Владимир Гриньков - Таящийся ужас 3 Страница 11

Я бесцельно перебирал конверты с письмами, когда в комнату вошел Вострецов.

— Эдик, дорогой, здравствуй! Как твои дела?

Я промолчал.

— Представляешь, удалось решить все вопросы. Их директор — золотой человек, с ним приятно работать. Мы договорились с ним по всем позициям. Кстати, как поживают наши поляки?

— Нормально поживают, — наконец сказал я. — Делов с ними не будет.

Лицо Вострецова побагровело, он крякнул досадливо и высказал предположение:

— Соколовский нам ножку подставил?

— Не в Соколовском дело.

— А в ком?

— А ни в ком! Пошли они все знаешь куда?

— Ну ты подожди, Эдик, подожди. Что-то мне твое настроение не нравится. Наверное, в мое отсутствие произошли события, о которых я не знаю?

Я молчал.

— Эдик! — Вострецов заглянул мне в глаза. — Почему ты молчишь?

— Потому что — все.

— Что — все? — не понял Вострецов.

— Конец.

Я забежал в булочную, чтобы купить домой хлеба, а когда возвращался к машине, кто-то легонько тронул меня за рукав. Я обернулся и увидел Тадеуша. Чуть в стороне я увидел сидящего в «Фиате» Казимира.

— Мы уезжаем, — сказал Тадеуш. — Возвращаемся в Польшу.

— Передавайте привет братскому польскому народу, — буркнул я в ответ.

— Я сегодня видел Соколовского, — продолжал Тадеуш, не обращая внимания на мои слова. — Мы говорили с ним, и я решил, что не буду вести здесь дела.

— Чем же вам Соколовский не угодил? Ну я — понятно, а он?

— Все очень сложно здесь, Эдик, — он называл меня по имени. — Мы тоже славяне, но мы не понимаем вас, вы для нас чужие. Мы пытаемся к вам приноровиться, но у вас какие-то особые правила игры. Свои правила, свои отношения, свои счеты. Как будто мы вошли в большую темную комнату, а там ворочается что-то, а что — не разобрать. И мы, потыкавшись туда-сюда, возвращаемся к себе, бросив эту комнату и то темное и непонятное, что в ней находится.

— А темное и непонятное — это мы? — уточнил я.

— Ты не обижайся, Эдик, но это вы: и ты, и Соколовский, и все здесь вокруг.

Чтобы он не разочаровался во мне, я скорчил гримасу и зарычал. Так, по моему разумению, должен выглядеть русский медведь. Тадеуш молча развернулся и быстро пошел к машине.

Тетя Глаша сидела на скамеечке и при моем появлении всплеснула руками:

— Эдичка, миленький, тебя не узнать. Вот беда-то приключилась — не расхлебаешь теперь.

Она придержала меня за руку:

— Ты бы не оставлял сестру одну в квартире. Не ровен час — беда приключится. Сегодня с утра парень какой-то под вашими окнами шастал, все выглядывал чего-то. Я за занавеску спряталась и гляжу, а он, значит, шасть к вашим окнам и возится там…

— Давно? — Я почувствовал, что сердце мое оборвалось и стремительно падает.

— Да с час уже, наверное. А потом пропал он, куда — не знаю, только не видела я его больше.

Оставив тетю Глашу, я побежал за угол дома. То, что окно нашей спальни открыто, я увидел издали. Еще не веря в то, что со Светкой могло что-то произойти, я схватился руками за подоконник, подтянулся и крикнул в глубину квартиры:

— Света! Света!! — и захлебнулся, услышав тишину. Она была липкая, эта тишина. Как страх. Или как кровь.

Дядя Леша лежал в кровати, размеренно дыша, и его дыхание было единственным, что я слышал в квартире. Руки мои как-то сами собой разжались, и я соскочил на асфальт. Что-то хрустнуло у меня под ногой, я ступил в сторону и увидел на асфальте маленький медальон. Черт на медальоне улыбался мне, как старому знакомому, передавая привет от «волейболиста», Увидев медальон, я с лихорадочной поспешностью залез в окно квартиры и бросился в зал — там Светки не было. Тогда я побежал на кухню — тоже пусто. Оставалась еще ванная — и я остановился перед дверью, боясь ее открыть, но знал, что открывать все равно придется, лучше уж сразу! Я искал в себе решимость так же, как в тот раз, когда тетя Таня лежала с отрубленной головой, — и открыл.

Она лежала в ванне, и боже мой — как же там все было перепачкано кровью! Ее светло-желтое платье было высоко задрано и скрывало голову, и там, где под платьем должна была быть голова, я видел сплошное красное пятно. Я вот так — пятнами — ее и видел: в верхней части — красное пятно, потом желтое пятно — ее платье, а немного ниже — белые трусики. Я потянул ее за подол, потому что знал, как она всегда меня стесняется, — хотел прикрыть ее наготу, но неожиданно из-под платья выкатилась ее голова, и я отпрянул и застыл, упершись спиной в дверной косяк, а Светкина голова молча и требовательно смотрела на меня.

Я найду его обязательно. И сделаю с ним то же самое. Он хотел свести меня с ума, и ему это удалось. Я пошел на кухню и стал искать нож. Все ножи были кухонные, и ни один из них мне не подходил. Потом я понял, что лучше воспользоваться топором. Порывшись в шкафу, я нашел топор, потрогал лезвие. Топор был — не ахти, но лучшего инструмента «волейболист» и не заслуживал. Достаточно ему будет и этого топора. В дверь я выходить не стал, а пошел в спальню. Я вылезу в окно, как это сделал он, и пойду по его следу. Его след пахнет кровью, и поэтому мне легко будет его найти.

Я уже залез на подоконник, но что-то удивило меня в этой комнате — я даже не понял, что именно. Что-то было здесь не так. Я обвел взглядом спальню и увидел наконец. Дядя Леша сидел на кровати и смотрел на меня, как он обычно это делал, — с заботой и гордостью.

— Ну наконец-то, — сказал я. — А мы вас уже заждались — и тетя Таня, и Света, и я. Все ждем, когда вы в себя придете.

Он смотрел на меня и молчал.

— Вы подождите меня немного, хорошо? Мне надо найти одного парня, этот «волейболист» здорово напакостил, — и я взмахнул топором.

— Это ты про Колю говоришь, про друга Светы? Зря ты о нем так, он хороший парень.

— А вы откуда знаете? — Я не удивился, я просто собирал информацию.

— Он приходил к ней сюда. Она открывала окно, садилась на подоконник, а он оставался на улице. И они говорили, говорили — пока не приходил ты. А я лежал и слушал.

— Вы все слышали?

— Да. И должен тебе сказать, что ты вел себя не лучшим образом. Зачем ты применил свой баллончик?

— Он вел себя грубо.

— Он не знал, что ты ее брат, и хотел потом тебя проучить. Но Светлана рассказала ему, кто ты такой, и он чувствовал себя очень неловко.

— Неужели вы сами все это слышали? Почему же вы не приходили в сознание?

— Я был в сознании, но, если бы я открыл глаза, мне пришлось бы возвращаться в этот мир, а зачем? Я уже хотел уйти от вас, но понял в последний момент, что мне будет очень не хватать вас, и я решил вернуться.

— Зачем?

— Я решил вернуться за вами. Мы должны уйти туда все — вместе нам будет спокойнее.

— Вместе — что? Умереть?

— Да. Я лишь заглянул туда. Там, знаешь, такая труба…

— Не надо. Я знаю.

— Откуда?

— Мне рассказывали.

— Рассказывали — это не то. Надо видеть. Первой я решил забрать свою Татьяну. Но не получилось…

— Так это — вы?!

— Да. Потом я понял, что надо делать что-то такое, чтобы была полная гарантия. И вот видишь — Таня с твоей сестрой уже ждут нас…

Я поднимался медленно-медленно. Для меня ничего не изменилось. Это не «волейболист» сделал, это сделал дядя Леша — ну так какая разница. Светку я ему все равно не прощу.

— Я заглянул туда, в смерть, и понял, что всем нам надо идти туда. Здесь, в этой жизни, нам делать нечего.

«Я сначала оглушу его.»

— Пойми, Эдик, там настоящая жизнь.

Я начал поднимать топор. Дядя Леша сунул руку под одеяло и достал оттуда Светкин баллончик с газом. Я не успел отшатнуться, когда он поднял баллончик на уровень моего лица и пустил газ. Я упал, и последнее, что увидел в этой жестокой, нелепой и бессмысленной жизни, это то, как дядя Леша берет из моих рук топор и пробует пальцем его лезвие.

И я увидел эту трубу! Она уходила куда-то вдаль, и там, в самом ее конце, разливался мягкий и теплый свет. Этот свет нес покой и умиротворение. Тихая музыка, едва слышная, доносилась до меня, и эта музыка была так прекрасна, что я хотел заплакать, но ведь умершие не плачут. Здесь, у входа в трубу, я увидел тетю Таню и Светку.

— Ну наконец-то! — радостно воскликнули они. — Мы уже тебя заждались. Пошли, что ли?

— Подождите, — остановил я их. — Сейчас дядя Леша должен нас нагнать.

И он появился. И нам всем стало радостно, потому что теперь мы снова были вместе.

— Вот здесь я остановился в прошлый раз, — сказал дядя Леша. — Ну что — пойдем? Посмотрим, что там дальше.

И мы переступили порог и пошли. И чем дальше мы шли, тем ярче становился свет. Его было очень много, он слепил глаза, мы шли. Мы шли, и света становилось все больше и больше.

Чертовщина

Гостиницу я увидел сразу, как только завернул за угол. Она стояла в конце небольшой площади, как бы замыкая ее: небольшое двухэтажное здание желтого цвета. Над входом красовалась вывеска: «Гостиница „Центральная“». Хвостик у буквы «р» отсутствовал.