Алексей Смирнов - Собака Раппопорта. Больничный детектив Страница 10

Тут кто-то страшно и дико заголосил еще из конца коридора, еще только входя в отделение: это пришла на работу Марта Марковна. Новость о преступлении распространилась по «Чеховке» молниеносно, и Марта Марковна изготовилась завыть еще в лифте.

Хомский, сегодня еще сильнее похожий лицом на преждевременно пожелтевший, двояковогнутый огурец, отступил и выставил ладони: все-все-все. Тем более, что уже успел рассмотреть и проломленную голову Кумаронова, и орудие убийства, запачканное кровью. Он оценил бутылку быстрым и зорким взглядом, брошенным из-под полуприкрытых век, похожих на веки рептилии.

Марта Марковна приблизилась, промокнула глаза и пошла к себе в кабинет, приговаривая:

– Когда же вы все друг друга, насмерть… Вот хорошо, если бы все друг друга… Гора с плеч! Гора с плеч! Ляг на место, куда собралась?

Это она, уже полностью овладев собой, рявкнула алкогольной бабушке, в которой еще не совсем угас генетический интерес к коммунальным драмам; бабушка даже села в постели и свесила тощие ноги; аппарат Илизарова тянул к земле, и ослабевшую бабушку немного перекосило. В ответ на рык Марты Марковны она разочарованно заскулила, легла и стала ритмично, не без странной сытости, охать.

– Миша, загрузи ее, – не выдержал Александр Павлович.

Миша, оглядываясь на туалет, отправился в процедурный кабинет набирать шприц.

Прятов дождался, когда он вернется, и поставил его на часах возле места преступления с наказом никого не пускать. И вовремя: внутрь уже рвался войти какой-то незнакомый Прятову больной, из палаты Васильева; он хотел там покурить.

Александр Павлович пошел к телефону, слыша за спиной:

– Да я вот тут постою, бочком, я ничего не трону!…

16

К половине десятого утра при туалете уже стоял хмурый милиционер в бахилах и халате, наброшенном поверх формы. На лице милиционера навсегда запечатлелось безмятежное выражение, довольно плохо маскировавшее профессиональную свирепость гоголевского городового.

Прятов и Васильев заперлись в кабинете Дмитрия Дмитриевича и давали предварительные показания.

– На вас, Александр Павлович, лежит основной груз ответственности! – Николаев взволнованно ходил по кабинету и грозил пальцем. – Почему у вас больные гибнут насильственной смертью? Что же вы за дежурный? Где вы были? спали, небось! Вы разве не знаете, что у нас ночные дежурства без права сна?

– Все было тихо, – оправдывался Прятов, от отчаяния держась уверенно и даже нагло. – Спросите средний персонал. Спросите охранника, его приглашали.

– Зачем? Зачем приглашали охранника? Значит, не все было тихо!

– Было тихо, – упрямо повторил Прятов. – Не знаю, кто его вызвал. Во всяком случае, не я.

– Вы разговаривали с ним?

– Нет, он уже ушел, когда я вернулся.

– Откуда вы вернулись?

– Из приемного отделения.

– Зачем вы туда пошли? – вопрос главврача, достаточно странный, в данном случае оказался уместным и попадал в точку.

– Не знаю, – потерянно ответил Александр Павлович. – Оказалось, что меня никто не приглашал. Какая-то идиотская шутка. Я заглянул в смотровые, в рентгеновский кабинет – никого.

– Черт знает, что творится в медицинском учреждении! – Николаев, обычно сдержанный и корректный, ударил кулаком по столу. – Севастьян Алексеевич! – Он накинулся на Васильева, сидевшего с каменным лицом. – На вас тоже лежит груз ответственности! Вы заведующий…

Дмитрий Дмитриевич опустился на стул и обхватил голову руками. Обращением к Васильеву он временно истощил свои силы. О грузе ответственности, лежавшей на нем самом, он старался не думать. Добро бы убили какого-нибудь пропащего алкаша, но этого… «От армии он закосил надежно», – цинично подумал Николаев и болезненно усмехнулся. Васильев и Прятов недоуменно на него посмотрели и сразу сделали каменные лица: если начальство усмехается, то так тому и быть. Есть уважительные причины.

– Попрошу не покидать отделения, пока не прибудет следователь прокуратуры, – глухо уронил Дмитрий Дмитриевич. – Вас, молодой человек, это особенно касается. Я знаю, что вы дежурили – так вот не думайте сбежать.

Александр Павлович и не думал, хотя отчаянно хотел.

Обратно в отделение поднимались вместе с Васильевым. Тот все пытался доказать себе, что ситуация была под контролем.

– Ведь тихо же было? – спрашивал он тускло и безнадежно.

– Мертвая тишина, – твердил ему Прятов.

– И никто не перепился?

– Если и перепились, то по-тихому, – отвечал тот. – Без демаршей.

– По-тихому, – тоскливо повторил Васильев. – Но перепились. Надо убрать к чертовой матери этот ларек с аптечной водкой! – взорвался он. – Ночлежка, мать ее так, богадельня хренова! Насосутся говна, как насосы, и блаженствуют, нирвана у них!

Наверху несчастный заведующий обнаружил, что следователь уже прибыл и топчется возле его кабинета. Окровавленное тело Кумаронова уже увезли в судебно-медицинский морг, хотя до больничного было рукой подать, на него открывался приятный вид из окна – им многие любовались, особенно в пору цветения сирени. Но для вскрытия убиенных этот морг не годился.

Кабинет пришлось уступить. Следователь засел в нем и приготовился к допросу свидетелей; Васильев с откровенным раздражением переехал в ординаторскую и устроился там напротив Прятова. Два других врача были в отпуске, одна в декретном, а вторая просто так. Васильев и Прятов волокли на себе все отделение – и операции делали, и реабилитацией занимались. В сложных случаях звали поассистировать кого-нибудь с хирургии, заблаговременно оформив заместительство, совместительство и сверхурочные с ночными.

Следователь оказался угрюмым, небритым мужиком с низким лбом, короткими жесткими волосами, в прокуренном свитере, с тюремного вида папкой – никто не взялся бы растолковать внешнее сходство между папкой и тюрьмой, но оно было, грозное и тревожное. Дело, наверно, было в том, что больше при следователе ничего не было, лишь эта тощая папка, и все вокруг понимали, какое это страшное и разрушительное оружие. Протокольная рожа следователя очень быстро и органично вписалась в больничный орнамент.

Васильев чувствовал, что допросом в больнице нарушаются какие-то процедуры, однако помалкивал, потому что, будучи стреляным воробьем, понимал – чем больше ошибок насажает слуга закона, тем лучше может выйти для больницы и для Васильева лично. Он принял решения не оказывать гостю помощи сверх той, что потребует слуга закона. Никакой инициативы.

– Что можете показать по сути дела? – осведомился следователь. От него исходил сильный запах пельменей и чеснока.

– Будьте любезны уточнить, – доброжелательно молвил Васильев. – По сути какого дела и что именно показать?

– По-моему, я не загадками изъясняюсь, – тот говорил буднично, быстро, с нотками пресыщенного отвращения. – Я имею в виду убийство, которое совершили в подведомственном вам отделении. Статья сто пятая, часть…

Севастьян Алексеевич, не давая ему договорить, развел руками:

– Что же я могу показать? Меня и в больнице не было!

– И почему же?

– Потому что закончился рабочий день, и я ушел домой. По-моему, это не запрещено.

– В котором часу вы ушли?

– В четыре часа, – солгал Васильев, ибо ушел раньше. В этом не было криминала, так делали все, но официальный рабочий день продолжался до четырех. Опровергнуть Васильева была некому, в «Чеховке» давно не следили за временем прихода и ухода сотрудников. В былые времена, особенно в эпоху укрепления дисциплины, в вестибюле стоял специальный дежурный, назначенный главврачом, с хронометром. И все фиксировал, но это ничего не меняло. Дело кончилось тем, что начал опаздывать и сам человек с хронометром, а то и вовсе не приходил, ссылаясь на неисправность часов.

– Ваш рабочий день заканчивается в шестнадцать ноль-ноль?

– Именно так.

– И ровно в шестнадцать ноль-ноль вы ушли?

Васильеву сделалось не по себе. Каверза? Кто-то наплел иное? Очень, очень может быть. В этом гадючнике постоянно приходится ждать неприятностей.

– Ровно, – кивнул он, сглатывая слюну и ожидая скандала.

Но следователь старательно записал его слова, и никакой грозы не случилось.

– Кому вы передали дела?

– Дежурному врачу. Прятову Александру Павловичу.

– Прятов давно у вас работает?

– Нет. Он еще молодой доктор.

– Но доверять ему отделение считается в порядке вещей?

Это было в порядке вещей. Спокойно и уверенно Васильев ответил, что да, считается. Следователь никак не прокомментировал его показание и задал следующий вопрос:

– В чьем ведении находится девятнадцатая палата?

– Это палата Прятова.

– Больными занимается он и только он?

Васильев пожал плечами: