Дэниел Силва - Убийство в Вене

Дэниел Силва

Убийство в Вене

Посвящается тем, кто не оставляет в покое убийц и соучастников их преступлений, а также моему другу и редактору Нейлу Найрину.

Когда лес рубят, щепки летят, и тут уж ничего не поделаешь.

Мы не бойскауты. Если б мы хотели быть бойскаутами, мы бы вступили в организацию бойскаутов.

Часть первая

Человек из кафе «Централь»

1

Вена

Эту организацию трудно найти, и такое место выбрано намеренно. Она находится в конце узкого извилистого переулка, в квартале, более известном своей ночной жизнью, чем своим трагическим прошлым, – у входа лишь маленькая медная табличка с надписью «Рекламации за период войны и справки». Охранная система, установленная некой малоизвестной фирмой из Тель-Авива, заметна и выглядит внушительно. Над дверью угрожающе поблескивает камера. Никого не принимают без предварительной договоренности и рекомендательного письма. Посетители проходят через хорошо отлаженный магнитометр. Сумки и портфели осматриваются аккуратно и эффективно одной из двух неулыбчивых, но потрясающе хорошеньких девушек. Одну зовут Ревекка, другую – Сара.

Вошедшего посетителя проводят по вызывающему клаустрофобию коридору, уставленному серыми металлическими картотеками, затем – в большую, типично венскую комнату со светлым полом, высоким потолком и книжными полками, провисающими под тяжестью бесчисленных томов и папок. Академический беспорядок приятен глазу, а вот зеленые, пуленепробиваемые стекла на окнах, выходящих на унылый задний двор, кое-кому действуют на нервы.

Работающий здесь мужчина неаккуратен, и его не сразу заметишь. Таков его особый талант. Когда вы входите в комнату, он бывает занят поисками какой-то книги, стоя на верху библиотечной лестницы. Но чаще вы обнаруживаете его за столом, где он сидит в клубах сигаретного дыма и просматривает никогда, казалось, не уменьшающуюся груду бумаг и папок. Он с минуту медлит, дописывая фразу или набрасывая на полях документа пропущенную подробность, затем встает и протягивает маленькую руку, быстро обегая вас взглядом карих глаз.

– Эли Лавон, – скромно говорит он, обмениваясь с вами рукопожатием, хотя все в Вене знают, кто возглавляет «Рекламации за период войны и справки».

Не будь у Лавона прочно установившейся репутации, его внешний вид – рубашка, вечно обсыпанная пеплом, заношенная темно-красная кофта с залатанными локтями и ободранной кромкой – мог вызвать беспокойство. Одни подозревают, что у него мало денег, другие считают его аскетом или не вполне нормальным. Одна женщина, хотевшая, чтобы ей помогли получить компенсацию от швейцарского банка, пришла к выводу, что у него напрочь разбито сердце. Чем иначе объяснить, что он никогда не был женат? Порой, когда он думает, что никто на него не смотрит, на лице его появляется горестное выражение. Какие бы подозрения ни рождались у посетителя, дело обычно кончается одним и тем же. Большинство цепляется за него, боясь, как бы он не исчез.

Он указывает вам на удобный диван. Просит девушек не звать его к телефону, если кто позвонит. Затем соединяет большой палец с указательным и подносит ко рту. «Пожалуйста, кофе». Слышно, как девушки ссорятся, чей черед его нести. Ревекка – израильтянка из Хайфы, смуглая и черноглазая, упрямая и вспыльчивая. Сара – хорошо обеспеченная американская еврейка, приехавшая из Бостонского университета по программе «Изучение холокоста», более интеллигентная, чем Ревекка, и, следовательно, более упорная. Она способна прибегнуть к обману или даже к откровенной лжи, чтобы избежать выполнения того, что считает ниже своего достоинства. Ревекку же, честную и темпераментную, легко провести, а потому обычно именно Ревекка с невеселым видом ставит на кофейный столик серебряный поднос и, надувшись, выходит.

У Лавона нет определенной формы проведения встреч. Он разрешает посетителю определить ход разговора. Он не прочь ответить на вопросы о себе и, если поднажать, объяснит, почему один из самых талантливых молодых археологов Израиля решил заняться незаконченными делами, возникшими в результате холокоста, вместо того чтобы копаться в неспокойной земле своей родины. Однако его готовность обсуждать свое прошлое этим и ограничивается. Он не сообщает своим посетителям, что в начале 1970-х недолгое время работал на знаменитую израильскую Секретную службу. Или что его до сих пор считают лучшим уличным наблюдателем, какой когда-либо был у службы. Или что дважды в год он ездит в Израиль повидаться со своей престарелой матерью, а также посещает глубоко засекреченный объект к северу от Тель-Авива, где делится некоторыми своими секретами с юным поколением. В службе его по-прежнему именуют Призраком. Его учитель, Ари Шамрон, всегда говорит, что Эли может исчезнуть, пока вы пожимаете ему руку. И это недалеко от истины.

Он тихо ведет себя с посетителями, – как и с людьми, которых выслеживает для Шамрона. Он безостановочно курит, но если это раздражает гостя, воздержится от курения. Будучи полиглотом, выслушает вас на любом языке, каким вы предпочитаете пользоваться. Он смотрит на вас без отрыва, с сочувствием, хотя в глубине его глаз можно порой заметить, как складываются воедино кусочки головоломки. Он предпочитает не задавать вопросов, пока посетитель не изложит свое дело. Ему дорого время, и он быстро принимает решения. Знает, когда сможет помочь. И знает, что лучше не ворошить прошлое.

Если Лавон берется за ваше дело, то просит дать небольшую сумму, чтобы начать расследование. Излагает он свою просьбу с заметной застенчивостью, и если вы не можете заплатить, снимает вопрос о деньгах. Большая часть средств на оперативную работу поступает от добровольцев, но «Рекламации за период войны» едва ли можно назвать прибыльной организацией, и Лавону хронически не хватает денег. Источник его финансирования всегда подвергался сомнению в определенных кругах Вены, где его всячески поносят и считают назойливым инородцем, финансируемым международным еврейством, которое вечно сует нос в то, что его не касается. Многие в Австрии хотели бы, чтобы «Рекламации за период войны» навсегда закрыли свои двери. Это из-за них Эли Лавон проводит свои дни за зелеными пуленепробиваемыми стеклами.

В заснеженный вечер в начале января Лавон сидел один в своем кабинете, сгорбившись над кипой папок. В этот день у него не было посетителей. Собственно, вот уже несколько дней Лавон никого не принимал, посвятив все свое время одному-единственному делу. В семь часов вечера Ревекка просунула голову в дверь.

– Мы проголодались, – заявила она с типичной израильской прямотой. – Купите нам чего-нибудь поесть.

Память Лавона, хоть и была удивительной, не распространялась на заказы еды. Не отрываясь от работы, он проделал в воздухе пером загогулины, точно написал: «Составь список, Ревекка».

Минуту спустя он закрыл папку и встал из-за стола. Он посмотрел в окно и увидел, как снег осторожно накрывает пеленой черную брусчатку на заднем дворе. Затем надел пальто, дважды обернул шарф вокруг шеи и накрыл редеющие волосы шляпой. Пройдя через холл, он подошел к комнате, где работали девушки. Стол Ревекки представлял собой нагромождение немецких военных папок; Сара, вечная студентка, скрывалась за горой книг. Они, как всегда, препирались. Ревекка хотела индийскую еду навынос из ресторана, что на другой стороне Дунайского канала; Сара же мечтала о макаронах из итальянского кафе на Кэрнтнерштрассе. Лавон, не обращая внимания на перепалку, рассматривал новый компьютер на столе Сары.

– Когда это поступило? – спросил он, прерывая их спор.

– Сегодня утром.

– Почему у нас новый компьютер?

– Потому что старый вы купили, когда в Австрии еще правили Габсбурги.

– А я разрешил покупать новый?

Вопрос не звучал как обвинение. В конторе правили девушки. Ему совали под нос бумаги, и он обычно не глядя подписывал их.

– Нет, Эли, вы не одобряли покупки. За этот компьютер заплатил мой отец.

Лавон улыбнулся.

– Твой отец – человек щедрый. Пожалуйста, поблагодари его от меня.

И препирательство между девушками возобновилось. По обыкновению, решение было принято в пользу Сары. Ревекка составила список и вознамерилась приколоть его к рукаву Лавона, но потом просто сунула список ему в карман и слегка подтолкнула к выходу.

– И не останавливайтесь попить кофейку, – сказала она. – А то мы умрем с голоду.

Выйти из «Рекламаций за период войны и справок» было не менее трудно, чем войти. Лавон набрал код на панели, висевшей на стене у входа. Услышав зуммер, он открыл внутреннюю дверь и вышел в охранку. Наружная дверь откроется лишь тогда, когда внутренняя дверь пробудет десять секунд закрытой. Лавон приложил лицо к пуленепробиваемому стеклу и посмотрел наружу.