Уоррен Мерфи - Крайний срок Страница 10

– Неплохо? Нет, для мужчины моего возраста это просто отлично!

Она взяла его за левую руку и протерла участок кожи смоченным в спирте ватным тампоном. Готовясь сделать ему укол, она говорила:

– Помните, что делясь своей радостью со всеми доступными вам половозрелыми женщинами, вы более не стреляете наугад. Соблюдайте осторожность, иначе наплодите столько Липпинкоттов, что больше не будете знать, что с ними делать.

– Мне бы одного, – сказал он. – И довольно.

Он улыбнулся, когда игла проткнула кожу, представляя себе, как по его жилам разливается здоровье и довольство жизнью. Доктор Елена Гладстоун вводила ему препарат неторопливо; засосав в шприц кровь, она ввела ему в руку получившийся раствор.

– Вот и все, – сказала она, убирая иглу. – Вы в порядке еще на две недели.

– Знаете, я могу пережить вас, – сказал ей Липпинкотт, спуская рукав.

– Возможно, – сказал она.

Он застегнул пиджак на все три пуговицы. У Елены Гладстоун красивая грудь. Странно, что он не замечал этого раньше. Ножки и бедра тоже ничего себе. Не пытаясь скрыть свои намерения, он подошел к двери и запер ее на два замка.

Повернувшись, он увидел на лице доктора Гладстоун широкую улыбку. У нее был большой соблазнительный рот, полный чудесных зубов, и притягательная улыбка. Мужчине трудно устоять перед такой улыбкой, и она почувствовала это. Она сама стала расстегивать блузку, но Элмер Липпинкотт-старший не отпустил ей на это времени. Он с не свойственной для 80-летних стариков стремительностью пересек кабинет, поднял ее сильными руками над полом и поволок к синему замшевому дивану.

Наверху, в спальне Элмера Липпинкотта, проснулась его жена Глория. Сначала она сладко потянулась, потом открыла глаза. Посмотрев направо и не обнаружив рядом мужа, она взглянула на часы на мраморном прикроватном столике. Потом она с улыбкой потянулась к кнопке радом с часами.

Спустя 20 секунд в спальню вошел через боковую дверь высокий зеленоглазый брюнет в спортивной майке и синих джинсах.

Глория Липпинкотт устремила на него выжидательный взгляд.

– Заприте двери, – распорядилась она.

Он запер все двери и замер.

– Обследуйте меня, доктор, – сказала она.

– Для этого я здесь и нахожусь, – ответил доктор Джесс Бирс, широко улыбаясь.

– Изнутри, – уточнила Глория Липпинкотт.

– Конечно, – сказал он. – Для этого я здесь и нахожусь. – Он шагнул к ней, спуская джинсы.

Элмер Липпинкотт застегнул молнию на штанах и опять надел пиджак.

– Вы совсем как молодой, – сказала ему доктор Елена Гладстоун. – Ммммммм....

– А как же! Спасибо здоровому образу жизни, диете и...

– Хорошей дозе любовного раствора из лаборатории «Лайфлайн», – закончила за него рыжая докторша, вставая с дивана и оправляя юбку.

– Я щедро жертвую деньги на благотворительность, – сказал Липпинкотт. – Но ваша лаборатория – первая, отплатившая мне добром за мою щедрость.

– Нам только приятно оказать вам услугу.

На столе у Липпинкотта зазвенел внутренний телефон. Он поспешно схватил трубку.

– Я думаю о тебе, дорогой, – сказала Глория Липпинкотт.

– А я – о тебе. Как самочувствие?

– Превосходно, – ответила жена, борясь со смехом.

– Что тебя развеселило? – поинтересовался Липпинкотт.

– Доктор Бирс. Он меня обследует.

– Все в порядке?

– В полном порядке, – ответила Глория.

– Чудесно, – сказал Липпинкотт. – Делай все, что скажет доктор.

– Можешь не сомневаться, – сказала Глория, – я сделаю все, что он мне скажет.

– Хорошо. Увидимся за обедом.

– Пока, – пропела Глория и повесила трубку.

– Славный парень этот доктор Бирс, – сказал Липпинкотт Елене Гладстоун. – Не отлынивает от работы.

– За это мы ему и платим, – ответила Елена, отвернувшись от старика, чтобы скрыть усмешку, и застегивая блузку.

Начало аллеи, ведущей к обширному имению Липпинкоттов, караулили охранники. У толстых железных ворот в каменной стене в 12 футов высотой дежурила охрана. Охранники бродили вокруг самого дома, за дверью тоже околачивались двое. Один из них позвонил Элмеру Липпинкотту в кабинет, чтобы сообщить о прибытии Римо и Чиуна. Второй повел их по холлу, увешанному оригиналами кисти Пикассо, Миро и Сера, разбавленными гуашевыми миниатюрами Кремонези.

– Какие уродливые картинки! – заметил Чиун.

– Бесценные произведения искусства! – возразил охранник.

Чиун взглядом уведомил Римо о своем мнении об охраннике как о человеке, лишенном вкуса, а то и разума, от которого следует держаться подальше.

– Хорошие картины, – сказал Римо. – Особенно если тебе по душе люди с тремя носами.

– У нас в деревне тоже был художник, – сообщил Чиун. – Вот кто умел рисовать! Волна у него получалась, как настоящая волна, дерево – как дерево. Вот что такое искусство! Но он превзошел себя после того, как я убедил его не терять времени на волны и деревца и заняться делом.

– Сколько твоих портретов он написал? – спросил Римо.

– Девяносто семь, – ответил Чиун. – Но их никто не считал. Хочешь один?

– Нет.

– Возможно, мистеру Липпинкотту захочется их приобрести. Сколько он заплатил вот за эту мазню? – спросил он у охранника.

– Эта картина Пикассо обошлась в четыреста пятьдесят тысяч долларов, – сказал охранник.

– Не понимаю вашего юмора.

– Такой была цена.

– Это правда, Римо?

– Скорее всего.

– За портрет человека с пирамидой вместо головы?

Римо пожал плечами.

– Сколько же мне запросить за мои картины у мистера Липпинкотта, а, Римо? – спросил Чиун и шепотом добавил: – По правде говоря, у меня для всех их не хватает места.

– Долларов сто за все, – предложил Римо.

– С ума сошел! – возмутился Чиун.

– В общем-то ты прав, но ведь ты сам знаешь, как богачи швыряются деньгами, – сказал Римо.

Элмер Липпинкотт как раз провожал доктора Елену Гладстоун к двери кабинета, когда ему позвонил охранник.

– Это двое от правительства по поводу мер безопасности. Я ими займусь. – Он наклонился к уху Елены. – Не забывайте про осторожность.

– Понимаю, – ответила она.

– Вот и хорошо. – Он распахнул дверь.

Елена Гладстоун вышла и встретилась взглядом с Римо. Его глаза были темны, как полуночные пещеры, и у нее перехватило дыхание. Проходя мимо, она задела его, обдав запахом своих духов. Не поворачиваясь, она зашагала прочь.

– Входите, – пригласил Липпинкотт посетителей.

Римо смотрел вслед Елене Гладстоун. Прежде чем скрыться, она бросила на него взгляд, заметила, что он смотрит на нее, смутилась, поспешно отвернулась и пропала за дверью.

Римо вошел в кабинет следом за Чиуном. Запах гиацинта – так пахли духи Елены Гладстоун – остался в его ноздрях.

– Красивая женщина, – сказал он Липпинкотту.

– А пахнет пивоварней, – буркнул Чиун.

– Мой личный врач, – похвастался Липпинкотт, кивком отпустил охранника и закрыл дверь.

– Вам было плохо? – спросил Римо.

– Нет, – ответил Липпинкотт. – Обычный осмотр. Присаживайтесь. Чем обязан?

– Продается девяносто семь картин, – сказал Чиун. – Все они представляют собой портреты одного и того же лица – добрейшего, мягчайшего, благороднейшего...

– Чиун! – одернул его Римо. Он успел развалиться на синем замшевом диване, пропитавшемся запахом духов.

Чиун задержался у окна, глядя на Липпинкотта, грациозно опустившегося в кресло у стола.

– Вам известно, кто мы такие? – спросил Римо.

– Мне известно, что вас направили сюда высокопоставленные люди, чтобы позаботиться о нашей безопасности. Вот и все мои сведения. Меня просили оказать вам содействие, хотя мы столько лет вполне успешно защищаемся сами.

– А как насчет вашего сына, проявившего пристрастие к выпрыгиванию с шестого этажа? Он тоже успешно защищался?

– Лэм был болен. Он не выдержал напряжения.

– Кое-кто в Вашингтоне полагает, что ему оказали в этом помощь.

– Совершенно неправдоподобно, – сказал Липпинкотт.

– Довольно о мелочах, – вмешался Чиун. – Вернемся к картинам.

– Прошу тебя, Чиун! – сказал Римо. – Не сейчас.

Чиун сложил руки на груди, спрятав их в широких рукавах своего синего кимоно, и безразлично воздел глаза к потолку.

– Кому теперь поручена японская сделка? – спросил Римо.

– Моему сыну Рендлу. Сделка вот-вот будет заключена.

– В таком случае за ним надо приглядывать, – сказал Римо. – Где он сейчас?

– Он живет в Нью-Йорке, – сказал Липпинкотт и назвал адрес. – Я передам ему, что вы его посетите.

– Будьте так любезны, – попросил Римо и встал. – Ты готов, папочка?

– Мне так и нельзя разговаривать о бесценных произведениях искусства, вот уже десять-одиннадцать лет хранящихся в моей семье? – спросил Чиун.

– Что это за произведения? – осведомился Липпинкотт.

– Портреты самого благородного, самого мягкого, самого...

– Они вас не заинтересуют, – сказал Римо Липпинкотту.