Дмитрий Вересов - Полет ворона Страница 10

Таня сидела за открытым секретером и проворно печатала, заглядывая в разложенные рядом бумажки. Папки с рукописями Павла лежали на его солидном столе у окна. Книги расставлены по полкам.

— Целуй сюда, — сказала Таня, не поворачивая головы, а только выставив вверх левую щеку. — Извини, зашиваюсь. Послезавтра сдавать. Твои бумаги я положила тебе на стол, сам разберешься. На кухне найдешь, что поесть. Я готовить не люблю, да и некогда было, так что пришлось заехать в «Метрополь», взять цыплят, салату и торт.

Павел наклонил голову Тани в другую сторону и поцеловал заодно и в правую щеку.

— Ну иди же, — сказала она и вставила в машинку очередной лист.

Таня подошла к рабочему креслу Павла, обняла его обеими руками сзади и поцеловала в темечко.

— Привет-привет! — сказал он, поднялся, развернулся и сжал ее в объятиях. — Ну как?

— Пять баллов, естественно. Краю пришли кранты, а концу настал абзац.

— Теперь полагалось бы и новоселье справить, — говорила она через пять минут на кухне за чашкой кофе. — В субботу удобно будет.

— Ну, раз полагается… — Павел полушутя вздохнул. — Давай, действительно. Родных позовем. А ты подруг пригласи.

Таня гордо повела рукой.

— У меня нет таких подруг, которых я желала бы видеть в данном интерьере, — произнесла она с интонацией королевы Виктории и тут же хихикнула. — Лучше ты своих друзей позови.

— У меня нет таких друзей, которых я желал бы видеть в данном интерьере, — скопировал ее Павел.

Действительно, нет, но отнюдь не по той причине, что у Тани. Она, видимо, считала, что ее подруги не совсем хороши для «данного интерьера». Ему же, напротив, было чуточку стыдно приглашать сюда своих друзей. Они все жили, можно сказать, сообразно возрасту и положению. Кто в кооперативном бараке у черта на рогах, кто в коммуналке с десятком соседей, кто в одной квартире с родителями, братьями, женой и детьми. Кто как. Приглашать их в родительский дом и на дачу Павел не стеснялся: там все тоже было сообразно возрасту и положению — отца. Пышная свадьба была как бы делом не его, Павла, рук и вообще, по правде говоря, застигла его врасплох. Его чуткие друзья это поняли, и никакого охлаждения не произошло. Здесь же было совсем другое. Придя сюда, они бы почувствовали запашок халявы, блата, всего того, что их система ценностей не принимала — иначе они бы не были друзьями Павла. А объяснять каждому, что все совсем не так, что тут не «папаша под суетился», оправдываться было бы в высшей степени унизительно. Друзей надо вводить сюда постепенно, с подготовочкой, по одному…

— Тогда и остановимся на скромном семейном варианте. Значит, Ада, Николай Николаевич. Брат…

Павел резко вскинул голову, но ничего не сказал, потому что Таня без паузы продолжила:

— Его не будет. Он в Москве, разбирается с какими-то неприятностями, похоже, крупными. Говорят, что его из Вены турнули со скандалом.

Павел промолчал, скрывая несказанное удовольствие, вызванное словами жены.

— Из твоих — Дмитрий Дормидонтович, Лидия Тарасовна…

— И Елка.

— Конечно, и Елка. Кстати, как она?

— Получше. Работает, хотя и устает сильно. На инвалидность идти отказывается. Дома почти не разговаривает — или читает, или чистоту наводит. У нее сложилась какая-то мания порядка.

— А врачи что говорят?

— А что они могут сказать? Социальной адаптацией довольны, а состоянием нервов — не очень. Через пару недель едет в Карловы Вары лечиться. Будем надеяться. Время покажет.

— Может, мне ее немного растормошить? По театрам поводить, по компаниям? У меня получится.

— Вряд ли. Сама увидишь.

И действительно. Елка весь вечер сидела как замороженная. Интерес ее вызвали лишь всякие моющие средства, которыми был забит шкафчик в ванной. И то интерес этот проявлялся как-то странно. Она молча и безучастно снимала с полки очередную баночку или флакончик, вертела в руках, ставила на место. В разговоре она участия не принимала и только односложно отвечала на вопросы. Самая длинная ее реплика звучала примерно так:

— Работа у меня интересная. Коллектив хороший. Я довольна.

Старшее поколение вело светскую беседу. Мужчины вспоминали общих знакомых и разные случаи, с ними связанные. Женщины все больше нахваливали детей, точнее Таню с Павлом, при этом и своему чаду, и чужому доставалось примерно поровну. Таня весело и ловко исполняла обязанности хозяйки дома.

— Ну что, сын, доволен? Что ж молодежь-то не позвали? — спросил Дмитрий Дормидонтович, выходя на кухню, где курил Павел. — Веселей бы было.

— Да, понимаешь, батя, как-то… неловко, что ли. Дмитрий Дормидонтович нахмурился.

— А что ж неловко-то?

— Ну, как будто это все… не совсем наше, не по праву, не заработано.

— Ты свои интеллигентские штучки брось! Не по праву! — рассердился Дмитрий Дормидонтович. — Эта роскошь что, на ворованные, что ли, деньги куплена? Отец ее, академик, что ли, воровал? Или, может, Николай Николаевич? Так он адвокат высшего класса, артист своего дела, ему люди сами деньги несут, и все, заметь, по закону. Или, может, Таня твоя на все это хозяйство наворовала? — Чернов-старший даже фыркнул от абсурдности такого предположения. — Она у тебя девка толковая, трудяга, с головой. Не пустышка какая-нибудь. Ты у меня тоже вроде вьюноша достойный, хоть и с придурью. Если уж говорить, что по справедливости, а что не по справедливости, так таким, как вы, и надо жить в таких хоромах.

— Но ты… ты бы мог приказать дать нам такую квартиру?

— Нет, — с железом в голосе произнес Дмитрий Дормидонтович. — Это было бы не по-партийному. А если бы кто из моих распорядился, желая мне услужить, я бы того взашей! Поганой метлой!.. Кстати, я долго думал, как бы вас жильем обеспечить, не подавая, как говорится, повода. Заготовил было распоряжение, чтобы вашему ящику несколько квартир выделило ЛОМО. Все же смежники, в какой-то степени. Блочная многоэтажка у станции Девяткино. А тут как раз подвернулся Николай Николаевич со своим вариантиком. Лучше и не придумаешь.

— А наши ребята без квартир остались… — грустно произнес Павел.

— Ничего, потерпят, не баре! — злобно сказал Дмитрий Дормидонтович. — А ты дурак! Развел тут, понимаешь, демагогию. Дают — бери! Совсем зажрались! Да мне бы в твои годы…

Он, не договорив, вышел, хлопнув дверью.

«Вот так, — подумал Павел. — Поговорили».

Из гостиной раздался взрыв смеха — Ада вспомнила какую-то смешную историю из Таниного детства. Павел раздавил окурок в пепельнице и пошел к гостям. На душе у него было неспокойно.

— Все, — сказал Павел. — Завтра вылетаю. Надо встретить машину, организовать все на месте. На одного Милькевича надежды мало… Ты не сердишься?

— Я? Конечно, мне обидно немножко, что мы так толком и не успели побыть вместе, а приходится расставаться почти на три месяца. Но я переживу. Я ведь понимаю, что для тебя твоя работа.

Она отрезала последний кусок ветчины, уложила его на блюдо, сверху добавила петрушки и еще какой-то зелени. Павел разложил на другом блюде хлеб.

— Знаешь что? — сказала вдруг Таня. — Раз уж так получилось, что это последний наш ужин перед разлукой, пойдем в гостиную, зажжем свечи, поставим красивую музыку, выпьем по рюмочке. У меня ведь ликер припасен. Хороший, французский. Ты открой по этому поводу баночку икры, а я пойду постелю скатерть, накрою…

Наевшись, наговорившись, они сидели и расслабленно-влюбленно смотрели друг на друга. Портьеры были задернуты, и полумрак гостиной освещало лишь неровное пламя свечей.

— Это что играет? — лениво спросил Павел.

— «Спейс». Музыка настроения. Если в правильную минутку поставить, можно улететь.

— Это как это — улететь?

— А вот смотри. Видишь, как свет играет на хрустале? — Она подняла рюмку и стала ее медленно покачивать. Павел следил глазами за плывущими в полутьме искорками, не в силах, да и не желая отвести взгляда. — А там, в глубине, за хрусталем, сверкает и переливается золото. Теперь ты видишь только его. — Танина рука чуть заметно сменила ритм, и в глазах Павла хрустальные искорки сменились золотыми. — А еще глубже, за золотом, ты видишь… — Что-то еще закачалось в ее руке, золотые искры перемешались с голубоватыми, зовущими, уводящими. Потом остались только они.

Таня поставила рюмку, и в руке ее на золотой цепочке гипнотически медленно раскачивался голубой алмаз, играя гранями в неярком свете свечи. На глаза Павла набежала какая-то пелена, он видел только эти искры и уже раскачивался всем телом в такт движениям Таниной руки. Таня что-то говорила нараспев, но он уже не слышал ее слов.

— Я назвала его Сардион. В Сардионе сила твоя, и жизнь твоя, а воля моя, ибо я — хозяйка Сардиона… И да будет воля моя!

Она резко закинула за левое плечо руку с камнем. Павел закатил глаза и рухнул со стула на желтый ковер.