Деон Мейер - Смерть на рассвете Страница 11

— Но должен же кто-то разбираться…

— Ван Герден — лучший.

— Что именно он сделал для вас?

— Да так, занимался разными делами.

— Что значит «разными делами»?

— Хоуп, он отлично знает свое дело. Почти ничего не упускает. Он вам нужен.

— Нет, — ответила она.

— Я поспрашиваю знакомых, нет ли у них на примете кого-нибудь другого.

— Буду очень признательна за помощь.

Она попрощалась и положила трубку. Телефон тут же зазвонил.

— Вас хочет видеть некая Джоан ван Герден, — сказала администраторша. — Она не записывалась на консультацию.

— Знаменитая художница?!

— Не знаю.

— Пригласите ее.

Сегодняшний день, подумала Хоуп, похож на картину Дали. Повсюду сюрреалистические сюрпризы.

Дверь открылась. Вошедшая дама была невысокого роста, стройная, симпатичная. На вид — под шестьдесят или шестьдесят с небольшим. Она элегантно несла свой возраст. Хоуп сразу узнала ее и встала.

— Ваш визит — большая честь для меня, миссис ван Герден, — сказала она. — Я Хоуп Бенеке.

— Здравствуйте!

— Садитесь, пожалуйста. Хотите чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

— Я большая поклонница вашего творчества. Конечно, я пока не могу себе позволить покупать ваши картины, но, может быть, когда-нибудь…

— Вы очень добры, мисс Бенеке.

— Прошу вас, называйте меня Хоуп.

— А вы меня — Джоан.

Ритуал внезапно оборвался.

— Чем я могу вам помочь?

— Я пришла по поводу Затопека. Только, пожалуйста, не говорите ему, что я была у вас.

Хоуп кивнула и стала ждать, что будет дальше.

— Работать с ним вряд ли будет легко. Но я хочу попросить вас быть с ним терпеливой.

— Я его знаю?

Джоан ван Герден нахмурилась:

— Вчера вечером он сказал, что работает на вас. Он должен найти какое-то завещание.

— Ван Герден?

— Да.

— Вы его знаете?

— Он мой сын, — сказала Джоан ван Герден.

Хоуп откинулась на спинку стула:

— Ван Герден — ваш сын?!

Джоан кивнула.

— Боже мой! — воскликнула Хоуп. Она тут же заметила, как похожи мать и сын: то же настойчивое, пытливое выражение глаз. — Затопек.

Джоан улыбнулась:

— Тридцать лет назад нам с мужем казалось, что Затопек — чудесное имя.

— Я и не думала…

— Он не афиширует наше родство. По-моему, для него это вопрос чести. Не хочет казаться маменькиным сынком. Злоупотреблять семейными связями.

— Я даже не думала… — Хоуп было по-прежнему трудно увязать двоих людей, мать и сына: знаменитая художница, симпатичная, величавая, а сын… какой-то не такой.

— Хоуп, ему пришлось пережить трудное время.

— Я… он… Судя по всему, он на меня больше не работает.

— Вот как! — В голосе гостьи явно слышалось разочарование.

— Сегодня он… — Хоуп изо всех сил пыталась найти более обтекаемые формулировки, потому что сразу почувствовала симпатию к сидящей напротив даме. — Мне трудно с ним общаться.

— Знаю.

— Он… по-моему, он подал в отставку.

— Я не знала. Хотела вас подготовить.

Хоуп беспомощно всплеснула руками.

— Я пришла не для того, чтобы извиниться за него. Я подумала, если мне удастся объяснить…

— Не нужно.

Джоан подалась вперед и тихо заговорила:

— Он мой единственный ребенок. Я обязана помочь ему, чем могу. Ему пришлось расти без отца. Он был чудесным ребенком. Я думала, что добьюсь успеха, даже воспитывая его в одиночку.

— Джоан, вам совершенно не обязательно…

— Я должна, Хоуп, — решительно возразила гостья. — Ведь именно я… мы решили принести его в этот мир. И ответственность за него лежит на мне. Я должна попытаться исправить сделанные мной ошибки. Мне казалось, что если приложу все усилия, то мне удастся быть для него и матерью и отцом. Я ошибалась. Хочу рассказать вам, каким он был. Хорошенький мальчик, веселый, которого так легко рассмешить. Мир был для него чудесным местом, полным новых радостных открытий. Он не догадывался о темной стороне жизни. Я ему не рассказывала. А следовало бы. Потому что, когда он обнаружил темную сторону жизни, меня не было рядом и я не могла ему помочь. Вот почему все так изменилось.

Джоан ван Герден не жалела себя; рассуждала спокойно и трезво.

— Он был очень мягкосердечен — да и сейчас такой. В полиции его поддразнивали: мол, он слишком мягок для их работы, и ему это даже нравилось, как нам всем нравится быть не такими, как все. А потом… Я так радовалась, когда он поступил в университет, он тоже был очень рад, полон воодушевления. Я гордилась сыном и знала, что его отец тоже гордился бы им. Но жизнь делает странные петли. Он вернулся в полицию, а потом застрелили его наставника — у него на глазах. Затопеку кажется, что в смерти наставника есть его вина. Он сильно изменился, потому что я не подготовила его к таким вещам, как смерть и греховность людей. Вот что я думаю. Если бы ему удалось снова поверить в себя, если бы ему дали еще один шанс…

Хоуп не знала, что и ответить. Ей хотелось пожалеть свою гостью.

— Джоан…

— Тот адвокат, Кемп, у него сердитое лицо, но мне кажется, что сердце у него доброе. Так вот, он знает, что мой мальчик неплохой. Были другие, но они не особенно его поддерживали. А я не знаю, много ли попыток у него еще осталось. Ваше завещание… Зет найдет его. Он справится. Ему это очень нужно!

— Я…

— Я его не оправдываю.

— Знаю.

— Он не должен знать, что я была у вас.

— Он не узнает.

Зазвонил телефон. Хоуп нахмурилась.

— Прошу вас, ответьте.

— Возможно, срочный случай. Обычно секретарша не соединяет со мной… — Она сняла трубку.

— Хоуп, мистер ван Герден вернулся. Ему нужен оригинал удостоверения личности.

Она закрыла глаза. Хуже не придумаешь!

— Попросите его оставаться на месте и ждать. Ни при каких обстоятельствах не пускайте его ко мне!

— Хорошо.

— Я иду. — Хоуп очень тихо положила трубку. — Затопек только что пришел в приемную.

— Черт! — воскликнула Джоан ван Герден.

— Не волнуйтесь, я все улажу. — Хоуп встала, подошла к двери и осторожно открыла ее. В коридоре никого не было. Она закрыла за собой дверь и вышла в приемную. Там стоял ван Герден; он был весь нетерпение. Она заметила, что он переоделся в сухую одежду, надел другие джинсы, кроссовки.

Едва увидев ее, он заговорил:

— Я ищу удостоверение личности Смита.

— Оно у Видны ван Ас. Позвонить ей?

— Я сам к ней съезжу. Хочу взглянуть на их магазин. — На Хоуп он не смотрел. Разглядывал картину Пита Гроблера на стене. Одна из ее любимых картин. «Мужчина с блокнотом ест сандвич с абрикосом».

— Можно узнать, зачем вам понадобилось его удостоверение личности?

— В отделе убийств и ограблений записан неверный номер. Я должен узнать настоящий, чтобы получить его свидетельство о рождении.

— И чем оно нам поможет?

Он смотрел куда-то поверх ее плеча.

— Я узнаю, где он родился. Кто были его родители. Какую жизнь он вел до того, как встретил ван Ас.

— Неплохое начало.

— Я поехал.

— Отлично! — Когда он уже развернулся, чтобы выходить, она тихо, повинуясь какому-то внезапному порыву, позвала: — Затопек!

Он остановился у стеклянной двери.

— Черт бы побрал этого Кемпа! — услышала Хоуп, и он ушел.

Она улыбнулась в первый раз после обеда. Все-таки сегодняшний день не…

Администратор протянула ей трубку:

— Кара-Ан Руссо!

Она схватила трубку:

— Алло!

— Привет, Хоуп. Дай мне телефон этого твоего детектива.

— Ван Гердена?

— Да, того, который сегодня явился в ресторан.

— Он… в данный момент очень занят.

— Я не по работе.

— Вот как?

— Хоуп, он очень, очень сексуален. Разве ты не заметила?

10

По мнению мамы, меня сломала гибель Нагела. Все думали, что виной всему — гибель Нагела.

Интересно, почему, размышляя о других, люди выносят свое суждение, учитывая лишь самые крупные факторы? Если речь идет об их собственной жизни, те же самые люди учитывают тысячу различных составляющих. Они умножают, прибавляют, вычитают — до тех пор, пока не разберутся во всем до конца, до тех пор, пока окончательный итог их не устроит.

Был ли и я таким же, как все? Не знаю. Я старался вынести за скобки несущественные подробности. Старался принимать во внимание не только положительные, но и отрицательные величины. Но можно ли доверить нам вести бухгалтерию собственной жизни?

Я не оставлял попыток.

Мне было пятнадцать лет; как-то вечером мама вызвала меня в гостиную и сказала, что хочет серьезно поговорить со мной. На журнальном столике стояла бутылка виски и две рюмки. Мама налила в каждую по чуть-чуть.

— Мам, я этого не пью!