Джессика Смит Коултер - Прерванная жизнь (ЛП) Страница 10

— Куда вы, детки, пойдете? — кажется, Деда не удивился, а даже порадовался появившимся отношениям у меня с Дерриком.

— Боксерский зал, — снова обращаю все внимание на еду, моя правая нога постукивает об пол, пока я жду его ответа.

— Боксерский зал? — спрашивает он, разинув рот и уставившись на меня.

Я настороженно отрываю взгляд от еды, надеясь, что мне не будет объявлен выговор. Затем вспоминаю, что я не ребенок, а двадцатичетырехлетняя женщина, недавно побывавшая в плену. Жертва, я думаю. Спотыкаюсь на слове, помня свою клятву, чтобы никогда не быть такой восприимчивой снова.

— Да, Деда. Боксерский зал, — повторяю, все еще ожидая быть отчитанной. — Я хочу научиться защищаться. Ну, ты знаешь, на всякий случай.

— Да, на всякий случай, — перебивает он, сжимая переносицу двумя пальцами. — Будь осторожна. Ты все еще не выздоровела на сто процентов.

Нет, не на сто процентов, и никогда не буду. Даже самые хорошо скрытые шрамы оставляют свои последствия, с которыми я буду жить весь остаток своей жизни.

Сильные запахи пота в тренажерном зале усиливают сухость в воздухе. Здесь есть несколько боксерских груш и две арены с импровизированными рингами для спарринга.

Я следую за Дерриком в дальний конец спортзала, где мы кладем наши вещи в шкафчик. Позволяю ему помочь мне обернуть руки и только внутренне съеживаюсь. Пока он надевает перчатки на мои руки, мой пульс ускоряется в ожидании и страхе. Я хочу научиться драться, чтобы защитить себя, но не хочу, чтобы меня трогали. От мысли быть пораженной у меня кружится голова. Мои нервы выбивают меня из колеи, холодный пот течет по спине, пока беспокойство окончательно берет верх, и мои пальцы немеют.

Деррик ведет меня к свободной боксерской груше, где он сначала работает над моей боевой стойкой. Неуверенно я стараюсь подражать ему, но теряю равновесие после того, как наношу джеб (примеч. левый прямой удар), правой рукой дублируя удар по груше. Деррик становится за мной и разделяет мои ноги, чтобы улучшить мой баланс, но я замираю, не в силах двигаться или дышать, пока мои глаза бегают из стороны в сторону.

— Все в порядке, Холли, — Деррик двигает своими руками так, что они слегка нависли надо мной. Просто дух захватывает, но все-таки это вторжение. — Просто заведи правую ногу немного, — он направляет мои стопы в том направлении, как ему нужно. — И согни немного колени.

Я делаю, как он говорит, все время концентрируясь на дыхании, и надеюсь, что не задохнусь.

— Хорошо, — говорит Деррик, делая вид, что все нормально. — Теперь, когда ты ударишь, я хочу, чтобы ты ударила прямо, — говорит он, ведя меня за руку к боксерской груше. — Джеб предназначен, чтобы измерить расстояние между тобой и твоим противником, — объясняет он. — Когда ты выполняешь удар с правой стороны, ты крутишь правым бедром, при этом движении удар получается более сильным и мощным.

Я спокойно слушаю инструкции Деррика и стараюсь следовать его объяснениям, но чувствую себя глупо, как чрезмерно разбалованный ребенок, который еще не совсем научился исполнять обязанности в нормальной обстановке. Но я подогрета желанием учиться, чтобы стать сильнее, и бью боксерскую грушу с достаточной яростью, удивляясь тому, что мое запястье не сломалось.

С каждым джебом, апперкотом (примеч. удар снизу) и хуком (примеч. короткий удар) чувство свободы наполняет меня. Напряжение в шее и нижней части спины стихает, и хотя мое сердце буквально неистовствует, это не от страха. Скорее, я стремлюсь к успеху.

Я расхаживаю вокруг боксерской груши, полностью осознавая, что Деррик следит за мной, так что он может поправить меня при необходимости. Стараюсь не забывать дышать. Выдыхаю каждый раз, когда наношу удар, но легко забываю об этом и задерживаю дыхание. Пот капает с моего лба, иногда попадая в глаза, но я по-прежнему полна решимости выиграть эту битву, которую веду против себя и боксерской груши, символизирующей силу, и я только начинаю понимать, чем обладаю.

Проходят часы, прежде чем я готова уйти. Ухожу только потому, что Деррик останавливает меня, сказав, что не хочет, чтобы я повторно повредила все еще заживающее тело. Хочу поспорить с ним, но не хочу создавать трудности, желая, чтобы он привез меня сюда завтра. Вместо этого я хмурюсь на него, но следую за ним из зала, осознавая, что я всегда следую чужим указаниям, и что мной всегда управляют. Я вообще когда-нибудь была лидером?

Когда мы покидаем тренажерный зал, внезапно замечаю синие полевые цветы и иду к ним, оставив Деррика на стоянке.

Время словно останавливается, мою кожу как будто заживо сдирают под ночным небом, пока я гляжу на них: васильки в январе. Я вздрагиваю, принимая это как знак, что все должно наладиться. Необъяснимое происходит каждый день. Точно так же, как и эти васильки, я буду одним из тех необъяснимых явлений.

Как только мы садимся в машину Деррика, я опускаю окно, позволяя холодному свежему воздуху наполнить машину, таким образом запах нашего пота не столь пронзительный. Я высовываю голову в окно и делаю глубокий вдох. Как только возвращаюсь обратно, Деррик начинает закрывать окно.

— Что ты делаешь? — сердито щурюсь я.

— Моя машина, мои правила.

Хотя я знаю, что он дразнится, мое тело все равно напрягается от его слов. Он прав. Его машина, его правила. Я должна была спросить разрешения. Деррик наклоняется ко мне, и я заставляю себя сидеть спокойно, не показывая страха, который в основе своей является частью меня. Дождавшись, когда Деррик обнимет меня за плечи, я начинаю кашлять и затем закрываю рот, когда он пихает свою подмышку в мое лицо.

— Фу! Гадость! — я отворачиваюсь от него, смеясь и задыхаясь, пока пытаюсь опустить окно снова, и обнаруживаю, что оно заблокировано. — Ты отвратителен!

— Я мужчина, детка, — дразнит он, вдохнув запах своих подмышек.

Деррик смешной, но это в хорошем смысле, потому что это успокаивает мои обостренные нервы. Чувство радости оттого, что я утомлена (напряжена или утомлена — подозреваю, что все-таки утомлена) захватывает меня, на миг отвлекая от плохого.

— Хочешь чего-нибудь перекусить?

— Нет, — качаю головой. Я вспотела и, вероятно, пахну как сборщик сбитых на дороге животных.

— Здесь неподалеку есть забегаловка. Сэндвич не повредит тебе.

Я гримасничаю.

— Или просто тост, — говорит он. — Углеводы хороши для восстановления после тренировки. — Да, отлично. Как скажешь.

Хлеб. Черствый хлеб с зеленой плесенью, но я сделала вид, что он чем-то намазан. Последовала рвота. Все равно после нескольких дней или недель без еды хлеб выглядел аппетитно. Он даже имел приятный вкус, и я была признательна ему, благодаря его за маленькие подачки, в конечном счете, делающие меня больной.

Я больше не была решительной девушкой, которую он похитил. Он приручил меня быть послушной, пассивной.

Я перестала бороться с ним. Я не смогла убежать. Я перепробовала все.

Единственное, что оставалось, — выжить в изолированном темном подземелье, где он держал меня прикованной к стене.

— Ты в порядке?

Я моргаю, кусая нижнюю губу, повторно знакомя себя со своим окружением. Припарковавшись на обочине дороги, Деррик смотрит на меня, широко открыв глаза и ожидая моего ответа.

Как долго я была потеряна в своих воспоминаниях?

Слишком долго.

Это оставило меня грязной и уязвимой.

Я откашливаюсь и сглатываю, надеясь облегчить свое вдруг пересохшее горло.

— Да, — я смотрю вперед, не желая видеть Деррика, когда рассказываю ему то, что помню.

— Ты никогда не прекращала бороться, — возражает он, когда я заканчиваю. — Ты выбралась. Помни это, Холли. Ты сбежала.

— Что, если он вернется?

Эту обеспокоенность я не показывала до этого момента просто потому, что хотела казаться сильной и бесстрашной — это совсем не похоже на бездушный страх, разъедающий меня.

— У тебя есть я, — уверяет меня Деррик, запуская двигатель машины, совершенно не подозревая, что я уверена — он придет за мной.

Глава 8

Пока Эрика, посапывая, сладко дремлет на диване, я собираю белье для стирки и напеваю ее любимую песню группы Journey «Open Arms». Мое тело блаженно вибрирует, когда я пою ее, потому что песня не только делает мою девочку счастливой, но и я также помню весь тот ужас, который охватывал запертую девушку от лирики, срывавшейся с моих губ. Каждый стих навлек бы новую форму пытки.

Я надеюсь, что ее родители смотрят из потустороннего мира, понимая, что они должны были уничтожить меня. Они застали меня врасплох, я был беспощаден, поэтому не могу отомстить за неизлечимые травмы Эрики, которые они нанесли ей неумением ездить по своей полосе.