Джефф Лонг - Стена Страница 11

— Начиная с этого семестра наше гнездо официально опустело, — сказал Льюис. — Триш закончила Бакнелл, а Лиз перешла на третий курс Техасского университета.

— Янки и мятежники в одной семье, — заметил Хью.

— Бизнес и техника. — Рэйчел указала по очереди на обе фотографии. — Никакой философии. Никакой поэзии. Похоже, что Эзра Паунд наконец-то помер.

Она не могла выразиться яснее. Дочери строили свою жизнь независимо от Льюиса. И Рэйчел, по-видимому, тоже. Хью внезапно понял, что она собиралась оставить Льюиса. Она не сказала ему об этом напрямую. Но Эль-Кэп занимал важное место в ее стратегии, в противном случае она не стала бы утруждать себя приездом.

Льюис встал. Рэйчел осталась сидеть.

— Как, мы все еще в состоянии подняться в четыре утра? — спросил он.

— Я буду готов, — отозвался Хью.

— Есть подняться в четыре ноль ноль. — Рэйчел поднесла ладонь к виску.

Хью встал было со стула, но она схватила его за запястье.

— Нет, ты не уйдешь. Мне еще нужно допить вино, а у Льюиса будет возможность непрерывно общаться с тобой всю следующую неделю. Я думаю, что я заслуживаю того, чтобы потратить на меня полчаса. Или ты не согласен?

Хью поднял ладонь свободной руки: сдаюсь — и снова сел.

— Постарайся заставить ее понять, — сказал Льюис Хью и добавил, обращаясь к Рэйчел: — А ты сделай милость, не убивай моего посла.

Как только Льюис ушел, Рэйчел распрямила свою лебединую шею и выдохнула.

— Это наше великое воссоединение. Льюис, правда-правда, хотел, чтобы оно свершилось. Чтобы все было как раньше.

— Я знаю.

— Из этого, конечно, ничего не может получиться. Мы выросли, по крайней мере некоторые из нас. А Энни вообще нет на свете.

Хью попытался перевести разговор на возвышенный лад.

— Льюис всегда был предан былому. Это одно из качеств, которые я так ценю в нем. Он всей душой стремится к Утопии и хочет, чтобы мы все попали туда вместе с ним.

— Тебе когда-нибудь приходилось ехать вперед, глядя в зеркало заднего вида? Вот это и есть жизнь с Льюисом. — Она вздохнула. — Льюис, Льюис…

— И Рэйчел? — вставил Хью.

Он никак не мог понять, как же с ней держаться. Она выросла. Отдалилась. Запах ее духов чуть угадывался и нисколько не походил на вызывающий аромат мускуса, окружавший ее в былые годы. У нее не было морщинок в углах рта, миндалевидные глаза казались моложе, чем когда-либо. Она имела превосходного хирурга и не уступавшего ему стилиста. Волосы, некогда свисавшие пышной гривой до талии, были подстрижены, подкрашены и уложены в причудливую шевелюру. Ногти были яркими, как пластмассовые.

Все перемены произошли по ее воле, понял Хью. Льюис всегда был приземленным. Он любил немытых девчонок-хиппи. Может быть, без его ведома или даже вопреки его желанию Рэйчел ушла от этого состояния. Она превратила себя в жену-награду. Хью не мог не восхищаться ее целеустремленностью. Она сознавала свою красоту и использовала ее.

— И Энни, — сказала Рэйчел.

Похоже, что избежать разговора об Энни не удастся.

— Хайати, — сказал Хью. — Я часто называл ее так. По-арабски это означает нежность, глубокую привязанность. Моя жизнь.

— И моя тоже. — Рэйчел взяла его руку в свои прохладные ладони. — Она была моей лучшей подругой. Даже после того, как ты уволок ее во все эти места.

«Эти места». Перед его мысленным взором возникла пустыня. Вади, пустоши и бесконечные закаты. Барханы. Он был предан этим местам.

— Ты знаешь, что мы хотели приехать на похороны? Но саудовцы не дали нам визы.

— В этом они непреклонны, — сказал Хью. — Хотя на самом деле никаких похорон не было. Все взял на себя песок.

— Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду: мы хотели приехать ради тебя. Я не представляю себе, как ты сумел пережить такое потрясение.

— Пришлось пережить, — сказал он. Барханы непрерывно передвигаются под действием ветра. Даже пустынные следопыты-бедуины отказались продолжать поиски. Такова воля Бога, сказали они.

— Мы не думали, что она сумеет протянуть там так долго, — сказала Рэйчел.

Хью долго молчал. Потом спросил:

— Почему ты так говоришь?

— Она настолько ненавидела все это — жару, подчиненное положение, лагерную жизнь.

— И это все, о чем она тебе рассказывала?

— «Как птица в клетке» — вот что она мне писала. Высокомерные эмигранты. Высокомерные саудиты. Но больше всего она ненавидела ненависть. Войны. После «Бури в пустыне»[13] она написала, что с нее довольно. Но все же осталась. Я так и не смогла этого понять.

— Она писала тебе о свадьбе, на которую нас пригласили?

— Ту, где невестой была двенадцатилетняя девочка?

— Именно, — подтвердил Хью. — И Энни чуть не отказалась туда идти. Но все же пошла, и это оказалось для нее началом чего-то большого, чуть ли не воротами в тайный сказочный сад. Свадьба проходила по старинным обычаям. Женщины находились в отдельном шатре, черном бедуинском байт ша'ре — это переводится как «волосяной дом». Они там пели и танцевали, а когда Энни показала им несколько современных движений, они так обрадовались, что возлюбили ее как давно потерянную и вновь обретенную сестру. Они уговорили ее обучать их.

— Она что-то рассказывала об уроках танцев.

— Это вылилось в нечто гораздо большее. Танцы были только предлогом. Она заменяла им окно в мир. Они обожали ее, а она их. Она учила их. Они учили ее. Как пользоваться хной. Как выщипывать брови ниткой, завязанной в петельку, по одному волоску. Как исполнять танец живота. И как сварить кофе из нескольких пылинок порошка. Зеленый кофе.

— Таким образом она боролась за выживание, Хью. Это была всего лишь попытка сохранить рассудок.

— Рассудок?

— Да — пока ты пропадал в поисках нефти или лазил на горы. Знаешь, что я посоветовала ей уехать от тебя? Вернуться домой? Я сказала ей, что ты последуешь за ней.

— Да, мы говорили об этом, — сказал Хью. — Но мне было нечего здесь делать. Моя работа находилась там. И пусть это прозвучит старомодно, она была моей женой.

— He своди все к ярлыкам, — укоризненно возразила Рэйчел. — Брак не помешал бы ей вернуться домой. Любовь — да. А вся эта ерунда насчет обязанностей жены — ни в коем случае. Энни, которую я знала, это не остановило бы.

— Ты знала только ту Энни, какой она желала себя представить, — сказал Хью.

— У нас не было тайн друг от друга.

— Тайны есть у всех, Рэйчел.

— Но не у нас с ней.

Хью мог позволить разговору закончиться на этом пункте. Но он устал скрывать правду. Устал от жалости и перешептываний.

— Она что-нибудь сообщала тебе о своем швейцарском сыре?

— Швейцарском сыре?

— Я так и думал, что нет, — сказал он. — Это был наш тайный шифр для обозначения дыр в ее памяти. Небольших провалов, которые постепенно увеличивались. Ее проклятие.

На гладком лбу Рэйчел появились чуть заметные морщины.

— Она прилагала все силы, чтобы скрыть это, — продолжал Хью. — Некоторое время мы думали, что это следствие летней жары или действие каких-нибудь бактерий, скажем, живущих в системе кондиционирования. Или вообще проявление менопаузы. Нас все время обнадеживали, что она поправится. Сначала она отказалась от алкоголя, затем от кофе и своей любимой диетической колы. Знаешь ли, она думала, что беда может быть в синтетических подсластителях или кофеине.

— О чем ты говоришь?

— Однажды я пришел домой. Она сидела перед телевизором. Но он был выключен. Я потрогал корпус, и он оказался совершенно холодным. Она провела так весь день. Глядя на темный, пустой экран.

— Я не понимаю.

— Я тоже не понимал, причем очень долго. Она была слишком молода. Потом это начало сказываться на нас обоих, а потом оказалось, что уже слишком поздно.

— Что это, Хью?

— Болезнь Альцгеймера.[14]

— У Энни? — удивилась Рэйчел.

— Из-за приступов мы перестали выходить в люди. Она то забывала, где находится, то путала имена старых друзей. И дело становилось все хуже и хуже. Она делала все возможное, чтобы соблюсти приличия, даже передо мной, но мы с ней видели, что происходит. Она стала быстро худеть. Забывала есть по целым дням. Все жены эмигрантов носили золотые браслеты из Медины, точно как арабские женщины. Но запястья Энни сделались настолько тонкими, что браслеты сыпались с ее рук, как дождь. Я подбирал их на полу. Однажды я наступил на ее обручальное кольцо перед входной дверью.

— Я и понятия не имела… — Рэйчел была потрясена.

— Пока что-то еще имело для нее значение, она не хотела, чтобы люди знали о ее состоянии. Вплоть до последнего года, когда она перестала узнавать сама себя.

— Так значит… Я была уверена, что она делилась со мной всем на свете.

— Она чувствовала себя чуть ли не прокаженной. И пряталась от всех.