А. Брэди - Обман Страница 12

– Абсолютно. Он ведет себя спокойно, никаких угроз или агрессии. Наоборот, он очень тихий и всегда настороже. Не представляю, что он может как-то мне навредить. Кажется, что, сохраняя молчание, он пытается себя защитить. Ему не хочется рассказывать свою историю.

– Тебе удалось установить, почему он сидел в тюрьме?

– Нет. На самом деле это серьезный пробел в его исходных данных. В графе «реабилитация» нет почти ничего. Только названия «домов на полдороге»[7], где он провел какое-то время, но никаких контактов – ни телефонных номеров, ни имен кураторов или попечителей. Там есть названия тюрем, где он отбывал срок, и соответствующие даты, но больше никаких сведений. Все очень неясно. Есть несколько ксерокопий страниц с большими вымаранными кусками текста. Ничего об обвинениях и статьях, так что невозможно узнать, как он оказался за решеткой. А он, конечно, не жаждет мне об этом сообщать.

Рэйчел кивает.

– Вообще-то это я заполняла анкету с исходными данными, и обнаружила то же самое. Нам предоставили крайне мало информации, но Ричард со странным упорством настаивал на том, чтобы его направили именно сюда. Он почти ничего мне не сказал, но был вежлив. Даже держался несколько чопорно, я бы сказала. Ричард – сплошной вопросительный знак. Я связалась с персоналом в «Ревелейшнз» и «Хорайзон-Хаус» – это те самые «дома на полдороге», но у них на него ничего не оказалось. Там просто дикая текучка, состав служащих постоянно меняется, а учет они ведут из рук вон плохо.

Рэйчел начинает шарить по столу и вытаскивать какие-то бумаги, обрывки листков, рыться в разного размера коробках. Она что-то ищет.

– А у вас были пациенты наподобие Ричарда? Я не совсем понимаю, в каком русле продолжать работать. Вы верно сказали, он – сплошной вопросительный знак, и я не знаю, какие групповые сеансы ему лучше назначить и как в принципе вытянуть из него хоть что-то. – Рэйчел любит, когда я прошу у нее совета.

– Я как раз ищу те самые исходные данные. Я дала ему анкету, он отказался ее заполнять, и тогда я просто вручила ему чистый лист и попросила написать что-нибудь о целях лечения, ну и все в таком духе. Он что-то накорябал, но я не помню, что именно.

Рэйчел отталкивает кресло – оно отъезжает на середину кабинета – и один за другим открывает забитые бог знает чем ящики стола, а затем копается в большом, так же захламленном бумагами шкафу.

– Пока что продолжаю еженедельные индивидуальные сеансы, – говорю я, – и записала его на наиболее эффективные групповые сеансы, требующие интеллектуальных усилий. Наблюдаю за ним и надеюсь, что он постепенно привыкнет ко мне и станет доверять; возможно, тогда он вылезет из своей скорлупы.

Рэйчел меня уже не слушает; она ищет тот самый документ.

– А! Вот. Вот он. – Она вытаскивает лист с загнутыми краями из какой-то большой тетради. – Посмотрим. Может, это тебе поможет.

Я беру страницу и вглядываюсь в почерк Ричарда. Он писал тупым карандашом, и буквы получились расплывчатыми и нечеткими. Наверху даже есть заглавие: «Цели пребывания в «Туфлосе». Он обозначил несколько пунктов. «Стать лучше. Простить. Снова начать жить». Слово «Туфлос» написано несколько раз в разных местах; он как будто украсил им лист. Совершенно очевидно, что Ричард действительно хотел попасть конкретно в наше заведение. Есть еще несколько записей, но карандашный след размазался, и мне удается прочитать только обрывки. Под другим заголовком, «Терапия», нацарапано что-то вроде «открыться» и еще одно слово. Кажется, «Саманта».

Снаружи идет снег. Я сижу на углу стола и смотрю в окно. Рабочие на лесах продолжают трудиться, несмотря на перемену погоды. Было невероятно холодно, но, странным образом, когда пошел снег, немного потеплело. Как будто снег ткет одеяло, которое накрывает мир, и под ним уютно и безопасно. Снежинки – даже не снежинки, а хлопья снега – толстые и влажные; они быстро облепляют автомобили, припаркованные внизу. В городе снег сохраняет свою красоту всего пару часов. Как только появляются снегоуборочные машины, идеальное белое покрывало превращается в толстые серые слякотные сугробы, иногда чуть не до пояса высотой. Единственное, по чему я скучаю, когда вспоминаю свой родной дом, – это белизна нетронутого снега.

Моя дверь слегка приоткрыта, и из коридора до меня доносится болтовня пациентов. Кабинет находится напротив компьютерной комнаты, их любимого места, где они пытаются прорваться на порносайты или просто собираются, чтобы потрепаться. Там стоят два ветхих дивана, и на одном всегда кто-то спит.

Я ясно слышу незнакомый мужской голос – видимо, кто-то прислонился к стене компьютерной комнаты. Бруклинский акцент и посвистывание – у говорящего отсутствует парочка зубов. Голос громкий и хриплый, но его обладатель старается говорить трагическим шепотом, наверное, чтобы придать своей истории больше выразительности и таинственности. Я подхожу прямо к двери, прислоняю ухо к щели и слушаю, оставаясь при этом невидимой.

– Это все бабы. Из-за баб ты попадаешь в такие вот места, чувак. Что бы ты ни делал – им никогда не угодить.

– Ты попал сюда из-за женщины? – Другой мужской голос, вроде знакомый, но я не могу определить чей.

– Да уж. Из-за своей бывшей.

– Что такого она сделала? – Кто бы ни был этот неизвестный рассказчик, он явно овладел вниманием своего слушателя.

– Ну, для начала она порвала со мной. Потом стала трахаться с моим лучшим другом. Угу, именно так. А любой знает, что это неправильно. Ну и у меня не было выбора. Я должен был вернуть ее обратно. Типа, не терплю, когда со мной обращаются с таким неуважением.

– И как ты это сделал? Как ее вернул?

Незнакомец начинает говорить еще тише.

– Прикончил эту суку.

– Ты ее убил? – выдыхает второй.

– Чувак, шшшшш! Заткнись к е… матери, ага? Ничего не расскажу, если ты будешь вопить как зарезанный.

– Как ты это сделал? – шепчет слушатель.

Я по-прежнему подслушиваю у дверей кабинета. Пока еще все это не слишком меня беспокоит – такие «страшные» истории здесь не в новинку. Многие пациенты относятся к психбольнице как к тюрьме и стараются выставить себя как можно более крутыми и ужасными – так они чувствуют себя в большей безопасности. Отсюда все эти выдуманные байки об убийствах и прочих зверствах.

– Ха. Я скажу тебе, как это сделал. У нее типа был дом в Бронксе, так? И она всегда выпускала свою собаку из задней двери во двор, побегать, поссать и все такое. И один раз ночью я подобрался к дому и дождался, пока выбежит псина. Как только я ее увидел, сразу перепрыгнул через изгородь и схватил.

Я слышу скрип пододвигаемых стульев и звук шагов. История обретает новых слушателей.

– Сраная, паршивая, старая псина. У меня с собой была бутылка с зажигательной смесью, и я вылил ее всю на эту скотину. Она была такая тупая, что начала ее слизывать, прикинь? Просто взяла и стала слизывать зажигательную смесь. Но скоро перестала. Когда я ее поджег.

– Ни хрена себе! Ты не брешешь? Ты поджег чертову собаку?

– Точняк, поджег. Типа, она лает, визжит и все такое, а я беру ее и швыряю прямо этой суке в окно. Она пробивает стекло, и занавески загораются. И я слышу, как собака визжит, как хрен знает что, а потом слышу Алишу – она тоже начинает визжать. И она пытается погасить скотину, а та уже подыхает, а огонь все больше и больше.

Он говорит громче, и я чувствую, как мои руки сжимаются в кулаки.

– И она такая: «На хрен собаку, надо уходить» – и выскакивает в заднюю дверь. А где я? Точно там и стою, ее поджидаю. На улице темно, она ничего не видит и врезается прямо в меня. А я хватаю ее и поворачиваю к дому мордой, чтобы видела, как он горит. И зажимаю ей рот, чтобы не орала. Вот так, понимаешь, да? – Я почти вижу, как другие пациенты вытягивают шеи, чтобы рассмотреть, что показывает им рассказчик. – Тогда сука начала кусать меня за руку, но я засунул кулак ей чуть не в глотку.

Дом загорелся очень быстро. То есть, типа, реально быстро. Стало жарко, и из-за дыма почти ни фига не видно, и я отволок ее подальше, в переулок за домом. Она вырывалась и брыкалась как бешеная, а потом поняла, что дом ей уже не спасти, и утихла. И просто смотрела, как он горит. Огонь трещал так, что уши от шума закладывало. А когда подъехали пожарные, вообще ничего не стало слышно, даже криков. И я такой вытащил руку у нее изо рта и говорю: «Вот что я делаю с теми, кто ведет себя как свинья».

– И никто тебя не увидел? Тебя не поймали?

– Не, чувак. Никто даже не знал, что мы там стояли. Тут она, конечно, начинает плакать и пускать сопли, умолять меня… ну, и я ее кончил. Просто перехватил ее шею и сжал посильнее. И она очень скоро сдохла.

Чем дольше я слушаю, тем сильнее мое лицо искажает злая гримаса. Меня с головой накрывает волна разочарования – ужасно противно, что слушатели с таким бурным одобрением реагируют на подобную идиотскую чушь. История, насквозь пропитанная социопатией, восхищение сверстников – мне никогда не понять этого дерьма. Мне приходится выслушивать такое уже много лет, и все больше кажется, что все это каким-то образом просачивается в меня, влияет на мое психическое здоровье. Я продолжаю подслушивать – некоторые уже пересказывают наиболее смачные куски другим, опоздавшим. И даже слышу хлопки ладоней – вроде «дай пять». А затем – хриплое быстрое дыхание. Так дышит человек в панике. И на сей раз знакомый голос – дрожащий от ярости. Тайлер.