Эрик Ластбадер - Мико Страница 11

Трудно было внушить Жюстин, что именно любовь заставляла Николаса вмешиваться в ее отношения с отцом.

Николас не забыл, как Жюстин отреагировала на сообщение о его решении работать на ее отца. Напряженное молчание, последовавшее за этим сообщением, свидетельствовало о том, что Жюстин не хочет больше обсуждать этот вопрос. Но за несколько дней до отъезда Николасу показалось, что она немного смягчилась и уже не столь негативно относилась к его решению. “Это ведь ненадолго, правда?” — сказала она, провожая его.

— Что? — переспросил Николас, возвращаясь к реальности.

— Я спрашиваю, на ком женится Сато? — ответил Томкин.

Николас взглянул на приглашение.

— На женщине по имени Акико Офуда. Знаешь что-нибудь о ней?

Томкин отрицательно покачал головой.

— Она сейчас больше чем кто-либо представляет интерес в жизни твоего потенциального партнера, — серьезно сказал Николас. — Думаю, тебе пора менять команду по сбору информации.

Тандзан Нанги с трудом повернулся. За его спиной в густой золотистой дымке быстро скрывались из вида снежные склоны Фудзи. Токио гудел у него под ногами, как гигантский автомат пачинко.

— Он мне не нравится, — сказал Нанги скрипучим голосом.

— Томкин?

Нанги выгнул бровь, доставая из портсигара сигарету.

— Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.

Сато дружелюбно улыбнулся.

— Конечно, не нравится, друг мой. Не поэтому ли ты приказал Ёсиде, женщине, встретить их в аэропорту? Скажи, кого из наших японских деловых партнеров ты мог бы оскорбить подобным образом? Никого! Тебе даже не нравится, что она работает у меня помощницей, ты верен традиции и считаешь, что это не женское дело.

— Ты всегда управлял этим “кобуном”, как считал нужным. Я ни во что не вмешиваюсь. Но что касается этих “итеки”, не стоит терять драгоценного времени, предоставляя им в распоряжение кого-то из высшего звена.

— О да! — воскликнул Сато. — Томкин — гайдзин, а Николас Линнер в твоем представлении того хуже. Он лишь наполовину азиат. И никому еще не удалось толком выяснить, сколько в нем японской крови.

— Хочешь сказать, что я расист? — спросил Нанги, выпуская дым.

— Ни в коем случае. — Сато откинулся в своем вращающемся кресле. — Просто патриот. Но в конце концов, что нам до происхождения Цзон Линнер?

— И это надо иметь в виду. — Странные глаза Нанги сверкнули темным огнем. — Нам понадобятся все средства из нашего арсенала, чтобы справиться с чертовыми “итеки” — жадными варварами, которые не желают умерить свои аппетиты. — Плечи Нанги непроизвольно вздрагивали. — Думаешь, для меня имеет какое-то значение тот факт, что его отцом был полковник Линнер, “круглоглазый спаситель Японии”? — Он презрительно скривился. — Как может “итеки” хорошо относиться к нам, скажи, Сэйити?

— Садись, — мягко предложил Сато, отводя взгляд от старика, — тебе и так больно.

Нанги неуклюже сел на краешек стула, лицом к Сато:

Сато знал, что в свое время Нанги повезло остаться в живых. Жизнь — штука непредсказуемая, и эта горькая загадка всегда занимала его, даже сейчас, через, тридцать восемь лет.

Думал ли человек с искусственным легким, что жизнь имеет какой-то смысл? Временами Сато хотелось ненадолго проникнуть в сознание сотоварища затем только, чтобы узнать ответ на этот вопрос. В подобные моменты его одолевало чувство стыда — точно такого же, какой ему приходилось испытывать, когда старший брат Готаро заставал его в состоянии сексуального возбуждения во время просмотра “сюнга”, порнографических картинок.

Часто говорят, что в Японии невозможно уединиться: тесно от нехватки жизненного пространства. И что это проблема, существующая веками; использование промасленной бумаги и дерева в качестве строительных материалов было продиктовано частыми и разрушительными землетрясениями на островах и сезонными тайфунами. Эти факторы долгое время определяли течение жизни в японском обществе.

Поскольку истинное уединение в понимании западного человека физически невозможно, японцы создали уединение внутреннее, которое проявляется в многослойной системе условностей, это — индивидуальный оплот против посягательства хаоса.

Именно потому желание вторгнуться в чужой разум (тем более разум близкого друга) заставило Сато вспотеть от стыда. Сейчас он просматривал папку с документами, которые им удалось собрать относительно “Томкин индастриз”, пытаясь заглушить острое чувство дискомфорта.

— Что касается Томкина, — мы не должны его недооценивать, Нандзи-сан, — сказал он наконец.

Нанги взглянул на него, почувствовав озабоченность в голосе друга.

— Что такое?

— За его жуткими вызывающими манерами скрывается острый ум. Он попал в самую точку, когда сказал, что мы слишком сильно зависим от иностранных источников энергии, чтобы позволить себе отгородиться от остального мира.

Нанги усмехнулся:

— Выпад наугад. Он просто животное, и ничего больше.

Сато глубоко вздохнул.

— И все же ты прав. Иначе почему мы так долго и напряженно работали над “Тэндзи”, а? Это ведь серьезно истощает наши финансовые ресурсы, это самая отчаянная игра, в которую бросалась Япония со времен Перл-Харбора. Мы смогли оправиться от поражения в войне. — Сато покачал головой. — Но если “Тэндзи” провалится, или — упаси нас Будда! — все раскроется, я боюсь, что от наших любимых островов не останется ничего, кроме атомного пепла.

— Кусуноки мертв, Цуцуми убит. — Голос был спокоен и холоден. С тем же выражением он мог бы сказать: “Вот десять фунтов риса”.

— До или после Кусуноки? — В отличие от первого, этот голос был густым, с сильным акцентом.

— До.

Последовало крепкое ругательство на языке, которого первый не понимал.

— Ты уверен? Абсолютно уверен?

— Я даже задницу его проверил. У Цуцуми ничего не было. — Последовала короткая пауза. — Вы хотите, чтобы я вышел из игры? — спросил также равнодушно первый голос.

— Разумеется, нет. Оставайся здесь, любая твоя неосторожность вызовет подозрение, от таких людей можно ждать чего угодно. Это же фанатики, опасные фанатики.

— Да... Я знаю.

— Придерживайся данных указаний. Додзё будет бурлить по меньшей мере еще несколько дней. Даже им необходимо время, чтобы прийти в себя. Ведь пока не выбрали преемника Кусуноки?

— Они совещаются, но меня на заседания не допускают. Новостей нет, но обстановка накалена.

— Хорошо. Теперь самое время осуществить задуманное. Подберись к ним как можно ближе. Надо нанести удар, пока они в растерянности, наша тактика рассчитана на экстремальные условия.

— Смерть Кусуноки превратила их в сумасшедших, в каждой тени они видят врага.

— Тогда веди себя нагло.

— Опасность возросла.

— И что, твоя верность отечеству из-за этого уменьшилась?

— Я не отступлю, вы знаете это.

— Хорошо. Тогда разговор окончен.

На поцарапанном металлическом столе зажглась старая лампа на гибкой ножке с абажуром защитного цвета. Она испускала фосфоресцирующий свет, падавший на лицо — заурядное, как у какого-нибудь преподавателя. Черные глаза над славянскими скулами были умными и проницательными, но редкие клочковатые волосы, безвольная челюсть создавали портрет обыкновенного, незаметного человека. Как обманчива бывает внешность!

Тонкие пальцы выпустили телефонную трубку. Мозг лихорадочно работал. Ему не нравилось внезапное убийство сэнсэя, он хорошо знал грозную силу Кусуноки и был удивлен, что его вообще смогли одолеть. Но он умел заставлять обстоятельства, в том числе и непредвиденные, работать на себя, быстрое и точное нанесение удара было для него отработанной процедурой.

В отличие от товарищей по оружию, там, на родине, ему нравилось работать с местными людьми. Хотя он и не захотел бы, чтобы кто-нибудь из них женился на его дочери (если бы она у него имелась), он восхищался их профессионализмом, собачьим упорством, а больше всего — жестоким фанатизмом. Это восхищало его, было его броней от политического убийства там, дома.

Его положение среди собратьев упрочил страх, которым он их постоянно кормил. Но было полезно перетасовывать карты, всегда иметь запасные варианты, находить негатив в личной жизни начальства. Этот урок он вызубрил хорошо.

Он отодвинул стационарный телефон, включил переносной, но очень мощный компьютерный терминал “512 К” и перепроверил некоторые данные, которые ввел в первоначальную программу. Она все еще оставалась в сохранности.

В тишине комнаты послышалось его удовлетворенное хмыканье. С усилием поднявшись, он подошел к пуленепробиваемой двери, толстой, как в банковском сейфе, и, набрав нужную комбинацию, вышел.

Николас оставил за спиной сверкающие огни огромного отеля — настоящего города в городе — и отправился на безупречно чистом, тихом метро в район Асакуса. Безликая мятущаяся толпа со всей их модной одеждой и французской косметикой внешне ничем не напоминала людей военной поры. И все же Николас не мог забыть того, что случилось в Токио 9 марта 1945 года — бомбардировку американской авиации.