Роберт Блох - Психоз Страница 11

Если кто-нибудь подберет ее на дороге, он позаботится, чтобы все так и произошло.

Но на самом деле она вряд ли пойдет к шоссе. Скорее всего, Мама прячется где-то рядом с домом или во дворе. Может быть, она даже прокралась вслед за ним к болотам, следила за ним все это время. Да, если она действительно сошла с ума, все может случиться. Если Мама и вправду пошла за ним туда, возможно, она поскользнулась. Вполне возможно, там было совсем темно. Перед глазами встала картина: машина погружается в темную пучину, как в зыбучие пески.

Его мысли путались; он с трудом сознавал, что уже давно лежит в постели, под одеялом. Но теперь он не размышлял, что делать дальше, и не думал о Маме, о том, где она сейчас. Теперь он видел ее. Да, он ясно видел ее и в то же время чувствовал, что веки сомкнуты, и понимал, что лежит с закрытыми глазами.

Он смотрел на Маму; она была в трясине. Вот где она была — в трясине, свалилась в темноте со склона, и теперь ей не выбраться. Жидкая грязь пузырилась вокруг колен, она пыталась дотянуться до ветки, до чего-нибудь, чтобы выбраться из болота, — бесполезно. В трясину ушли бедра, платье задралось и облепило тело, собравшись складками между ног. Мамины бедра грязные. Бесстыжий мальчишка, нельзя смотреть.

Но ему хотелось смотреть на нее, ему хотелось смотреть, как она погружается в мягкую, обволакивающе-скользкую, влажную темноту. Она заслужила это, она заслужила смерть в трясине, она уйдет в трясину вместе с несчастной, ни в чем не повинной девушкой. Так ей и надо! Еще немного, и он навеки избавится и от той, и от другой — и от жертвы, и от убийцы, от Мамы, от ведьмы, от шлюхи-Мамы; она будет там, в грязной липкой жиже, пусть так будет, пусть она утонет в отвратительной грязи…

Теперь жижа поднялась выше ее груди; нельзя думать о таких вещах, он никогда не позволял себе думать о Маминой груди, он не должен, и хорошо, что они исчезают, навсегда погружаются в темноту, так что никогда больше не надо будет думать о таких вещах. Но теперь она задыхалась, словно рыба, ловящая ртом воздух; из-за этого он тоже стал задыхаться, он чувствовал, что задыхается вместе с Мамой, и тогда (но это сон, это должен быть просто сон!) вдруг все стало наоборот: Мама стояла на твердой земле, на краю болота, а тонул он, Норман. Он погрузился в жижу по самую шею, и некому прийти на помощь, неоткуда ждать спасения, не за что уцепиться, разве что Мама протянет руку. Она может спасти его, только она! Норман не хочет утонуть, он не хочет задохнуться в болоте, он не хочет уйти на дно, как ушла на дно девушка-шлюха. Теперь он вспомнил, почему шлюха здесь; она здесь, потому что ее убили. Ее убили, потому что она была порочной. Она обнажила себя перед ним, нарочно дразнила его, соблазняла скверной своей наготы. Ведь он и сам хотел убить ее, когда она начала искушать его, потому что Мама все рассказала ему о грехе и пороке, о том, как дьявол принимает личины и сеет порок, и о том, что не должно оставлять ведьму-шлюху в живых…

Мама сделала это, чтобы защитить его; нельзя просто смотреть, как она умирает; она была права. Он нуждался в ней сейчас, а она — в нем; даже если она полоумная, она не даст ему уйти на дно. Она не может.

Мерзкая жижа обхватывала горло, ласкала губы; если он откроет рот, она проникнет внутрь, но ему пришлось сделать это, чтобы закричать. Он кричал: «Мама, Мама, спаси меня!»

А потом болото вокруг него исчезло, он снова был в своей постели, среди родных стен, и тело его было мокрым от пота, а не от липкой влажной мерзости. Теперь он понял, что это был сон, даже еще не слыша ее голоса, голоса Мамы, сидящей возле кровати.

— Все хорошо, сынок. Я с тобой. Все хорошо, все в порядке. — Он чувствовал тяжесть ее руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: — Спокойно, сынок. Тебе надо снова заснуть.

— Но я должен объяснить тебе…

— Я знаю. Я все видела. Ты ведь не думал, что я уйду и оставлю тебя одного, правда? Ты все сделал правильно, Норман. И сейчас все хорошо, все в порядке.

Да. Все было правильно, как и должно быть. Она здесь, чтобы защитить его. Он — чтобы защитить ее. Уже погружаясь в сон, Норман окончательно принял решение. Они не будут упоминать о том, что произошло сегодня ночью, — ни сейчас, ни завтра. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы отдать ее куда-нибудь. Что бы она ни сделала, ее место здесь, рядом с ним. Может быть, она безумна, может быть, она убийца, но больше у него никого нет. И больше никого не нужно. Ему нужно одно — знать, что она рядом с ним, когда он засыпает в своей постели.

Норман вздрогнул, повернулся; наконец темная пучина, глубже и страшнее любого болота, неудержимо утянула его на самое дно.

6

Ровно в шесть вечера, в пятницу, произошло небольшое чудо.

В маленькой задней комнате единственного в Фейрвейле магазина, торговавшего всем, что может пригодиться в фермерском хозяйстве, появился сам Отторино Респиги со своими знаменитыми «Бразильскими впечатлениями».[7]

Отторино Респиги уже давно скончался, а оркестр исполнял его бессмертное творение за много сотен миль отсюда.

Но стоило только Сэму Лумису протянуть руку и включить крошечный радиоприемник, как музыка наполнила комнатку, бросив вызов пространству, времени и даже смерти.

Сэм считал это самым настоящим чудом.

На мгновение он пожалел, что рядом никого нет. Чудо нужно встречать вместе с друзьями. Музыку нужно слушать в компании. Но в этом городе никто не сможет оценить ни музыки, ни простого чуда ее появления здесь. Жители Фейрвейла стараются трезво смотреть на вещи. Брось пятнадцатицентовую монетку в музыкальный автомат в баре или включи телевизор — будет тебе музыка. В основном рок-н-ролл, но время от времени — что-нибудь «культурное», вроде мелодии из «Вильгельма Телля», которую постоянно используют в вестернах.[8] Ну что такого особенного в этом вот Отторино Как Его Там?

Сэм Лумис передернул плечами и улыбнулся. Нет, ему не на что жаловаться. Может, жители этого городишка ни черта не понимают в настоящей музыке, но по крайней мере они никак не мешают ему наслаждаться ею. А он не пытается никому навязать свои вкусы. Все честно.

Сэм извлек на свет массивную книгу учета и положил на кухонный стол. Здесь будет его письменный стол. А он сам будет своим собственным бухгалтером.

Один из минусов жизни — в задней комнатке магазина. Тут не было свободного места, и каждый предмет выполнял множество функций. Но Сэм не роптал. Судя по тому, как сейчас шли дела, ему недолго осталось терпеть.

Быстрый взгляд на цифры, казалось, подтверждал его оптимизм. Надо будет еще проверить список товаров, которые необходимо заказать, но, похоже, в этом месяце он сможет вернуть тысячу долларов. Значит, за полгода он отдал три тысячи. А ведь сейчас не сезон. С приходом осени дела еще больше оживятся.

Сэм быстро сделал расчеты на клочке бумаги. Да, вроде бы удастся. Чертовски приятная новость. Мэри тоже будет приятно узнать это.

В последнее время она была настроена довольно-таки мрачно. По крайней мере судя по письмам, которые иногда приходили. Когда вообще что-нибудь приходило. Кстати, от Мэри давненько не было никаких известий. Он снова написал ей в прошлую пятницу, а ответа так и не получил. Может, заболела? Нет, если бы дело было в этом, он получил бы весточку от ее сестренки Лайлы, или как там ее. Вполне может быть, что Мэри просто во всем разочаровалась, что у нее приступ черной меланхолии. Да и неудивительно. Ей столько пришлось пережить.

Ему, конечно, тоже несладко приходится. Не очень-то просто жить вот так. Но другого выхода нет. Мэри все понимает и согласилась немного подождать.

Может, бросить все на несколько дней, оставить Саммерфилда за старшего и поехать к Мэри? Свалиться как снег на голову и хоть немного поднять ей настроение? А что, это идея. Сейчас никакой особой работы нет, и Боб вполне может справиться один.

Сэм вздохнул. Музыка, наполнявшая комнату, теперь переходила в минорные тона. Здесь начинается тема сада змей. Да, точно, он узнает эти скользящие звуки скрипок, мерный ритм барабана, на который, словно извиваясь, наползает дразнящая мелодия флейты. Змеи. Мэри не любит змей. И музыку вроде этой, должно быть, тоже не любит.

Иногда ему закрадывалась в голову мысль: может, они все-таки поторопились со своими планами? Действительно, ведь они совсем не знают друг друга. Не считая времени, проведенного вместе на пароходе, и еще двух дней, когда Мэри приезжала к нему прошлым летом, они никогда не были вместе. Письма… они только усугубляли положение. Потому что, читая их, Сэм начал понемножку узнавать совсем другую, незнакомую ему Мэри — капризную, раздражительную, способную сразу определить человека как «плохого» или «хорошего», что граничило с предубеждением.