Пола Хокинс - В тихом омуте Страница 12

Было жарко. И мне захотелось искупаться. Я представила, какой гладкой и чистой окажется моя кожа, как я буду ступать по мягкому теплому илу, как перевернусь на спину, закрою глаза и сквозь веки начнет сочиться оранжевый свет. Я сняла футболку, но прохладней не стало. Я заметила, что за мной наблюдала Дженни: она наморщила носик и опустила голову, чтобы скрыть отвращение.

Я отвернулась ото всех, легла на правый бок и открыла книгу. Я читала «Тайную историю» Донны Тартт и мечтала быть частью такой же обособленной группы умных друзей-единомышленников. Я нуждалась в человеке, на которого мне хотелось бы равняться, который мог бы меня защитить и вызывал восхищение бы своим умом, а не длинными ногами. Но я знала, что если такие и есть в этом городе или в школе в Лондоне, то они не захотят иметь со мной дело. Я не была глупой, но и не блистала.

А Нел блистала. Она пришла на реку в разгар дня. Я слышала, как она поздоровалась, а мальчишки, курившие, сидя на скалах и свесив ноги, приветственно откликнулись. Обернувшись, я наблюдала, как она, раздевшись, медленно входила в воду, брызгая на себя и наслаждаясь всеобщим вниманием.

Мальчишки стали спускаться с обрыва через заросли. Я перевернулась на живот и опустила голову, уставившись в книгу, но перед глазами все расплывалось. Я жалела, что пришла, мне хотелось незаметно исчезнуть, но незаметно я ничего сделать не могла. В буквальном смысле. Мое бесформенное белое тело не могло ускользнуть незаметно.

У мальчишек был мяч, и они начали играть в футбол. Я слышала, как они просили дать пас, как мяч залетал в воду и как довольно визжали девчонки, если до них долетали брызги. А потом вдруг почувствовала, как мяч угодил мне в бедро. Все засмеялись. Робби поднял руку и побежал ко мне, чтобы забрать мяч.

– Извини, извини, – говорил он с широкой ухмылкой. – Извини, Джулия, не хотел в тебя попасть.

Он поднял мяч, и я увидела, как он смотрит на красное расплывшееся пятно на моей бледной коже, похожей на охлажденный животный жир. Кто-то крикнул насчет большой мишени: мимо амбарной двери промазать еще можно, а не попасть в такую задницу точно нет.

Я снова уткнулась в книгу. Мяч попал в дерево в паре метров от меня, и кто-то крикнул: «Извини!» Я промолчала. Потом это случилось еще раз, и тут же – еще. Я перевернулась и увидела, что они били мячом по мне. Тренировались на точность. Девчонки катались со смеху, и громче всех веселилась Нел.

Я села, пытаясь сохранить достоинство.

– Ладно, очень смешно! Хватит, перестаньте! – крикнула я, но кто-то уже целился по новой и ударил по мячу.

Мяч несся прямо на меня. Я подняла руку, чтобы защитить лицо, и мяч с громким шлепком угодил прямо в меня. На глаза навернулись слезы, и я с трудом поднялась. Девочки, те, что помладше, тоже наблюдали за происходящим. Одна из них закрыла рот рукой.

– Перестаньте! – закричала она. – Вы ее поранили. У нее кровь!

Я посмотрела вниз. Нога была измазана кровью, стекавшей по внутренней стороне бедра к коленке. Я сразу поняла, что это не от удара. Спазмы в животе, боли в спине, всю неделю я чувствовала себя несчастнее обычного. Крови было много, она насквозь пропитала шорты. И все на меня глазели. Девочки больше не смеялись, а переглядывались с выражением ужаса и интереса. Я поймала взгляд Нел, но она отвернулась. Я почти ощущала ее отвращение. Она была в шоке. Стыдилась меня. Я быстро натянула футболку, обернула вокруг талии полотенце и неловко заковыляла по тропинке. Я слышала, как мальчишки загоготали мне вслед.

Той ночью я пошла топиться. Это случилось позже – гораздо позже, и к тому же я выпила, впервые в жизни попробовав алкоголь. За это время произошли и другие события. Меня разыскал Робби и извинился за свое поведение и поведение друзей. Сказал, что ему ужасно жаль, обнял меня за плечи и заверил, что мне нечего стыдиться.

Но я все равно пошла к Смертельной заводи, и Нел вытащила меня из воды. Подтянула к берегу, заставила подняться и влепила сильную пощечину.

– Ах ты, дрянь! Тупая толстая дура! Ты чего творишь?! Что удумала?!

Среда, 12 августа

Патрик Таунсенд

Коттедж Уордов не принадлежал Уордам почти сотню лет, не принадлежал он и Патрику, да и вообще казалось, что владельцев у него больше нет. Патрик допускал, что он мог находиться в собственности местного совета, хотя никто и никогда не заявлял на коттедж своих прав. Как бы то ни было, у Патрика имелся от него ключ, позволявший ему чувствовать себя владельцем. Он оплачивал скромные счета за электричество и воду и несколько лет назад сам врезал новый замок, после того как старую дверь вышибли хулиганы. Теперь, когда ключи были только у него и Шона, Патрик следил за тем, чтобы в доме царили чистота и порядок.

Иногда дверь оказывалась незапертой, и, если честно, Патрик и сам не был уверен, что закрывал ее. В последние годы он все чаще замечал, что мысли в его голове путаются, отчего испытывал такой ужас, что отказывался принимать происходящее. Иногда он забывал слова или имена, и, чтобы их вспомнить, ему требовалось много времени. Покой его мыслей нарушали старые воспоминания, всплывавшие в памяти с пугающей яркостью и четкостью. А вокруг этих виде́ний из прошлого сгущались тени.

Каждый день Патрик отправлялся вверх по реке, что стало частью его привычного распорядка дня: подняться пораньше и пройти пять километров вдоль берега к коттеджу, иногда час-другой порыбачить. Правда, в последнее время он делал это все реже. И не потому, что силы уже были не те и к тому же болели ноги – просто ему не хотелось. Его перестали радовать вещи, которые раньше доставляли удовольствие. Но ему по-прежнему нравилось приглядывать за домом, и, когда ноги не подводили, он вполне мог осилить прогулку до коттеджа и обратно за пару часов. Однако сегодня утром он проснулся, чувствуя, что левая икра опухла и ноет, отзываясь в венах тупой болью, похожей на тиканье часов. Он решил поехать на машине.

Патрик вылез из кровати, принял душ, оделся и тут с раздражением вспомнил, что машина стоит в гараже, – он напрочь забыл ее вчера забрать. Недовольно бурча себе под нос, он проковылял через двор, чтобы узнать у невестки, можно ли позаимствовать ее автомобиль.

Жена Шона Хелен мыла на кухне пол. Если бы не лето, ее бы уже не было дома – она работала директором школы и считала для себя обязательным находиться в ней с половины восьмого. Но даже во время каникул она не позволяла себе расслабляться. Праздный образ жизни ей претил.

– С утра уже вся в трудах, – заметил Патрик, входя на кухню, и она улыбнулась.

Из-за морщинок вокруг глаз и проседи в коротко стриженных каштановых волосах она выглядела старше своих тридцати шести лет. Старше, подумал Патрик, и утомленнее, чем следует.

– Не спится, – произнесла она.

– Мне жаль, милая.

– Что тут поделаешь? – Она пожала плечами, поставила швабру в ведро и прислонила ручку к стене. – Сварить тебе кофе, папа?

Она его так называла. Сначала это обращение его смущало, но теперь нравилось – в нем звучала такая искренняя любовь, что на душе у него теплело. Он сказал, что возьмет кофе в термосе, объяснив, что собрался поехать на реку.

– Но ты же не поедешь к заводи? Просто я считаю…

– Нет. Конечно, нет, – ответил он, качая головой, после чего, помолчав, спросил: – Как с этим справляется Шон?

Она снова пожала плечами:

– Ты и сам знаешь. Он ничего не говорит.

Шон и Хелен жили в доме, который некогда занимали Патрик с женой. После ее смерти Шон с Патриком жили в нем вместе. А спустя много лет, когда Шон женился, они перестроили, сделав пригодным для жилья, старый амбар, стоявший через двор, и Патрик переехал в него. Шон возражал, считая, что переехать должны они с Хелен, но Патрик не желал ничего слышать. Он хотел, чтобы они остались жить тут, ему нравилось ощущение преемственности, нравилось, что они втроем образуют маленькую общину, которая живет своей жизнью, не теряя связи с городом.

Добравшись до коттеджа, Патрик сразу увидел, что в нем кто-то побывал. Шторы были задернуты, а входная дверь чуть приоткрыта. Постель оказалась разобрана. На полу стояли стаканы с остатками вина, а в унитазе плавал презерватив. В пепельнице – окурки от самокруток. Он взял один и понюхал – не марихуана ли, – но пахло только холодным пеплом. Были там и другие вещи: отдельные предметы одежды, разный хлам – один синий носок, нитка бус. Патрик все собрал и засунул в пластиковый пакет, снял простыни с кровати, помыл стаканы в раковине, выкинул окурки в мусорное ведро и запер за собой дверь. Он отнес все в машину, бросил простыни на заднее сиденье, мусор убрал в багажник, а мелочовку – в бардачок.

Закрыв машину, Патрик направился к реке и на ходу закурил сигарету. Затянувшись, почувствовал, как заныла нога и сдавило грудь, а горячий дым обжег горло. Он закашлялся: казалось, дым раздирает уставшие почерневшие легкие. Его охватила грусть. Иногда подобное настроение вдруг накатывало на него с такой силой, что ему хотелось, чтобы поскорее наступил конец. Конец всему. Он посмотрел на воду и хмыкнул. Он никогда не относился к тем, кто поддавался слабости и опускал руки, но был достаточно честен, чтобы признаться самому себе в том, что иногда даже ему не был чужд соблазн забвения.