Альдо Пазетти - Вид с балкона Страница 11

Энрико, извиняясь за позднее вторжение, признался, что у него земля горит под ногами и он просто не в силах ждать до завтрашнего утра.

Следователь, весьма удивленный, в свою очередь извинился за свой вид — шлепанцы и домашний халат — и, сдерживая изо всех сил любопытство и нетерпение, приготовился выслушать рассказ Энрико. Однако, как только гость умолк, следователь разочарованно развел руками.

— Не скрою, синьор Тарси, я ждал куда более важных новостей… По-вашему, логично и разумно, чтобы человек, хоть как-то связанный с этим, гм, делом, стал болтать об этом в местном трактире?

— Маньяк, господин судья! Разве нам не твердят постоянно, что большинство преступлений совершают маньяки? К тому же они любят возвращаться на место преступления! Это вы, господин судья, лучше меня знаете.

— Маньяк, да, но не банда маньяков! Уж поверьте мне, разница тут существенная!

Энрико закрыл глаза. Ему казалось, что он утопает в болоте нелепых подозрений и его влечет куда-то совсем не туда. Но долго копившаяся и мужественно подавляемая ярость наконец одолела его, и он почувствовал, что остановиться уже не в силах, даже если теперь совершает фатальную оплошность. И главное — он понял: как голодная собака, вцепившаяся в кость, не выпустит ее, так и он не откажется от единственной пока возможности, предоставленной ему судьбой, — освободить сына или отомстить похитителям.

Он снова взглянул следователю в глаза.

— Но не можете ли вы его привлечь хотя бы за клевету?

Следователь заерзал на стуле и вымученно улыбнулся.

— Ну, тогда — за оправдание преступления! — добавил Энрико.

Следователь, чувствуя, что его собеседник все более распаляется, сказал отеческим тоном:

— Да нет, синьор Тарси, ни за клевету, ни за оправдание преступления. Мало ли что там болтает хозяин трактира!..

— Значит, вы так и отпустите его!..

Следователь изумился:

— Отпущу!.. А по-вашему, его нужно арестовать?

— Нет, арестовывать пока не надо. Но проследить за ним, допросить, узнать, кто он такой… Понятно, моя жена и я тут совершенно ни при чем! — внутренне содрогнувшись, заключил он.

Следователь нахмурился.

— Ладно, синьор Тарси, я вам сообщу.

Назавтра следователь сам отправился в трактир поговорить с Аларико Феррари. Предварительно он запросил в прокуратуре подробные сведения о вновь прибывшем.

Ему сообщили следующее. Два года назад отец Феррари, вице-директор городского филиала банка, ввязался в одно грязное дело, в явную аферу. Сын, служащий того же банка, боясь увидеть повергнутым своего кумира, которому он всю жизнь слепо поклонялся, взял всю вину на себя, сфабриковав улики.

Суд, приговор, тюрьма. Первое время отец Аларико Феррари молчал, принимая как должное нелепую жертву сына. Но месяц спустя нервы отца не выдержали: его нашли мертвым в постели, с запястья стекала струйка крови, а на письменном столе лежало письмо, где он откровенно, в мельчайших подробностях признавался во всем.

Для Аларико Феррари двери тюрьмы распахнулись, но ненадолго. Признание в несовершенном преступлении — тоже преступление, подлежащее наказанию. Его ждал новый суд. А тем временем Феррари вспомнил о своем дипломе преподавателя литературы и решил поискать убежища в селении, где, по словам инспектора, была временная вакансия.

— Прошу прощения, синьор Феррари, — в смущении проговорил следователь, — за то официальное письмо, которым я предупредил вас о своем визите.

Аларико Феррари горько усмехнулся.

— За что извиняться, помилуйте! Разве я не преступник, временно отпущенный на свободу?

— Поверьте, синьор Феррари, я понимаю ваше состояние, но вы, наверно, знаете о тех трагических обстоятельствах…

Феррари пожал плечами.

— Тут нечего особенно понимать, господин следователь. Мой дебют был не слишком удачным, вот и все. Молнии безразлично, как зовут тех, кого она поразила… Сегодня Тарси, завтра Феррари… Таков закон, господин судья, куда более суровый и беспощадный, чем все ваши законы!..

— А как же место преподавателя литературы здесь, в средней школе? — в отчаянии вскричал Энрико, когда следователь дал ему подробный отчет обо всем.

Следователь покачал головой.

— Место было. Но Аларико Феррари уже уехал, синьор Тарси. Мог ли такой человек, как он, оставаться тут после…

Энрико закрыл лицо руками.

— Вот теперь и я причинил зло, именно я.

У него голова пошла кругом. Терзаясь угрызениями совести, он словно в тумане увидел, как бледный лысоватый человек с запавшими глазами диктует ученикам тему классного сочинения: «Встреча несчастного отца с несчастным сыном».

Нет, историю Аларико Феррари он Анне не расскажет никогда.

VII

КРАСИВЕЕ МАТЕРИ?

Теперь голос Джулио, когда он звонил, звучал гораздо раскованнее, доверительнее; это вселяло в них иллюзию, что есть какие-то изменения и все еще может окончиться благополучно.

Тем не менее они понимали, что надеяться глупо. Как бы в подтверждение один из похитителей время от времени вонзал им в сердце новую иглу с ядом.

В одном, правда, бандиты стали несколько снисходительнее: они теперь позволяли Джулио вести долгие разговоры по телефону. Но и здесь была, очевидно, тайная цель — постоянно держать родителей и сына под контролем, как держат на одном поводке собак на выставке.

— Обходятся со мной хорошо, — то и дело повторял Джулио. — Они меня почти своим считают.

— Тогда почему же?..

— Говорят — дело есть дело.

— А ты скажи им — пусть сходят в земельное управление, поинтересуются. Когда человек за полцены продает сотни гектаров, стада коров, всех свиней, что с него еще взять, что он может? Разве червей из земли выковыривать? Скажи им…

— Бесполезно, папа, они говорят: из таких лимонов, как вы, еще есть что выжать.

Энрико скрежетал зубами, и тут Анна ласково отбирала у него трубку.

— Джулио, дорогой, ты ничего от нас не скрываешь? Тебе и вправду хорошо? Чем тебя кормят, что ты делаешь целый день?

Эти вопросы мать задавала ему без конца, и Джулио они начинали раздражать.

— Ем и пью, мамочка, не буду же я тебе пересказывать меню на каждый день! Мне даже мороженое дают. Говорят, что я золотой телец, а на рождество устроили елку. Не такую, конечно, как у вас, но игрушек было много.

Анна вздохнула. В голосе Джулио уже не звучали страх и отчаяние первых дней, а почему, она не понимала. Ей бы порадоваться, ведь это могло означать, что сын уже не мучается, что страх его поугас. А между тем спокойный, даже уверенный голос угнетал ее, пронзал и без того израненную материнскую душу новой мучительной болью.

— А у нас еще ни разу не было такого грустного рождества, — сказала она. — Ты вспоминал о нас?

— Конечно, вспоминал!.. И Билла тоже, он по-прежнему охотится на кротов в огороде?.. А еще меня заставляют делать гимнастику и дают стрелять из духового ружья. Вот ты не хотела мне купить, а я, знаешь, очень даже метко стреляю. Их я в лицо ни разу не видал. Они носят на голове черные капюшоны, как на тех открытках, которые вы мне прислали из Севильи, когда ездили в круиз на пасху, а меня не взяли, сказали, что я еще маленький… И потом я читаю, мне много всяких книг дают, но не «Микки Мауса», как дома. Я прочитал «Записки каторжанина» и «Крестного отца» — вот это книга! Его бы можно было назвать и просто «Отец», ведь он тоже отец, правда?

— Нет, он не настоящий отец, — с дрожью в голосе отвечала Анна, — плохой отец.

— Откуда ты знаешь?

Джулио перескакивал с одного на другое, как всегда, несобранный, рассеянный, он слышал только себя.

— Теперь со мной здесь женщина, к счастью, она без капюшона.

— Женщина? Служанка?

— Что ты, какая служанка, она тут главнее всех. Но она молодая и добрая.

У Анны сердце захолонуло: сразу вспомнился удушливый, терпкий запах в коридорчике, когда той ночью она вытащила Джулио из постели служанки Аугусты.

— Совсем молодая?

— Как ты, мама, может, чуть помоложе.

Анна испытала новую муку — острую материнскую ревность.

— Наверно, она… плохая женщина…

А он в ответ сухо:

— Нет, мама, она хорошая… и красивая.

И красивая. Красивее матери?

Господи, как проникнуть в это волчье логово, как спасти сына от медленного, но неумолимого растления. Они сжигают детскую нежность его тела, юную чистоту души. У Анны было такое чувство, будто ее подвергают чудовищной пытке огнем, будто жгут на костре вместе с мальчиком. Там, на алтаре Святости, где прежде среди множества свечей горели ярким, чистым пламенем и их свечи, теперь чадят два одиноких огарочка.

Нет, нет, лучше вернуться назад, лучше бы ей вообще не иметь сына. Она с нежностью вспоминала родной город, длинную аллею, ведущую от железнодорожной станции к центру, прогулки к фонтану возле старого замка; столько дорог было впереди, полная свобода выбора: можно было, например, не выходить замуж, уйти в монахини.