Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2 Страница 11

Фируз заснул счастливым, а утром решил, что все ему привиделось. Он едва не избил жену, решившую так коварно провести его, однако сомнения одолевали Фируза, и он не нашел ничего лучше, чем спросить совета у начальника. «Поди проспись, — закричал тот и ударил его палкой. — Нечего беседовать с духами!» — «Но это был не дух!» — возразил Фируз. «Ну что же, — засмеялся турок. — Тогда мне понятно, он пришел оценить прелести твоей жены. Любой, кто отведал их разок, вряд ли откажется нанести повторный визит, — он понимающе подмигнул Фирузу. — Я-то уж знаю, дружок, и поверь, не понаслышке».

Затем он прогнал Фируза. Тот вернулся домой и набросился на жену с кулаками. Однако в полночь к нему явился все тот же человек, который на сей раз не скрывал своего лица. Сомнений быть не могло: перед Фирузом предстал сам Христос. Наличие двух ангелов полностью устранили из души раскаявшегося грешника все сомнения. «Не вздумай обмануть меня! — пригрозил Иисус на прощание. — Или я жестоко покараю тебя и весь твой род!»

Следующей ночью Фируз начал действовать.

Господь не случайно остановил выбор именно на отступнике. Армянин начальствовал над башней Двух Сестер, находившейся на юго-западе Антиохии, как раз напротив выстроенной среди гор огромной деревянной башни Танкреда, дружина которого квартировала в полуразрушенном монастыре Святого Георгия.

Переговоры затягивались: Боэмунд не спешил, ожидая, когда у несговорчивых соперников сдадут нервишки. Время шло, и вот стало доподлинно известно, что передовые разъезды конницы Кербоги, три недели безуспешно осаждавшего захваченную лотарингцами Эдессу, находятся всего в двух трех дня пути от Антиохии и что силы атабека несметны; многие, не дожидаясь неминуемой смерти, оставили лагерь. Среди малодушных оказался даже зять Вильгельма Завоевателя Эстефан, граф де Блуа. В тот же вечер князь Тарента понял, что час его настал.

С маленьким отрядом менее чем в полсотни рыцарей и тремя сотнями пехоты он короткой, но черной сирийской июньской ночью, таясь не только от турок в цитадели на Сильфиусе, но и рядовых соратников (об экспедиции знали только руководители похода с зубовным скрежетом и множеством оговорок согласившиеся на предложение Боэмун-да), двинулся навстречу судьбе. Уже брезжил рассвет, когда отряд достиг цели. К Двум Сестрам подошла и часть дружинников Танкреда, остальным надлежало атаковать ворота, когда те распахнутся.

Отсюда с башни крестоносцы выглядели кучкой жалких, усталых бродяг. Фируз ужаснулся, он уже отрезал себе путь к отступлению, послал в заложники франкам сына, прикончил всех, кто мог помешать его планам, даже брата. Оружейник понял, сколь опрометчиво поступил, тем более что Господь уже несколько дней не давал о себе знать. Как могли эти люди захватить огромный город? К тому же среди них не было Боэмунда.

«А вдруг они просто прирежут меня и моих солдат, чтобы захватить провизию и вино, спрятанные в башне? Они ведь ужасно голодают!.. Не пускать их?.. Но утром все откроется, у меня две дюжины стражников, если дело не завершится нынче же, кто-нибудь из них все равно проболтается!»

— Микро франкос экоме![5] — крикнул Фируз собравшимся внизу крестоносцам. Испугавшись, что они не поняли его, он добавил, мешая язык ромеев и разговорную латынь: — Вас так мало… Где князь?! Где кир Боимон?!

Когда последний поприветствовал Фируза, тот осмелел и крикнул:

— Поднимайтесь!

Норманны приставили лестницу и дружно один за другим устремились наверх. Первым выпало идти Фульке де Шартру и Хьюго де Монтвиллю, следом двигался князь, потом остальные. Лестница, не выдержав тяжести, обломилась, когда маленький авангард крестоносцев во главе с командиром был уже наверху. Снизу раздались стоны и ругань упавших, прочие же, кто не надеясь, а кто и не дожидаясь очереди, раскручивали ременные и волосяные арканы с прикрепленными к их концам острозубыми якорями-кошками и карабкались по стене.

Те из защитников башни (главным образом армяне), кто знал о заговоре, с удовольствием вспарывали животы полусонным товарищам-туркам. Освободившись, они бросали крестоносцам веревки. Скоро все уже спускались вниз, в город, и бежали вдоль стены, стремясь к воротам, кто пешком, а кто и на приготовленных заранее лошадях (армяне и греки вместе с франками). Едва ли они встречали где-нибудь серьезное сопротивление.

Распахнулись ворота, защитники которых познали, сколь остро наточены клинки крестоносцев, сколь метки стрелы, пущенные из их самострелов и луков. Затрубили тут и там турьи рога, конные и пешие воины хлынули в город. Сама смерть пировала за столом с богобоязненными защитниками веры Христовой, не жалея, потчевала она их красным вином крови врагов, подавая на золоте плоть неверных.

Три дня и три ночи без устали резали франки язычников, едва успев запереть ворота перед конницей Кербоги. Еще через три дня долина Оронта зачернела от туч все пребывавших турецких полчищ. Осаждавшие город превратились в осажденных в нем.

Но Хьюго и Арлетт мало волновало это, они правили свадьбу; сам Боэмунд, будущий князь Антиохийский, был на ней посаженым отцом, епископ Адемар венчал молодых, а брат Хьюго Тибальд, монах-крестоносец, помогал ему.

Едва кровь, пролитая победителями на древние улицы, успела высохнуть, как полилась другая. Несмотря на все старания, взять внутреннюю цитатель Боэмунду не удавалось, сын Аги-Азьяна надежно затворился там с несколькими сотнями турок, и выбить его оттуда в условиях, когда город плотно обложили войска неприятеля, возможным не представлялось. Напротив, цитадель служила постоянным источником напряжения для франков, которые вынуждены были всякий раз отражать энергичные вылазки, так как турки в крепости имели сношения с внешним миром, благодаря чему для гарнизона цитадели постоянно существовала возможность принимать подкрепления и получать сколько угодно провианта и оружия. Правда, наследника Аги-Азьяна Кербога предусмотрительно удалил из крепости вместе с его людьми, заменив их своими, под командованием Ахмета ибн-Мервана, хотя подобная перестановка на самочувствии франков решительно никак не отразилась.

Турки внутри цитадели ели досыта и пили допьяна, чего нельзя сказать о крестоносцах, которые, претерпев столь длительные мучения и такой голод, что часть из них не смогла удержаться от каннибализма, напрасно рассчитывали на богатство закромов Антиохии. Еды и питья нашлось куда меньше, чем мечталось. Воинство Христово вновь оказалось под угрозой голодной смерти и, ко всему прочему, было принуждено отражать постоянные атаки турок из цитадели и с внешней стороны стен.

Аги-Азьян погиб, пытаясь бежать во время ночного штурма, когда Боэмунд трубил в рог на башне Двух Сестер, подаренной ему Фирузом. Армяне-лесорубы преподнесли князю голову, саблю и богатую перевязь всесильного эмира, каждый из предметов обошелся победителю в шестьдесят золотых[6]. Теперь на эту колоссальную для простого человека сумму в городе можно было купить шестьдесят фунтов испеченного хлеба, или три десятка яиц, или четырех кур. Становилось ясно, что скоро не останется ничего, что можно будет употребить в пищу, ибо бедные крестоносцы, не имея денег, уже питались листвой, корой деревьев, жарили на кострах вымоченные и отбитые куски шкур свиней и вьючных животных.

Горы трупов, быстро разлагаясь в лучах жаркого солнца, наполняли улицы ужасным смрадом, становились причиной болезней, косивших франков куда беспощаднее, чем враги, которые, несмотря на частые вылазки, не могли достичь значительного успеха, так как извечные соперники Боэмунд и Раймунд объединились, их стараниями вскоре выросла высокая стена, отделившая крепость от города. Кроме того, князь Тарентский велел своим людям согнать уцелевших жителей на разрушение их же собственных домов, расположенных у стен города. Таким образом, даже сумев проникнуть внутрь Антиохии, турки Кербоги оказались бы в значительной степени лишенными возможности маневрировать и не достигли бы эффекта внезапности, руины изрядным образом затрудняли проникновение в центральную часть города, где и находились основные силы осажденных.

Кербога, убедившись, что крестоносцы не представляют легкой добычи, и зная сложившуюся в городе ситуацию, решил подождать, пока плод дозреет и свалится в руки. Франки же, угнетенные голодом и болезнями, ждать не могли. Иные из них обращались в бегство, спускаясь со стен на веревках (кому-то везло, другие попадали в руки турок), кто-то впадал в уныние и молился, но основное войско сохраняло присутствие духа, даже юноши за годы похода научились многому, превратившись в мужчин.

Хьюго и Арлетт не расставались: днем, когда людям Боэмунда выпадал жребий патрулировать стену, рыжекудрая амазонка облачалась в доспехи, надевала на голову легкий шлем и частенько, бывало, сражалась рядом с возлюбленным супругом. Ей уже скоро должно было исполниться тридцать семь, но разрушительная работа, которую ведет неустанное время над кожей лица, сплетая на ней паутинки морщинок, едва лишь делалась заметной, волосы оставались все еще пышными, улыбка белозубой.