Режи Дескотт - Корпус 38 Страница 11

Глава 6

— Думаю, вы знаете, почему мы сегодня встречаемся?

Доктор Рош — пятьдесят лет, худая, тонкогубая, очки в металлической оправе, волосы зачесаны назад, походка строгой старой девы, — выступает за то, чтобы Данте оставался под наблюдением доктора Ломан. Он улыбается, словно думает, что иное решение невозможно. Будто она его дураком считает. Доктор Рош что-то записывает в тетради. Данте вопросительно смотрит на Жюльена. Тот успокаивающе кивает.

Он выглядит совсем не так, как при поступлении в Службу. Упитаннее. Спокойнее. Черные глаза заплыли жирком, лицо больше не похоже на беспокойную многоугольную конструкцию из одних выступов и краев.

— Расскажите мне о вашем пребывании в ОТБ.

Напряженная улыбка, немного нарочитая, чтобы разрядить атмосферу и придать ему смелости.

— Мое пребывание? Это долго рассказывать… Мне лучше.

— Как вы ощущаете, что вам лучше?

— Я спокойнее. Я не слышу больше этих приказов.

— Сейчас мы об этом поговорим.

Данте расслабляется, немного жестикулирует, когда говорит. Женщина напротив больше не грубиянка, которую он хочет поставить в трудное положение. Ее интересует масса деталей: его жизнь, его прошлое, детство в Бретани, неприятности с полицией, причины, которые довели его до преступлений, его общее состояние, его болезнь и способности восприятия.

Временами, отвечая, он смотрит на Жюльена. Но санитар держится отстраненно — не хочет, чтобы у психиатра создалось впечатление, будто он заодно с пациентом. Доктор Рош задает Данте кучу вопросов о том, как протекает лечение, об улучшении состояния, об отношениях с другими.

Он вспоминает эпизод с жонглированием. Впервые она искренне улыбается, обнажая зубы.

— Но это же замечательный дар, — оживляется она. — Где вы этому научились?

Он гордо улыбается в ответ, краснеет.

— В цирке?

— В Бретани. Однажды приехал цирк. Там был клоун. Он меня научил. Потом, когда я ходил по дорогам, я жонглировал, чтобы подзаработать.

— Сколько вам тогда было лет? — спрашивает она, делая заметки.

Он пожимает плечами.

— Почему вы отправились в путь?

— Чтобы не оставаться дома.

— И вы нигде не останавливались?

— Когда я останавливался где-нибудь, мне в конце концов становилось нехорошо. Тогда я уходил.

— Где вы были?

— Везде понемногу.

— Во Франции?

— Главным образом. Несколько раз в других странах. Но это сложно. Из-за границ и из-за языка тоже.

— Вы были один?

— Иногда один. Иногда нет. Чаще один.

В какой-то момент доктор Рош громко смеется, когда он рассказывает ей о групповых занятиях с психологом и о нелепых высказываниях того или иного пациента. Потом она хочет убедиться, что он правильно понимает смысл этих занятий.

— Эти группы должны учить нас жить вместе и показывать нам, что так легче общаться. И потом, при обсуждении проще решить наши проблемы и конфликты… Это называется социализацией.

Снова ее перо что-то царапает в тетради.

— Однажды пациент напал на вас в душе. Вы не защищались. Почему? — Она поднимает голову.

— Но…

Он ищет слова. Растерялся.

— Что вы чувствовали?

— Мне было страшно, И больно. Знаете, он меня удивил. Я даже не мог защищаться. Я был уже на полу.

— Вы не хотели отомстить?

— Но… Нет… Его наказали. Поместили в изолятор. Вы меня об этом спрашиваете, чтобы понять, мог ли я это сделать раньше… Тогда это был не я… Я его даже не знал. Я думаю, он был не в себе.

— Хорошо, — удовлетворенно говорит она, что-то записывая. — А теперь, Данте, — она пытается перехватить его взгляд, — расскажите мне о Змее.

Он отшатывается на стуле. В глазах ужас. Руки сжимают бедра.

— Змей — это далекое воспоминание, — наконец говорит он, взвешивая каждое слово. — Скверное. Вы правда хотите, чтобы я об этом говорил?

— Поймите меня. Надо быть способным воскрешать в памяти такие вещи. Нехорошо прятать их в себе. Они могут выплыть вновь.

Он с сомнением покоряется:

— Это проявление моей болезни… Порождение моего рассудка, когда он был болен. Но сейчас я на правильном пути. Я уже очень давно об этом не думаю… Я и вправду надеюсь освободиться… Но трудно быть уверенным… Как вы думаете?

Она быстро улыбается. Потом что-то записывает.

— Нас особенно беспокоят ваши жестокие фантазии, которые вы описывали во время лечения сначала у доктора Ломан, а потом у других врачей в Службе.

— Но… именно это мне приказывал сделать Змей. Я не хотел… Но теперь, когда Змей замолк, когда я смог отдалиться, риска больше нет.

— Однако вы перешли от фантазий к действию. Как раз тогда, когда вас остановили.

— Но это было раньше… Я не смог. Я не смог ей сделать ничего плохого. Я ушел до… Вы же наверняка знаете. Я не смог. К счастью… Теперь Змей — ну, как будто он умер…

Ему любопытно, что же она все время записывает.

— Я хорошо ответил, доктор? Скажите…

— Не беспокойтесь. Это нормально, что вы тревожитесь. Вы были бы рады покинуть ОТБ?

— Рад? Да… Мне страшно при мысли о возвращении в тюрьму. Но я должен отсидеть срок… Конечно, я бы предпочел все наказание отбывать здесь. Но это невозможно… Правда, доктор?

Жюльен поднимается. Данте смотрит на санитара с беспокойством. Тот жестом его успокаивает. Доктор обходит стол и протягивает Данте руку. Тот ее пожимает. Он надеется на ее великодушие. Доктор подталкивает его к выходу.

Кипящая вода словно хочет вырваться из электрического чайника, который бурлит и сотрясается, будто вот-вот взорвется. Элион берет его с подставки и, держа его довольно высоко, как это принято у хозяев пустыни, наливает бурлящую воду в три американских кружки. Сюзанна держит свою с надписью «Лейкерз», Манжин — «Чикаго Буллз»,[8] а хозяин кабинета — руками, нечувствительными к горячему, — чашку с буквами NYPD.[9]

Доктор Ломан положила свой чайный пакетик на ложку и отжала ниткой. Еще несколько темных капель упали в чашку.

— Не жалеете?

Она подняла глаза на патрона, которого успела изучить за это время, за тысячи встреч в его кабинете, суровом помещении с серой металлической мебелью. Календарь и несколько памяток, пришпиленных к стене, работы по психиатрии и криминологии, расставленные на полках, досье, заполнившие два стола, — холодный ансамбль, никак не отражающий личности патрона.

— Абсолютно. Он у нас уже больше года. Он один из старейших пациентов, и мы сделали для него все, что могли.

Доктор Рош убеждена, что ему лучше, что он способен адаптироваться к жизни в обществе, равном его интеллектуальному уровню. Но ее обеспокоило то, что она оценила как его попытку управлять настроением: едва ему удавалось вызвать ее улыбку, она увидела в его взгляде неприятное удовлетворение, словно он обладал над ней властью, которую, по его мнению, давала ему эта улыбка.

С точки зрения доктора Ломан, речь шла лишь о проявлении радости, поскольку эта улыбка могла рассматриваться как одобрение. Она по привычке настаивала на своем. Ее главный довод — нельзя доказать его способность к насилию, поскольку все его акты истинной жестокости были направлены против себя и членовредительство наносилось себе самому.

Поистине критическим оставался вопрос диагноза. Психопат ли он, как утверждал Льенар двумя годами ранее, ставший сексуальным садистом, поскольку был жертвой в детстве, с чертами шизофреника — что подсказывает возникающая порой склонность к психотической недостаточности? Или же теперь имеет место действительная шизофрения в форме псевдопсихопатии с навязчивыми фантазиями на тему убийства, — результат психотической незрелости?

Она высказывается за шизофрению, основываясь на галлюцинациях, которые не считает «оборонительной системой» психопата, как это иногда бывает.

Репутация доктора Ломан, ее отношения с различными членами Комиссии медицинского контроля и поддержка доктора Элиона склоняют весы в ее сторону.

— Ваше мнение, Филипп? — спрашивает Элион, поворачиваясь к Манжину.

Сюзанна предпочитает на него не смотреть. Во время разговора с КМК он в разговор не встревал. Но она чувствовала его враждебный взгляд всякий раз, когда брала слово.

— Эта история с психопатией уже начинает надоедать, — наконец отвечает Манжин.

— Среди наших пациентов всегда встречались психопаты. Это не значит, что мы должны держать их у себя вечно, — раздраженно возражает она.

— Не сердитесь, — улыбается он. — Говорю же, я с трудом разобрался в его досье. Но по тому, что я смог там увидеть, мысли, изложенные столь хладнокровно, не согласуются с галлюцинаторными предписаниями.

— ОТБ не может больше ничего для него сделать. Что касается моего диагноза, вряд ли я ошибаюсь. Впрочем, он еще на год останется во Фреснес — мы сможем еще раз удостовериться.