Андрей Ильин - Третья террористическая Страница 12

Еще живого, с перебитыми руками и ногами, с пулей в животе, сержанта выдернули из-под машины. Он был еще жив лишь потому, что его голову и грудь прикрыло колесо.

Сержант валялся в пыли и крови, тяжело дыша и глядя по сторонам обезумевшим взглядом. Вокруг него столпились боевики, но ему было все равно. Есть моменты, когда смерть уже не страшит, когда человека уже невозможно запугать и заставить пойти против себя.

— Падлы, козлы вонючие!.. — с трудом, но от души ругался сержант. И эти слова были далеко не самыми обидными из тех, что он знал и произнес.

Кто-то из боевиков пнул почти уже убитого сержанта по перебитой ноге, и он от боли потерял сознание. Но очнулся.

— Вы ишаки, и отцы ваши были ишаками, и дети будут… — прошептал он запекшимися губами, глядя снизу вверх на своих убийц. Ему уже можно было говорить все, что угодно, ему уже все было по барабану. И все.

— Кто хочет его прикончить? — спросили боевики, обращаясь к солдатам-срочникам. — Кто его убьет, того мы не тронем.

Солдаты молча пялились себе под ноги. Еще совсем недавно они убили бы его с превеликим удовольствием. Тогда, когда он гонял их под дождем за дровами и в столовку за продуктами, когда измывался и бил кулаком по лицу… Они бы его!.. Теперь возможность представилась!

— Ты? — спросил он крайнего.

Но тот, не поднимая глаз, испуганно затряс головой.

— Ты?..

— Ты?..

Больно ткнул пальцем в грудь Сашке:

— Ты!..

Сашка не знал, как это получилось, как вышло так, что он сделал шаг вперед. Наверное, сидящие в нас инстинкты сильнее нас. Он сделал шаг, и ему сунули в руку пистолет, уперев в затылок дуло автомата.

Он стоял над истекающим кровью сержантом, уставя в него ствол.

— Я знал… я знал, что ты гнида! — сказал, болезненно кривясь, сержант. — Надо было тебя еще тогда урыть!

— Давай, стреляй, стреляй! — торопили его боевики, подталкивая в спину.

Но он не чувствовал толчков, он чувствовал лишь жесткий ствол автомата, который сверлил его затылок. И который мог в любую секунду выстрелить. Который обязательно выстрелит, если не выстрелит он! И все, и его не станет!..

Он выстрелил.

Он выстрелил, чтобы не выстрелили в него!

Пуля ударила сержанту в голову, точнехонько в лоб, что вызвало бурную реакцию и одобрение боевиков.

Он был — молодец!..

Сашка стоял над мертвым телом, словно его паралич разбил. В руке сочился дымом пистолет. Вроде бы ничего не произошло, он всего лишь нажал на спусковой крючок, а все так круто переменилось! Да — он выстрелил, но не по своей воле, по необходимости, а сержант хоть так — хоть так был не жилец, был обречен, потому что получил пулю в живот и умирал.

Только кого это волнует?.. Даже если ты выстрелил за мгновенье до чужой смерти, за одно вот такусенькое, коротенькое мгновенье, то все равно ты убил. И значит, ты — убийца. Бандит. Боевик.

Враг…

Одно короткое как чих нажатие пальца на спуск перечеркнуло жирной чертой всю его прошлую жизнь. Крест-накрест! Он только что был там, по ту сторону баррикады, и вдруг стал по другую. Стал ближе к этим, чем к тем. Его бывшие сослуживцы ничего не сказали ему и даже не взглянули на него, но он почувствовал, что стал им чужим. А этим… этим тоже не своим, но уже и не посторонним.

Боевики заставили их собрать оружие и боеприпасы и уничтожить то, что нельзя было унести. После чего они тронулись в путь, сойдя с дороги в том месте, где ее пересекал ручей, чтобы не оставить следов. Со своими бывшими сослуживцами Сашка шел в разных концах колонны и нес разную ношу. Они — труп боевика и раненого, он — боеприпасы. Их убили не сразу, их убивали по мере того, как они выдыхались. Последнего — через две недели.

Его — не убили. Его — оставили в живых. Не за красивые глаза — за выстрел.

Они не убили его, потому что он был нужен им. Им нужны были носильщики, слуги, «саперы», первыми ступающие на минное поле… И, по большому счету, нужны были «братья», не похожие на них, с не бросающейся россиянам в глаза славянской внешностью. Свои, похожие на чужих. Похожие на врагов…

Свои — среди чужих!

Глава 13

Спецназовцы взялись за дело рьяно. Так как они умели, когда хотели. Сейчас — хотели, потому что получили хороший стимул.

Они взяли за жабры кое-кого из местных, из тех, что, оказав единовременную помощь федералам, «сели на крючок» и теперь вынуждены были продолжать сотрудничество, чтобы их не сдали «своим». Без таких людей разведка, в том числе военная, работать не может.

Одних они подловили на каком-нибудь преступлении и предложили альтернативу — зона или согласие на помощь, других «подцепили» на кровной мести. Это когда кто-нибудь хочет отыскать сбежавшего от него несколько лет назад «кровника», который убил его брата или отца, после чего скрылся в неизвестном направлении. Раньше «кровники» не бегали, боясь прослыть трусами, но теперь времена изменились. Теперь — случалось…

Кровная месть была древним, со своими законами и ритуалами, обычаем. Иногда никто уже не помнил, с чего началась многолетняя кровавая междоусобица — то ли прапрадед одного из «оскорбленных» случайно застрелил прапрадеда другого на охоте, то ли не случайно, то ли не прапрадеда, то ли не он застрелил, а его застрелили… Подробности того давнего происшествия сокрыло время. А обиды остались. И во все последующие десятилетия мужские ветви двух родов отчаянно рубили друг друга, стараясь обстругать чужое генеалогическое древо в столб. Перерывы, конечно, случались, но недолгие — когда у одной из враждующих сторон заканчивались все способные ответить за нанесенное оскорбление мужчины, и другой стороне приходилось терпеливо ждать несколько лет, чтобы у них подросли мальчики. Мальчики подрастали, и их убивали. Или мальчики убивали, если успевали убить первыми.

Женщины тоже участвовали в этих «разборках», но иначе, чем мужчины, — они рожали мстителей. Чем больше — тем лучше, потому что тот, в чьей семье родилось больше мальчиков, получал численное преимущество, которое тут же пытался реализовать.

Иногда кровные разборки стихали на год, десять или даже двадцать лет, например, когда враждующим сторонам приходилось объединяться против внешней угрозы или когда в дело вмешивалась власть или старейшины. Но потом, из-за какого-нибудь пустяка, из-за случайно сказанного слова, вражда вспыхивала вновь, множа жертвы.

Даже при советской власти, когда чеченцев обязали ходить в детские сады, школы и на политинформации и жить не по шариату, а Уставу ВЛКСМ и Коммунистической партии, даже и тогда месть имела место. В скрытых, но от того не менее кровавых формах. Просто случалось, что «кровника» задирал на охоте медведь или убивали случайные бандиты. А местные милиционеры, которые все прекрасно понимали и были осведомлены, кто, кого и за что «задрал», составляли соответствующие протоколы, искажая милицейскую отчетность.

Когда огласки избежать не удавалось, трупы проводили по «бытовым» статьям — «хулиганка» и «тяжкие телесные, повлекшие смерть потерпевшего». Хотя это было чистой воды «умышленное, с отягчающими», в виде «отдельных пережитков прошлого». Но статьи «кровная месть» в Уголовном кодексе СССР не было, и судьи, тоже чеченцы, понимая, что убийца убил не по своей охоте, а по воле предков, приговаривали его по самому нижнему пределу, иногда умудряясь назначить условное наказание. Чеченцы своих не сдавали. Даже если это были «чужие», даже если судья был из одного рода, а подсудимый из враждебного ему другого. Все равно тот получал минимум! Судебную систему они в свои дела не впутывали, предпочитая выяснять отношения не с помощью УК, а ружей и кинжалов. Точно так же, как их предки.

Конечно, партия с этим боролась, собирая расширенные партактивы и конференции, где инструкторы и секретари райкомов и горкомов растолковывали коммунистам всю порочность изживших себя первобытных обычаев в стране почти уже победившего социализма. Коммунисты слушали, хлопали в ладоши, поддерживая докладчика в прениях, осуждали пережитки прошлого, изображая примирения, жали друг другу руки, но оружие из погребов и огородов не выкапывали и в милицию не сдавали, оставляя его до лучших времен. Да и сами докладчики и даже секретари райкомов, случалось, втыкали в «горячие сердца» таких же, как они, членов партии, антикварные кинжалы прапрадедов или сносили им головы из дедушкиных, сохранившихся с Гражданской войны обрезов. Потому что вес мужчины в Чечне определялся не должностями и партстажем, а тем, способен ли он смыть нанесенное ему оскорбление. Которое смывается кровью. Это только у русских любую, даже самую страшную, обиду можно смыть совместно распитым спиртным. Так что будь ты хоть секретарь парторганизации, хоть даже начальник милиции, а долго увиливать от мести не можешь — здороваться с тобой перестанут, собственная мать на тебя косо смотреть будет, дети трусом посчитают! Так что, хочешь не хочешь, придется выкапывать прадедушкин кинжал или дедушкин обрез и…