольный и неказистый, похожий на типовой сборный коттедж. Гараж, выступающий сзади, был чересчур велик и нарушал пропорциональность всей постройки; из-за него она выглядела перекошенной. Окон было слишком мало, да и сами они были слишком маленькие.

После убийств дом стал выглядеть еще хуже. Почти вся краска с обшивки слезла, крошечные окна, смахивающие на поросячьи глазки, были заколочены фанерой – все стекла повыбивали дети много лет назад. Трава и луговой кустарник поднялись вокруг, закрыли его собой – казалось, что дом постепенно уходит в землю.

Уэйн спроектировал его сам вскоре после того, как они поженились с Дженни; он мало что понимал в этом деле, но – он признался в этом Ларри, показывая ему чертежи, – хотел, чтобы дом получился уникальным. "Как мы с Дженни", – добавил он, сияя.

Дженни этот дом ненавидела. Она сказала об этом Ларри в тот вечер, когда они устроили новоселье.

– Мало того, что я должна жить в этой богом забытой глуши, – сказала она тихонько, пока Уэйн болтал в гостиной с Эмили, женой Ларри. – Хоть дом был бы такой, на который не тошно смотреть.

– Он сделал все так потому, что любит тебя, – ответил Ларри. – Он старался.