Андрей Троицкий - Бумер-2 Страница 11

— Он занят сейчас, — сказал вахтер, заглянув в журнал регистраций и увидев там фамилию Земцовой. — Ведет разъяснительную беседу с агитаторами. Ну, которые на местах работают. По подъездам ходят, листовки раздают и плакаты клеят. Через полчаса, авось, закончит говорильню. Ты, девушка, подожди на втором этаже у двадцатой комнаты.

Дашка поднялась наверх по обшарпанной лестнице, прогулялась по длинному коридору, застеленному красной вытертой дорожкой и остановилась перед распахнутой дверью. В коридор долетал раскатистый басистый голос Парамонова. Она заглянула внутрь. За разнокалиберными столами и ученическими партами расселись десятка три баб и мужиков. Публика внимательно слушала начальника предвыборного штаба, бродившего по рядам.

— Помните, что вы представляете будущего мэра Илью Сергеевича Гринько, вы его лицо, плоть и кровь, — говорил мужик, оживленно жестикулируя. — Его девиз — найди свою дорогу к храму. Из этого слогана избиратель должен сделать несколько выводов. Первое: Гринько православный христианин, который обещает построить в городе две новых церкви. Вместо тех, что снесли большевики. Чтобы все желающие, в смысле, все верующие могли помолиться в удобное для них время. Второе. Возможно, самое главное — он свой местный бизнесмен. Понимаете — свой, местный. Не какой-то хрен, который свалился на нашу голову из самой Москвы. Гринько знает город, как свои пять. Знает нужды и чаяния людей. И все такое прочее тоже знает.

— А если кто из избирателей спросит о Воскресенском? — раздался вопрос с места. — Ну, что он за личность?

— Отвечайте коротко — какой-то проходимец. С темным прошлым. И никаких связей у него нет. В Москве проворовался. Теперь сюда воровать приехал. Понятно?

Дашка подумала, что если таким макаром промывать мозги агитаторам, то Гринько выборы обязательно проиграет. Она отошла к окну, присев на широкий подоконник, вытащила из сумки и раскрыла на середине детектив в бумажной обложке. Собрание закончилось минут через сорок. Парамонов в сопровождении агитаторов вышел в коридор. Его физиономия раскраснелась, по щекам катился пот, а мятый галстук напоминал половую тряпку. Дашка, растолкав агитаторов локтями, пробилась к начальнику штаба, подцепила его под локоть.

— Я та самая Земцова. Которая днем звонила.

Парамонов посмотрел на нее снизу вверх, наморщил лоб, вспоминая фамилию и базар по телефону.

— Да, да, — рассеяно сказал он. — Ты хотела какие-то там фотографии показать. Сказала, что они меня обязательно заинтересуют. Правильно?

— Совершенно верно, — Дашка потащила Парамонова дальше по коридору.

— Ну, давай их сюда.

— Фотографии интимные. Их нельзя смотреть при всех. Там я вместе с Воскресенским. Сами увидите.

Когда заинтригованный Парамонов запер дверь своего кабинета и занял место за рабочим столом, Дашка раскрыла сумочку и разложила перед ним четыре смонтированных фотографии, над которыми трудилась всю ночь, до первой зорьки.

На первой карточке Дашка стоит спиной к камере, из одежды на ней только полупрозрачные трусики и бюстгальтер. Воскресенский, мило улыбаясь, встал перед уже разобранной кроватью и пялит на Дашку выпученные глаза. Московский гость облачен в темный костюм и галстук. На втором снимке Дашка в пол-оборота к камере. Воскресенский уже присел на кровать, пиджака на нем нет, он тянет узел галстука, стараясь поскорее освободиться от одежды.

На третьей карточке Воскресенский уже скинул костюм, оставшись в майке с короткими рукавами. Он, сидя на постели, расшнуровывает ботинки, видимо очень торопится. Морда налилась краской, на лбу вздулась синяя жилка. Дашка стоит ближе к любовнику, готовая упасть в объятья сильного мужчины, как только он разденется. На последней карточке Воскресенский лежит на кровати, прикрывшись ватным одеялом, и протягивает руки к Дашке, мол, давай сюда, чего ты ждешь? С этой карточкой вышла накладка, Дашка, торопясь на работу в «Ветерок», не успела заретушировать ботинки Воскресенского. Они торчали из-под скомканного одеяла. Получилось, что кандидат залез в постель в обуви.

Парамонов долго пялился на снимки и наконец спросил:

— А почему на этом снимке он в ботинках? Как-то странно… В ботинках в постели…

— В то время у него грибок стопы развился, — Дашка уже придумала объяснение. — В бане инфекцию подцепил. И я его попросила обувь не снимать. Сама боялась заразиться этой гадостью. Я очень брезгливая.

— Понятно. Тебе сколько лет? — его голос дрогнул от волнения. До Парамонова наконец дошло, что за карточки попали ему в руки. Это же сто кило динамита, а не карточки.

— Восемнадцать будет, — соврала Дашка. — В конце года.

— Только будет, — кивнул Парамонов. — Это хорошо. Как ты сделала фотографии?

— Спрятала камеру в стенке, за посудой. Только объектив торчал. У фотоаппарата есть пульт дистанционного управления. Я стояла спиной к камере, там это видно. И пока он раздевался, нажимала кнопку. Все очень просто. Когда стала ложиться, бросила пульт под кровать.

— А снимков, где вы оба голяком у тебя нет?

— Он свет выключал. В темноте снимков не сделаешь. А что, эти плохие?

— Нормальные, — кивнул Парамонов. — Очень даже ничего. Где вы познакомились? И где вы встречались?

— Познакомились в гостинице «Светоч». Это еще во время его первого приезда в город. Там у меня подружка работает. Я как раз с ней разговаривала, стояли у стойки дежурного, а Воскресенский вниз по лестнице спускался. Положил на меня глаз. Это я сразу просекла. В смысле, просекла, что понравилась ему. Воскресенский от молоденьких балдеет. Ну, слово за слово. Пригласил меня в ресторан. А потом…

— Что «потом»? — Парамонов подался вперед. — Чего было потом?

— Ну, в гостинице он не хотел, — Дашка, играя смущение, опускала взгляд. — Там людей посторонних много, соглядатаев. Слухи поползут и все такое. Мы поехали в дом моей тетки. Она в отъезде была. Так у нас все и началось. А потом мне пришла идея в голову его сфотографировать. Так, на всякий случай. В жизни все бывает: так мама говорит. А я маму слушаю.

— Он тебе деньги давал?

— Ни копейки, — покачала головой Дашка. — Он только обещал, что когда станет мэром, меня не забудет. На такую работу устроит, где деньги можно лопатой грести. И в потолок плевать. Он все время повторял: ты держись за меня, не пропадешь. И еще спрашивал: у тебя мешки дома есть?

— Какие еще мешки? — насторожился Парамонов.

— Вот и я его тоже спрашивала, какие, мол, мешки. А он говорит: мешки, чтобы деньги в них складывать. Ты обязательно запасись, мешки тебе пригодятся. Такую я тебе работенку найду, что о мешках только и думать будешь. Столько денег привалит.

— Отлично, отлично, — Парамонов потер ладони, будто у него замерзли руки. — Просто чудно. А жениться он не обещал?

— Обещал. Сказал: как только изберут, со своей грымзой разведусь. И с тобой заяву подадим. Врал, конечно. Я понимала, что врал. Но все равно надеялась. А сейчас он перестал звонить. Избегает встреч. Бросает трубку, когда я набираю. Словом, обманул. Наверное, другую женщину нашел. То есть девочку. Дур вроде меня много.

Дашка всхлипнула и потерла кулаками сухие глаза.

— Не такая ты дура, раз фотографии сделала, — ответил Парамонов. — Сколько хочешь за свои карточки?

— Тридцать тысяч баксов, — потупив взгляд, ответила Дашка.

Последовало минутное молчание.

— Ну и аппетит у тебя, зверский какой-то, — Парамонов присвистнул и помрачнел, его лучистые глаза потухли. — Я думал, ты штукарь попросишь, не больше. Да, звериный аппетит, не человеческий. Тридцать штук, вот загнула. Все-таки ты дура.

— Неужели тридцать штукарей — это непомерная цена за кресло градоначальника? Ведь ваш шеф гарантированно становится мэром.

— Мой босс не любит переплачивать, — признался Парамонов. — Если товар можно купить за рубль, зачем платить сотню? Он ведь бизнесмен.

— Хорошо, тогда ничего не надо, — Дашка сгребла со стола фотографии и бросила их в сумочку. — Вы к храму сходите, когда этот храм Гринько построит. В чем лично я очень сомневаюсь. И там, на паперти, свой штукарь нищим отдайте.

— Слушай, а зачем тебе такие деньги? — Парамонов имел право распоряжаться некоторыми суммами из предвыборной кассы кандидата, но тридцать тысяч баксов… Это слишком круто, это не в его компетенции. — Ну, сама подумай? Куда в нашем городе — и с такими деньгами. Узнают рекитиры, наедут, отберут. Живой в землю зароют. Без гроба и без крышки.

— У меня не отберут, — сказала Дашка. — И не зароют. Вы меня плохо знаете.

— Все равно: тридцать тысяч — это нереально. Давай так: пять штук и расчет на месте.

— Мы с мамой живем очень бедно, — Дашка снова потерла глаза и шмыгнула носом, будто собиралась пустить слезу. Слеза никак не выходила. — Пять штук не спасут положения.