Т. Паркер - Лето страха Страница 10

— Природа вообще жестока, — сказала Изабелла. — Я уже год как оставила всякие попытки разобраться, почему так происходит. Но если бы ты стал писать б-б-беллетристику, то смог бы все это изменить. Например, сделать так, чтобы опухоль появилась в мозгу убийцы, чтобы жена главного героя оказалась красавицей и — стройной, чтобы у нее были черные длинные волосы и чтобы она помогла мужу раскрыть преступление. А еще она могла бы готовить ему еду. Ночами она могла бы ложиться в постель вместе с ним и любить его. Она не превратилась бы в лысую китиху весом в двести фунтов.

— Никакая ты не китиха...

— Ну, похожа на нее. Я смотрю на себя в зеркало и не могу поверить в то, что это действительно я.

— Как только перестанешь принимать гормоны, сразу же сбросишь вес. Это не твоя вина.

— Неудивительно, что ты так много пьешь. Возможно, я тоже пила, бы, если бы мне приходилось так часто смотреть на себя!

Так она и сидела, моя Изабелла, в своем инвалидном кресле, некогда красивая женщина, а теперь искалеченная раком и лечением, и слезы текли по ее щекам и капали с подбородка.

Невропатолог предупреждал нас о перепадах в настроении: вызваны они лекарствами. Перепады — неточное слово.

Я опустился на колени рядом с ней и положил голову ей на колени.

На Центральном пляже начался фейерверк по поводу празднования Четвертого июля, и в небе через ровные промежутки времени, следом за глухими выстрелами из орудий, распускались яркие бутоны огней. Но — на фоне этих огней, в красных всполохах взрывов, я видел лишь лицо Эмбер.

Неожиданно я подумал одновременно об Эмбер и Изабелле, о том, насколько не похожи они были, совершенно не похожи, — необычные обстоятельства привели меня к каждой из них. Что привлекло меня к Эмбер — так это ее таинственность, ее странная эфемерность, ее абсолютное одиночество в этом мире. Она почти никогда не рассказывала о своей семье, и за все те годы, что мы были вместе, я ни разу не встретился ни с ее родителями, ни с ее сестрой, жившей, по словам Эмбер, во Флориде. Лишь однажды она чуть-чуть, и очень неохотно, приоткрыла передо мной завесу — сказала, правда с естественным для нее высокомерием, которое так шло ей, что ее сестра (кажется, звали ее Элис) единственная на земле женщина красивее, чем она. Между ними возникла какая-то размолвка, завершившаяся полным отчуждением, но Эмбер не остановилась на деталях, не объяснила, в чем заключалась эта размолвка. Она никогда не звонила своим родным, даже в праздники, никогда не писала им, никогда не вспомнила, что скучает по ним. Настоящая фамилия ее была Фульц, но, достигнув положенного возраста, Эмбер поспешила заменить ее на Вилсон.

Мне хотелось защитить ее. Хотелось помочь ей, наладить хоть какие-то человеческие связи между нами. Я был уверен, что смогу заполнить чудовищную пустоту, окружающую Эмбер Мэй. И лишь много позже понял: она не хочет, чтобы эту пустоту кто-то заполнил.

Годы спустя, познакомившись с родными Изабеллы, я увидел разительное отличие одной семьи от другой. В семье Изабеллы главное — внутреннее единение, а границы между тем, где кончается Изабелла и начинаются ее родители — Джо и Коррин, — сильно размыты: и там, где Эмбер оставалась одинокой, смутно-неконкретной и постоянно меняющей свою кожу, Изабелла неизменно твердо стояла на ногах, поддерживаемая своими родными, уверенная в будущем, довольная ими и самой собой. Едва влюбившись в Изабеллу, я с чувством безмерной благодарности окунулся в этот океан любви и взаимной нежности, дивясь порой тому, как меня могли увлечь замкнутость и скрытность Эмбер.

И в то время, как я сидел на веранде, уткнувшись в колени Изабеллы, я испытывал гордость за нее и за себя, поскольку мне хватило здравого смысла жениться на ней.

— Когда ты вечерами ездишь в город, ты поглядываешь на других д-девушек?

— Нет. Я думаю только о тебе.

— Тогда зачем же ты туда ездишь?

— Иногда мне необходимо выбираться из дома.

— Меня это задевает больше, чем все остальное. То, что тебе необходимо уезжать от меня. Помнишь, как мы привыкли быть всегда вместе?

— Мы и сейчас вместе. И всегда будем вместе.

— Но ты все же испытываешь потребность иногда уезжать, и я это понимаю. Знаю, ты должен одевать меня по утрам, когда тебе хочется читать, и тебе приходится покупать продукты и выполнять массу других дел по дому, да и за мной тоже приходится убирать. А вечерами тебе приходится г-г-готовить еду, а потом мыть посуду. И никакой светской жизни у тебя теперь тоже нет, потому что мне не хочется, чтобы люди видели, в какую свинью превратилась твоя жена. Да, мне не хочется, чтобы к нам приходили друзья и знакомые. Знаю я и то, что тебе, Расс, хотелось бы иметь детей, — и мне самой, даже больше, чем тебе, хотелось бы иметь их. И еще я знаю, теперь, когда ты заглядываешь в будущее, ты видишь там лишь то, как мне становится все хуже и х-х-хуже. Порой я не могу смотреть на тебя. В твоих глазах так много сожаления и ненависти! Меня это очень пугает.

Я выпил еще.

— Из, моя ненависть относится не к тебе. Это — твоя болезнь. А сожаление — о том, что мы с тобой собирались в нашей жизни сделать.

— Как бы мне х-х-хотелось все это изменить! Я так с-с-старалась быть с-с-сильной. Я хочу сказать...

— Я знаю. Маленькая, ты делаешь все, что ты в состоянии сделать.

Ее речь быстро ухудшалась.

Она еще долго ласкала мои волосы.

Фейерверк взрывался разноцветными огнями, тут же падающими, словно кометы, на холмы. Новые вспышки взметывались сквозь тьму вверх, оставляя после себя дымящиеся следы.

Время от времени взвизгивали койоты, находившиеся на неопределенном от нас расстоянии, их крики безумно звучали в ночи.

Я смотрел на холмы и следил за очертаниями нашей Леди Каньон. Это был один из любимых видов Изабеллы.

Вечерами два холма, расположенные один непосредственно за другим, превращались в беременную женщину, лежащую навзничь на фоне неба; песчаник казался ее волосами, дубы — грудями, а огни города, распыленные между ее ногами, превращались в мягкое свечение в том самом месте, где должно быть лоно. Изабелла сама придумала ей имя. Но в свете дня ее нельзя было увидеть.

Изабелла даже звуку, порожденному ветром, дала имя. А может быть, то был не ветер, а крик потерявшегося, не туда забредшего зверя? Звук этот напоминал пронзительный стон, что ночами порой вырывается из глубин каньона. Иззи назвала его Человеком в Темноте.

— Как красива сегодня наша Леди Каньон! — сказал я.

Всхлипывания прекратились. Изабелла глубоко вздохнула, и я почувствовал, как она содрогнулась.

Она тоже любуется фейерверком!

Трудно описать, что я чувствовал тогда, стоя на коленях около Изабеллы. Знаете ли вы это чувство полной беспомощности, когда тот, кого вы любите, сильно страдает, а вы ничем не можете помочь ему? Проклинали ли вы когда-нибудь Бога за то, что Он сделал? Содрогалось ли ваше сердце от такой сильной любви и одновременно от такой ярости, что чувства эти сливались воедино и вы не в состоянии были отделить одно от другого?

И еще позвольте мне сказать вам следующее: не имеет значения, каково мое отчаяние, я знаю, оно не идет ни в какое сравнение сее отчаянием; я знаю, я следую за ней по надежным сходням, тогда как ее непреодолимой силой влечет в глубокую темную воду. Изабелла — тот человек, с которым все это случилось; Изабелла переживает весь этот кошмар. Изабелле, не зависимо от того, что чувствую и говорю я, суждено пройти через все это в полном одиночестве. И она знает об этом.

— Ну вот и прошла моя вспышка, — наконец сказала она. — Что у нас на д-д-десерт?

К девяти часам я перемыл посуду, помог Изабелле раздеться, уложил ее в постель и почти прикончил бутылку вина. Сердце мое билось все быстрее и быстрее — с болью ощущал я его сумасшедший ритм. Я представил себе, как морской ветер ударяет мне в лицо, как мимо проносятся различные предметы. Я был ничем не стесненным духом, который вместе с ветром несется по каньону Лагуна. Я был созданием, лишенным всякой совести. И был свободен.

Я поцеловал Изабеллу и пожелал ей спокойной ночи.

— Только не задерживайся, — попросила она. — И не улыбайся грудастым блондинкам.

— Не беспокойся, я буду хорошим.

Глава 6

Я поехал в южную часть Лагуны и припарковался, не доехав сотни ярдов до уединенного особняка Эмбер. Он выглядел точно так же, как и прошлой ночью. По-прежнему из глубин его пробивался лишь один-единственный слабый огонек. Рубен Зальц явно не входил в ее спальню, нет, ну конечно же нет! Он остановился в дверях, позвал ее, ответа не получил, может быть, поднялся до середины лестницы, и тут смутный страх от пребывания в чужом доме без приглашения повернул его назад.

Я отхлебнул из фляжки. «Со всей моей любовью. Изабелла».

Внутренний голос подсказывал мне уматывать отсюда, возвращаться домой, ко «всей своей любви», и вообще попробовать спасти себя. Но голос этот был слаб и заглушен алкоголем. Да, мне нужна любовь Изабеллы, но я хочу и еще чего-то большего. Сейчас мне необходимо заполучить тот самый другой мир — мир скоростей, мир без истории и без совести.