Виктор Пронин - Победителей не судят Страница 11

— Мы Яшку забыли прихватить, — сказал Касьянин.

— Сейчас вернемся... Пусть подышит.

На пятом этаже им удалось найти пустой пролет, здесь, похоже, все квартиры были пусты, хотя при свете спички какие-то признаки жизни можно бьшо заметить — пустые бутылки, ящик, застеленный газе-, той, матрас, скорее всего подобранный на свалке, диван с разодранным верхом.

— Здесь и остановимся, — сказал Ухалов. — Давай свою игрушку, — он в темноте нащупал холодную рукоятку револьвера, сунул Касьянину коробок спичек. — Зажигай, сейчас все покажу.

При слабом огоньке он еще раз показал Касьянину, где предохранитель, как можно опустить или поднять его большим пальцем, не убирая указательного с курка.

— Может, достаточно будет одного вида оружия, а? — с непонятной надеждой спросил Касьянин, стараясь избежать этих таинственных испытаний.

— А кто в темноте увидит это твое оружие?

— Да, — вынужден был согласиться Касьянин. — Тут ты прав.

— Повторяю... Первые два патрона — шумовые, запомни. Потом два — газовые.

— Слезоточивые?

— Ни фига. Слезам никто не верит. Газ настоящий, нервно-паралитический.

Бабахнешь кому-нибудь в морду — не скоро в себя придет. Мало не покажется, как сейчас говорят крутые ребята.

— А что, надо в морду?

— Целиться надо, конечно, в морду. Чем морда больше, тем выше вероятность попадания. С пяти метров достанет.

— Это интересно, — озадаченно проговорил Касьянин. — Насчет морды.

— Последние два патрона — с дробью. Это уже на крайний случай. Убить — не убьешь, но неприятность причинишь очень большую.

— Не убью, даже если в морду?

— А чем она лучше или хуже задницы?

— Вообще-то да, — согласился Касьянин.

В этот вечер он чаще обычного соглашался с Ухаловым. В голосе того звучало столько уверенности, столько твердости, что Касьянин был просто подавлен свалившимися на него новыми сведениями.

— Если собаке с хорошей шерстью выстрелишь этой дробью в бок, то она и до шкуры не пробьется. Из шерсти вся осыплется на землю. Если же в морду, то собаке будет неприятно. Она завизжит и побежит жаловаться хозяину.

— Тогда уж хозяин со мной разберется...

— А для хозяина у тебя еще один патрон, — отмел все сомнения Ухалов. — Бери револьвер и стреляй вон туда, в угол.

— Ты что?!

— Шумовым, понял?

— Народ со всех этажей сбежится — бомжи, наркоманы, беженцы, сексуалы всех разновидностей.

— Триста лет ты им нужен! Никто даже не пошевелится. Ты бы пошел в темную квартиру в таком вот доме, в квартиру, где стреляют?

— Ладно, давай, — Касьянин нащупал в темноте ствол, перехватил револьвер поудобнее. Его большой палец сам нащупал кнопку предохранителя, указательный лег на спусковой крючок легко и охотно, будто всю жизнь этим занимался.

— Теперь большим пальцем кнопку вверх... — продолжал давать указания Ухалов. — Сделал?

— Вроде.

— Ну, ни пуха ни пера!

Касьянин помедлил какое-то время, вздохнул, как перед прыжком с парашютом, и, направив ствол в дальний угол комнаты, нажал курок. В глубине души он надеялся, что выстрела не произойдет, не хотелось ему нарушать тишину. Но выстрел грянул неожиданно и резко, из ствола вырвалось злое, стремительное пламя, револьвер в его руке дернулся и тут же снова затих, как перед следующим прыжком.

— Еще раз! резковато сказал Ухалов.

Касьянин снова нажал курок, и опять из ствола, одновременно с грохотом, вырвалось короткое рваное пламя.

— Молоток! — сказал Ухалов. Взяв револьвер из рук Касьянина, он откинул барабан и, вынув пустые патроны, на их место вставил другие. — Вот, пожалуйста!

И оцять он готов производить шум, плеваться газом, дробью и защищать своего хозяина.

Когда они спускались по темным лестничным переходам, Касьянин с удивлением обнаружил, что никто их не окликнул, выстрелы никого не встревожили, жизнь в доме продолжалась точно так же, как и пятнадцать минут назад, когда они только поднимались на пятый этаж. Видимо, подобные дела были здесь если и не нормой, то достаточно обычными.

Едва Касьянин и Ухалов вышли из подъезда, над головами их громыхнуло, раскалывающимся треском сверкнула молния, рядом упали крупные капли дождя и в воздухе запахло поднятой пылью. С радостным лаем подскочил невидимый в темноте Яшка. Подъезд, в котором скрылись Ухалов и Касьянин, он нашел, но войти в дом, полный странных звуков и запахов, не решился. Не дожидаясь, пока дождь наберет силу, все трое бросились к освещенной трассе, за которой светились обжитые, освещенные дома, снабженные горячей и холодной водой, газовыми плитками, телевизионными антеннами и холодильниками, дома, в которых шла совсем другая жизнь — осмысленная, размеренная, сытая.

Следователя Ивана Ивановича Анфилогова нельзя было назвать слишком уж оперативным, вездесущим, яростным в работе. Нет, он скорее был нетороплив, обстоятелен, но не эти качества определяли его сущность. Главным в нем была какая-то нечеловеческая неотступность, цепкость, явно выходившая за пределы непосредственных служебных обязанностей. Даже когда дело было закрыто, когда потерпевший уже не имел никаких претензий ни к милиции, ни к преступнику, Анфилогов продолжал вести свой, уже можно сказать, личный поиск, за который его наверняка не ожидала ни слава, ни награды. Похоже, он и не стремился ни к славе, ни к наградам. Для удовлетворения следовательского тщеславия ему вполне хватало личного успеха, о котором частенько не знали ни начальство, ни товарищи по работе.

Та же история со зверским избиением журналиста. Касьянин открытым текстом заявил, что ничего внятного о преступнике сказать не может. Не видел он его в темноте и, если ему предъявить напавшего на него бандита, попросту не узнает.

Касьянин так и сказал — не узнаю. И не потому, что струсил или опасался снова столкнуться с преступником, вовсе нет, он действительно ничего о нем не знал, поскольку первый же удар из темноты свалил его наземь и он не имел возможности даже поднять голову.

Подобные показания освобождали Анфилогова от дальнейших поисков, и он мог спокойно заняться другими делами. Но было одно обстоятельство, которое не позволяло ему успокоиться, — он пообещал Касьянину, что преступника найдет.

И продолжал поиск.

Спокойно, улыбчиво и неотступно.

Оттолкнулся Анфилогов от того немногого, что смог сказать ему Касьянин, — тот помнил слова, которыми обложил его нападавший: обозвал сучьим потрохом, пидором позорным и пообещал сделать из него бифштекс с кровью.

Поиск оказался недолгим и вполне успешным.

Прежде всего Анфилогов отправился к участковому и подробно с ним поговорил, интересуясь людьми, которые успели побывать в местах заключения.

Слова, которые запомнил Касьянин, действительно несли на себе неистребимое тавро лагерного жаргона. Пройти мимо этой зацепки Анфилогов никак не мог.

Но не все в жизни получается, как нам бы того хотелось, как вроде бы должно получаться. Жизнь оказывается сложнее самых замысловатых наших придумок и часто смеется над безумными попытками установить какие-то правила. Участковый Пияшев действовал по правилам, спущенным ему начальством... когда это ему не мешало. Но точно так же, с усердием и готовностью, он следовал требованиям, которые выдвигала перед ним жизнь. А жизнь требовала от него, чтобы жил он в мире, дружбе и взаимопонимании со всеми, в полном смысле слова со всеми, в своей округе. Все мы умные, тертые люди и прекрасно понимаем, что непосредственное начальство находилось от участкового гораздо дальше, чем воровской авторитет из соседнего подъезда.

Сложная должность была у Пияшева, чреватая, таила в себе всевозможные неожиданности. Жить Пияшев обязан был не только по законам, определенным президентом, каким бы он там ни был, но и по воровским законам, неизвестно кем и когда установленным. И находить золотую середину мог человек талантливый, рисковый и опасливый.

И потому следователя Пияшев встретил радушно, но в то же время настороженно.

— Анфилогов. Иван. Следователь, — представился один.

— Пияшев. Александр. Участковый, — ответил второй.

Оба рассмеялись и прекрасно друг друга поняли.

— Ищу бывшего зэка, — начал следователь.

— А чего искать... У нас в каждом подъезде, и не по одному.

— Молодой, во всяком случае, далеко не старый, здоровый мужик, по вечерам выгуливает собаку.

— Тут многие собак выгуливают, — сказал Пияшев, быстро взглянув на следователя.

Совершенно незначащие слова произнес участковый, не выразил ни своего одобрения Анфилого-ву, ни настороженности, но тот сразу понял — легкого разговора не будет, помощи тоже ждать не следует.

— Большая черная собака, не знаю, какой породы, но то, что она породистая, это точно.

— Ну, — сказал Пияшев.

И Анфилогов склонил голову от пронзившего его понимания — знает участковый, о ком идет речь, знает и хозяина, и его собаку. Но не скажет, не поделится, не выдаст. И следователь спрятал глаза, чтобы не догадался этот губастенький парнишка с испуганным взглядом, что он все понял. Ну что ж, в таком случае остается только потрепаться, подробно, долго и, главное, уважительно потрепаться.