Дмитрий Петров - Нелюдь Страница 12

Никогда не понимал романтики и специфики сыска. Никогда мое воображение не могло охватить разносторонность фактов, обилия версий. Мне приходилось читать детективы, и я с интересом следил за развитием событий и за мыслью сыщика, но никогда не мог постичь этой механики. Механики мыслей сыщика.

И вот в моей жизни появился Скелет. Бывший милиционер, знаток и в какой-то мере участник преступного мира.

Его догадки и жесткая логичность его умозаключений поражали меня.

— Они забирают не только глаза, но и другие органы, — сказал он.

— Они убивают свои жертвы, — сказал он.

— То, что Юля осталась жива — это дикая случайность, — сказал он.

Вот что сказал Скелет. Он дошел до всего этого сам, и впоследствии я убедился, что он был совершенно прав.

Но и тогда, в тот вечер я это чувствовал. Чувствовал, что не ошибся, доверившись ему.

Вот только одно он сказал зря. Его слова ранили мою душу.

— Даже если я всех поймаю и накажу, вашей девушке это не поможет, — сказал он. И это было так. Он хотел указать мне на бесплодность мести. Разве Юле станет легче от того, что кто-то будет убит?

К утру я ложился спать. Примерно около четырех часов становилось понятно, что ночь заканчивается, что посетителей больше не будет. Прием пациентов откладывался до следующего вечера и ночи, а я ложился спать.

Моя мама, глядя на меня, вставшего после двух часов дня, всегда смеялась и вспоминала слова Пушкина про Евгения Онегина:

И утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженнойЗабав и роскоши дитя…

Хороши забавы и хороша роскошь…

В нашей семье медицина — это наследственная профессия. Не только мои родители, но и дедушка, и прадедушка были врачами. Дальше в глубь веков никто не заглядывал, но было совершенно очевидно, что мои предки были врачами, начиная с шестнадцатого века. С шестнадцатого — потому что именно тогда открылся Дерптский университет с его знаменитым медицинским факультетом.

А именно там учились и становились докторами все мои предки. Так было в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом веках… Мои родители был первыми, кто вынужденно нарушил эту славную традицию. Они закончили Ленинградский мединститут. Граница тогда отсекла Дерпт от России. Как, впрочем, и сейчас…

Недавно в консульстве Эстонии мне гордо отказали в визе на въезд. Вышла какая-то девка и что-то прошепелявила в качестве объяснения отказа.

Я хотел ей сказать, что восемь поколений моих предков были докторами в Ревеле и Нарве и четыреста лет лечили убогий и безграмотный эстонский народ. Их полуразрушенные могилы рассеяны по всей земле Калева, а теперь я — их потомок, оказался персоной нон грата… Свободная и независимая Эстония отказала мне во въезде.

Наверное, так бывает со всякими маленькими народами. Они сходят с ума. Я смотрел тогда на девку, которая прочитала мне гордо отказ в визе, и хотел ей сказать: «Милая, когда триста лет назад твой прапрадед лизал стремя коня моего прапрадеда и, путаясь в мудреных немецких словах, лопотал: „Господин доктор, спасите моих детей от болезни!“ — он, наверное, не предполагал, что ты будешь так горда и величественна, отказывая мне сейчас во въезде… Не худо бы бывшим бедным батракам поумерить гордыню. Все-таки есть реалии на Земле, и есть история народов, которую нельзя игнорировать…»

Но все это было в прошлом. Все прошло, как говорил царь Соломон. Все проходит…

А теперь я криминальный доктор. Что бы сказали мои предки, посмотрев на меня? Им, наверное, не приходило в голову, что есть и такая возможность зарабатывать деньги…

Так вот, в то утро я не лег спать. Наоборот, я дождался девяти часов утра и поехал к Юле. Мне вовсе не хотелось лишний раз видеть ее родителей, но мысль о моей невесте не оставляла меня. Да что там говорить, ведь все, о чем я думал все это время — было о ней. О Юле.

Как она там? Что она думает? Как она себя чувствует?

Как она живет в той кромешной темноте, которая настала вокруг нее? Одна, в темноте…

Юля сидела на своей кровати, безучастно опустив руки. Такое впечатление, что она не меняла позы с того момента, когда я попрощался с ней накануне. Теперь она всегда сидела на кровати, опустив руки, и молчала.

Я не мог видеть выражения ее лица. Это было слишком невыносимо. Оно было совершенно пустое и как бы мертвое.

— Это ты, — сказала Юля, когда я вошел в комнату и обнял ее за плечи. Голос ее был слабый и безжизненный. — Я ждала тебя, — произнесла она все тем же тоном. — Отчего ты не приходил раньше?

— Я занимался твоим делом, — ответил я и добавил: — Нашим делом. — Но эта заминка, эта неловкость не укрылась от Юлиного внимания.

— Да нет, именно моим делом, — сказала она. — Я теперь совсем одна, и у меня не может быть никаких общих дел со зрячими, нормальными людьми.

— Что ты такое говоришь? — возмутился я, но Юля сделала нетерпеливый жест рукой и перебила меня:

— Я знаю, что говорю. Теперь я отторгнута из нормального мира, отторгнута от других людей. Теперь у меня свой собственный мир. Мир темноты. Что вы все можете понимать в моем состоянии? Ничего, вы же не находитесь в моем положении.

— Но все образуется, — возразил я. — Мне как раз удалось узнать, что сейчас делают такие операции и восстанавливают утраченное зрение. — И я рассказал Юле о том, что есть такая клиника в Италии.

Я старался говорить бодрым уверенным тоном. На самом деле мы уже обсудили этот вопрос с Геннадием Андреевичем. Я поведал отцу о том, что мне удалось узнать.

— Пятьсот тысяч? — переспросил он меня. — Эта операция стоит пятьсот тысяч?

— Ну да, — подтвердил я. — Стоимость самой операции.

— А еще дорога до Италии, проживание там, содержание в стационаре, лекарства в послеоперационный период… — Лицо Геннадия стало жестко-саркастическим.

— Это почти миллион долларов все вместе, — сказал он. — С тем же успехом вы могли бы вообще мне всего этого не говорить. Что толку? Теперь нам будет даже еще тяжелее жить. Знать, что такая операция существует и точно знать, что у нас никогда не наберется столько денег…

Геннадий в чем-то был прав. Он — богатый человек, но ведь богатый по русским понятиям. Он мог купить квартиру, домик, три машины… Ну, пусть пять машин… Все равно это не имеет никакого отношения к столь ошеломляющим суммам.

Обо мне и говорить нечего. Нет, я способен прокормить себя и семью, могу поехать в свадебное Путешествие в Париж, например, но… Полмиллиона долларов — такая сумма, которую я не смогу заработать за всю свою жизнь. И если даже мы с Геннадием сложим вместе все деньги, которые сможем достать, это не составит и пятой части требуемой суммы.

Ну, пятую-то может и составит, если честно говорить. Но все равно, этого будет недостаточно.

После того разговора с Геннадием я решил не говорить ничего Юле. Пусть зря не тревожится ее сердце.

А теперь, увидев ее поникшую, безжизненную, я «сломался» и сказал. Зачем? К чему давать пустые надежды?

Но Юля оказалась способной рассуждать трезво и логически. Она сразу не приняла моей спасительной соломинки.

— Ты думаешь, я не представляю, сколько это может стоить? — сказала она спокойно. — Я представляю. — Юля вздохнула. — Это совершенно нереально. Так, будто этого и нет на свете.

— Да нет же, — попытался настаивать я. Я обнимал Юлино хрупкое тело, пытаясь ощутить жизнь в нем, или напротив, пытаясь вдохнуть в него жизненную энергию. Но все было напрасным. Юля оставалась, как ватная.

— Деньги можно набрать, заработать, — сказал я. — Мы с твоим папой наберем нужную сумму, и я повезу тебя в Италию. И мы вернемся оттуда уже с глазами, ты будешь видеть, как прежде, и даже лучше.

— Ничего этого не будет, — спокойно ответила Юля. — Не надо говорить глупости, Феликс. Я ведь уже не ребенок. — Она сказала это и сжала губы. По выражению ее слепого лица я вдруг понял, что она права. Она теперь старше и мудрее нас всех вместе взятых… После того, что она пережила и переживает сейчас.

Теперь Юле открылось что-то такое, что недоступно всем нам, зрячим. Она переживала настоящую утрату. Это отнимает надежду и отдает жизненную силу. Зато дает мудрость и внутреннее видение вещей.

Вот сейчас Юля как бы заглядывала внутрь меня и видела, что я бессовестно лгу.

Но я не мог остановиться.

— Нет, — сказал я, как будто не замечая Юлиных слов. — Из Италии мы не станем сразу возвращаться сюда. Мы сразу поедем в свадебное путешествие в Париж. Помнишь, как мы и собирались прежде… А поженимся в Италии. Наверное, это возможно, как ты считаешь?

Я пытался настроить Юлю на веселый лад и заранее понимал обреченность своих поползновений.

Она теперь все понимала лучше меня.

— Знаешь, Феликс, — сказала вдруг Юля, полностью проигнорировав мое оптимистическое блеяние: