Грег Айлс - Кровная связь Страница 12

– Все случилось слишком неожиданно для меня самой.

– Эх, да разве у тебя когда-нибудь бывает по-другому! – Она бросает на меня понимающий взгляд, потом отталкивает меня и проходит в спальню. – Что у тебя происходит? Натрисса сказала, что видела здесь привидение.

Я замечаю маленькую девочку, она робко выглядывает из-за двери.

– В каком-то смысле так оно и есть. Ступай взгляни на ковер у кровати.

Пирли подходит к треноге, сгибается и обозревает пол орлиным взором женщины, потратившей десятилетия на борьбу с мельчайшими пылинками, которые могли испачкать ее дом.

– А почему ковер выглядит так странно?

– Это кровь. Старые пятна крови, оставшиеся на волокнах ковра. Она вступила в реакцию с химическим реагентом, который случайно разлила по полу Натрисса.

– Кровь? – скептически вопрошает Пирли. – Я не вижу здесь никакой крови. Это похоже на зубы для Хэллоуина, которые ты надевала, когда была маленькой. Зубы вампира, совсем как у графа Дракулы.

– Принцип тот же самый. Но здесь есть кровь, можешь в этом не сомневаться.

– И только кровь способна заставить эту дрянь светиться?

– Нет, – вынуждена признать я. – Некоторые металлы обладают аналогичным действием. Хозяйственный пятновыводитель тоже способен на это. Ты не разливала здесь «Клорокс»? Или, может быть, в прачечной, а потом занесла его сюда?

Пирли поджимает губы.

– Вроде бы нет. А может быть, и да. Наверное, все-таки могла разлить, я полагаю.

– Мне приходилось видеть множество таких пятен. При реакции с люминолом кровь начинает по-особому светиться. И я на девяносто пять процентов уверена, что смотрю сейчас именно на кровь.

– Знаешь, а я уже не вижу ничего особенного.

– Пятно быстро выцветает. Вот почему мне пришлось его сфотографировать.

Пирли всегда стремилась свести к минимуму негативные аспекты любой ситуации. Полагаю, отчасти ей платят и за это тоже. Раньше я даже частенько слышала, как она напевает во время работы старую песенку Джонни Мерсера, в которой речь идет как раз об этом: «Подчеркивайте положительное, забывайте отрицательное…»

– Это может быть кровь оленя, – предполагает Пирли. – Или броненосца. Доктор Киркланд до сих пор стреляет броненосцев на каждом шагу. Они вечно роются во дворе, гадость такая.

– Существуют особые тесты, которые покажут мне, человеческая это кровь или нет. Знаешь, а ведь потребовалось бы чертовски много крови, чтобы отпечатки получились столь хорошо очерченными. Видишь, вот это след ноги в сапоге, а вот это – отпечаток босой ступни ребенка.

Пирли молча смотрит, всем своим видом выражая скептицизм и неодобрение.

– Здесь были другие дети после того, как я уехала? – Вообще-то я единственный ребенок, а у моей тети Энн, несмотря на три замужества, детей нет. – Натрисса здесь часто бывает?

Пирли отрицательно качает головой.

– Ты прекрасно знаешь, что мои дети живут в Чикаго и Лос-Анджелесе. А Натрисса до этого была в доме всего два раза. А в эту комнату, насколько мне известно, она вообще не заходила. – Она поворачивается и окидывает девочку сердитым взглядом. – Ты была здесь раньше, малышка?

– Нет, мэм.

– Отвечай правду, сейчас же! Я не из тех мягкотелых учителей-белоручек, к которым ты привыкла в школе.

– Я говорю правду!

Натрисса обиженно выпячивает нижнюю губку, а я опускаюсь на колени и рассматриваю гаснущий отпечаток босой ноги. Пирли права – он уже почти исчез.

– Натрисса, ты не могла бы снять шлепанцы и поставить ножку вот сюда?

– Прямо в кровь?

– Нет, не в кровь. Просто подержи ножку над ковром.

Маленькая девочка сбрасывает желтые шлепанцы и опускает шершавую ступню в мои подставленные руки. Я держу ее прямо над меркнущим свечением отпечатка ноги. Они совпадают почти идеально.

– Сколько тебе лет, Натрисса?

– Шесть. Но все говорят, что для своих лет я большая девочка.

– Думаю, ты права.

На глаз я бы определила ее возраст лет в восемь, так что размер ее ноги примерно соответствует нормальной восьмилетней девочке.

Пирли наблюдает за мной, на лице ее написано беспокойство.

– Где мама, Пирли?

– А как ты думаешь? Снова уехала в Билокси.

– Чтобы повидаться с тетей?

– А с кем же еще, по-твоему? Эта Энн притягивает неприятности, как моя Шеба – диких котов.

– А где дедушка?

– Доктор Киркланд отправился в очередную поездку. Но мы ждем его сегодня ближе к вечеру.

– Где он был? На острове?

– Господи, нет, конечно! Он уже давно там не бывает.

– Тогда где же он?

На лице у Пирли появляется замкнутое, почти враждебное выражение.

– Я не должна говорить об этом.

– Даже мне?

– Я не знаю.

– Пирли…

Служанка вздыхает и, склонив голову набок, смотрит на меня. Мы с ней долгие годы хранили секреты друг друга. Пирли помалкивала о том, что подростком я частенько удирала из дома, чему она обычно бывала свидетелем, когда усаживалась покурить на крылечке в самое неподходящее время. Я же никому не рассказывала о том, что время от времени к Пирли заглядывали в гости посетители мужского пола. Пирли никогда официально не состояла в разводе, но с тех пор, как ей исполнилось тридцать, жила одна и обычно говаривала: «Я, может быть, и старая, но еще не мертвая».

– Ты никому не скажешь, что это я тебе рассказала? – спрашивает она.

– Ты же знаешь, что не расскажу.

– Доктор Киркланд поехал в Вашингтон.

– Город Вашингтон, штат Миссисипи?

Вашингтон – маленький городок примерно в пяти милях к востоку от Натчеса, и одно время он считался территориальной столицей Миссисипи.

Пирли презрительно фыркает.

– Доктор Киркланд не потратил бы и пяти минут, чтобы съездить туда, разве только чтобы прикупить строевой лес.

– Тогда где же он?

– Вашингтон, округ Колумбия, девочка моя. Теперь он часто там бывает. Думаю, он знаком с самим президентом или еще с кем-нибудь в этом роде.

– Он и в самом деле знаком с президентом. Но он же не может ездить к нему на встречу. С кем он встречается?

– Я не могу сказать тебе того, чего не знаю сама. И вообще, думаю, этого не знает никто.

– Даже мама?

– Она ведет себя так, как будто ей ничего неизвестно. Ты же знаешь своего деда.

Мне хочется задать ей еще несколько вопросов, но Натриссе вовсе не обязательно слышать их. Я перевожу взгляд на девочку, которая пытается поймать одну из шелковых стрекоз, свисающих с потолка в углу комнаты. Пирли понимает меня без слов.

– Беги во двор и поиграй там немножко, Трейси.

Натрисса снова обиженно надувает губы.

– Вы обещали мне шоколадную бомбочку, если я буду себя хорошо вести.

Я смеюсь, несмотря на снедающее меня нетерпение.

– Она много раз обещала мне то же самое.

– И вы получали их? – совершенно серьезно интересуется Натрисса.

– Если вела себя хорошо, то получала.

– Что случалось не так уж часто, – замечает Пирли, делая шаг к Натриссе. – Если ты не отправишься играть сию же минуту, то не получишь вообще никакой бомбочки – ни шоколадной, ни какой-либо другой. А на ужин я приготовлю тебе брюссельскую капусту.

Натрисса корчит рожицу, а потом срывается с места и проскакивает мимо Пирли, которая уже подняла руку, чтобы отвесить ей подзатыльник. Я закрываю дверь. Пирли снова изучает ковер, в котором скрыты пятна крови.

– Кем тебе приходится Натрисса? Правнучкой?

Пирли смеется глубоким, рокочущим смехом.

– Праправнучкой.

Да, мне следовало сообразить это самой.

– Вот в чем проблема нынешних чернокожих людей, – заявляет Пирли. – Эти девчонки беременеют в двенадцать лет.

Я не верю своим ушам.

– Но ведь они не сами это делают, верно? Как насчет тех мужчин, которые оставляют их беременными?

Она пренебрежительно машет рукой.

– А-а, мужчины всегда остаются мужчинами, и не имеет значения, сколько шоу устроит Опра Уинфри о малолетних матерях-одиночках. Так что только старикам приходится рассказывать этим девчонкам, как следует себя вести. Но они сейчас и слышать ничего не хотят о церкви, эта нынешняя молодежь. М-да…

Последнее многозначительное восклицание несет на себе отпечаток окончательного суждения, с которым, как мне известно из собственного опыта, спорить бесполезно.

– Пирли, я хочу поговорить с тобой о ночи, когда умер папа.

Она не отворачивается, но и ничего не говорит в ответ. Она не произносит никакой обтекаемой фразы, однако в глубине ее темных глаз я замечаю настороженность. Это характерная черта большинства чернокожих ее поколения. Вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Натчесе чернокожий мог быть единственным свидетелем перестрелки между двумя белыми и при этом ничего не увидеть. Это называлось «дела белых людей», и все тут. Мне страшно подумать, какие грехи могут скрываться под этим устаревшим выражением. Поэтому вместо того чтобы настаивать, я просто молча жду.