Пьер Леметр - Алекс Страница 12

Именно потому, что у них не было необходимости произносить какие-то вещи вслух, чтобы понимать друг друга, Камиль и не набросился на Ле-Гуэна сегодня утром. Вместо этого он попытался не думать о том, что комиссар мог поручить дело о похищении кому угодно, однако предпочел сделать вид, что у него, как назло, никого не оказалось под рукой. Больше всего Камиля поражало то, что такая простая мысль должна была бы прийти ему в голову сразу же — но почему-то не пришла. Это выглядело странно и, по правде говоря, подозрительно. К тому же Камиль вообще не спал в эту ночь и был слишком вымотан, чтобы тратить силы на препирательства, — тем более что предстояло выдержать еще целый день, пока его не сменит Морель.

Было полвосьмого утра. Усталые сотрудники носились из кабинета в кабинет, переговариваясь на бегу, то и дело хлопали двери, слышались оклики, в коридорах толпились раздраженные посетители — словом, в родной конторе заканчивалась очередная бессонная ночь.

Появился Луи. Он тоже, судя по всему, не спал. Камиль быстро оглядел его — костюм от братьев Брукс, галстук от Луи Виттона, ботинки «Финсбери»; как всегда, сдержанно-элегантный стиль. Насчет марки носков Камиль не мог ничего сказать, да и в любом случае он в этом не разбирался. Впрочем, несмотря на всю свою элегантность и всегда идеально выбритые щеки и подбородок, Луи ничем особенно не выделялся на фоне окружающих — внешность у него была довольно заурядная.

Они пожали друг другу руки в самой обычной манере, словно никогда не прекращали работать вместе. С тех пор как они неожиданно встретились вчера вечером, у них даже не было времени толком поговорить. Ни один из них не знал, как другой провел эти четыре года. Не то чтобы они делали из этого тайну, вовсе нет, но, во-первых, в жизни полицейского не так много радостей, а делиться проблемами им не особенно хотелось, а во-вторых — ну что можно сказать друг другу, встретившись в подобных обстоятельствах? Луи и Ирэн всегда очень хорошо относились друг к другу. Камиль думал про себя, что Луи тоже испытывает чувство вины из-за того, что не смог предотвратить ее убийство. Конечно, для него это не стало такой трагедией, как для Камиля, но, безусловно, отразилось на нем. Они никогда не затрагивали эту тему, и недоговоренность ощущалась обоими как некая физическая преграда, затрудняющая общение. По сути, их обоих сокрушило одно и то же несчастье, обрекшее их на молчание. Впрочем, тогда многие были потрясены; но им двоим все же стоило бы об этом поговорить. Сделать это так и не получилось, но они не переставали думать друг о друге все то время, что не виделись.

Первые заключения отдела криминалистики представлялись не слишком многообещающими. Камиль быстро пролистал отчет, передавая Луи страницу за страницей по мере того, как знакомился с их содержанием сам. Судя по отпечаткам шин, марка была одной из самых распространенных — такие могли оказаться у миллионов автомобилей. Фургон тоже самый заурядный. Последний обед жертвы не включал в себя ничего особенного: фруктово-овощной салат, мясо с зеленой фасолью, белое вино, кофе — вот и все.

Они стояли перед огромным планом Парижа в кабинете Камиля, когда зазвонил телефон.

— А, Жан, — сказал Камиль, услышав в трубке голос шефа, — ты как раз вовремя.

— И тебя с добрым утром, — отозвался Ле-Гуэн.

— Мне нужно человек пятнадцать.

— Абсолютно невозможно.

— И желательно, чтобы большая часть из них были женщины, — продолжал Камиль, будто не слыша. Подумав еще несколько секунд, он добавил: — Они понадобятся мне по меньшей мере на два дня. Или, если мы не найдем похищенную женщину до тех пор, даже на три. Еще мне нужен дополнительный автомобиль. Нет, два.

— Послушай…

— Да, и еще мне нужен Арман.

— Вот это пожалуйста. Пришлю его тебе прямо сейчас.

— Спасибо тебе за все, Жан, — ответил Камиль и повесил трубку.

Затем снова повернулся к плану.

— Что мы получим? — спросил Луи.

— Половину того, что нужно. И Армана в придачу.

Камиль не отрывал глаз от плана. Даже вытянув руки вверх, он едва мог коснуться Шестого округа. Для того чтобы добраться до Девятнадцатого, ему пришлось бы подставить стул. Или взять указку. Но с указкой он выглядел бы как учитель начальных классов. За много лет работы чего только он не придумывал с этими планами — вешал их на стену как можно ниже, или клал прямо на пол, или разрезал на отдельные участки, которые располагал в одну линию… Но любой из этих способов решал лишь его проблему, а для всех остальных создавал неудобства. Поэтому Камиль и дома, и в своем рабочем кабинете, и в других местах — например в Институте судебной медицины, — использовал различные приспособления. По части стульев, табуреток, стремянок, подножных скамеечек он был настоящим экспертом. У себя в кабинете, когда требовалось достать с верхней полки папку либо что-нибудь из архивов или из технической документации, он использовал легкую алюминиевую стремянку — узенькую и не слишком высокую, — а для того, чтобы как следует разглядеть план Парижа, — специальный библиотечный табурет на колесиках, который легко передвигать и при необходимости закреплять в неподвижном положении. Сейчас он подкатил к себе этот табурет, взобрался на него и стал пристально изучать улицы, сходящиеся в точке, где произошло похищение. Нужно будет создать несколько рабочих групп, чтобы тщательно изучили каждый прилегающий сектор. Задача заключается в том, чтобы четко ограничить периметр действия. Камиль обозначил основной район поисков, затем вдруг перевел взгляд на свои ноги, немного поразмыслил, после чего повернулся к Луи и спросил:

— Тебе не кажется, что я похож на придурочного генерала?

— В вашем представлении, я полагаю, все генералы придурочные…

Они пытались шутить, хотя на самом деле почти не слышали друг друга. Каждый оставался погруженным в собственные размышления.

— И все-таки… — задумчиво произнес Луи. — Ни один фургон похожей модели в последнее время не был украден. Разве что наш похититель готовился к преступлению очень давно, по меньшей мере несколько месяцев… Иначе получается, что он увез жертву в своем собственном фургоне, а это куда больший риск. Так его гораздо проще вычислить.

— А может, он дурак, — послышалось от двери.

Камиль и Луи обернулись. Это был Арман.

— Если он дурак, дело и вовсе плохо, — тогда его действия совершенно непредсказуемы, — со вздохом ответил Камиль. — Это только усложняет ситуацию.

Они обменялись рукопожатиями. Арман работал с Камилем больше десяти лет, девять с половиной из которых — под его непосредственным руководством. Это был невероятно тощий человек с грустным выражением лица. Одной из самых примечательных черт его натуры была невероятная, патологическая скупость — она, словно гангрена, поражала всю его жизнь. Он боялся потратить лишний грош и экономил на всем подряд. По теории Камиля, это было вызвано подспудным страхом смерти. Луи, который, помимо всего прочего, изучал и психоанализ, подтвердил его правоту с научной точки зрения. Камиль возгордился, неожиданно выяснив, что разбирается в таких тонких материях, которыми к тому же никогда специально не занимался. Однако в профессиональном плане Арман был незаменим — настоящий трудоголик, неутомимый как муравей. Если ему выдать телефонный справочник любого города и поручить проверить номера всех абонентов, после чего оставить его в покое на год, по истечении этого срока выяснится, что работа выполнена со всей добросовестностью.

Арман всегда испытывал по отношению к Камилю беспримесное восхищение. Когда он узнал, что мать Камиля — знаменитая художница, это восхищение превратилось в поклонение. Он коллекционировал газетные вырезки, посвященные ей. Он хранил в своем компьютере все репродукции ее работ, которые ему удалось найти в Интернете. Когда выяснилось, что ее непрерывное курение во время беременности послужило причиной физического изъяна Камиля — его маленького роста, для Армана это стало настоящим ударом. Он пытался примирить противоречивые чувства — восхищение ее творчеством, в котором он мало что понимал, но которое принесло ей славу (что само по себе было поводом к восхищению), и горечь оттого, что эта талантливая женщина оказалась настолько эгоистичной. Но такая двойственность вызывала у него душевный дискомфорт, и он стремился как-то снять это противоречие. Дать своему кумиру шанс, если можно так выразиться. До сих пор, когда Арман встречал где-то упоминание о Мод Верховен или о ее творчестве, он ничего не мог с собой поделать — его вновь охватывал восторг. Это было сильнее его.

— Тебе, а не мне стоило бы родиться ее сыном, — заметил однажды Камиль.

— Это было бы низко, — пробормотал в ответ Арман, не лишенный чувства юмора.

Когда Камиль оставил работу, Арман, как и другие сослуживцы, навещал его в клинике. Он обычно ждал, пока кто-нибудь его подвезет, чтобы не платить за проезд, и всегда являлся с пустыми руками, объясняя это сотнями разнообразных причин. Такой уж он был, Арман. Однако то, что случилось с Камилем, потрясло его не на шутку. Его сострадание было совершенно искренним. Так почти всегда бывает — вы годами работаете с одними и теми же людьми, а потом выясняется, что вы их почти не знаете. Когда неожиданно происходит какой-то несчастный случай, семейная драма, болезнь, смерть — вы понимаете, что ваши представления об этих людях по большей части сложились из каких-то случайных обрывков информации. Арман обладал душевной щедростью, пусть даже поначалу это открытие казалось нелепостью, почти безумием. Конечно, это проявлялось не в денежных затратах и ничего ему не стоило, но у него было большое сердце. В отделе, разумеется, никто в это не поверил бы — если бы Камиль поделился своим неожиданным открытием с сослуживцами, над ним хохотали бы все, у кого Арман то и дело одалживался по мелочам — или, говоря короче, попросту все.