Дин Кунц - Голос ночи Страница 12

Он подумал, что этот дом вполне может служить кому-нибудь убежищем.

С одной стороны, дом Кингмана выходил на окраину Санта-Леоны, а с другой, был как бы отделен от города. Похоже, люди боялись строить свои дома вблизи. Он располагался на вершине холма и возвышался над участком в пять-шесть акров. По меньшей мере, за половиной этой земли когда-то ухаживали — здесь был сад, — но уже очень давно она пришла в страшное запустение. Северная часть Хоук-драйв заканчивалась широким кругом перед владениями Кингмана, однако уличное освещение не доходило до конца улицы, и старый дом с заросшей травой землей вокруг был скрыт в густой тени. Только луна освещала это место. В нижней части холма лепились домики в стиле новокалифорнийских ранчо, которые как будто терпеливо ждали, когда в них угодит комок грязи или свалятся еще какие-нибудь невзгоды. Дом Кингмана занимал верхнюю треть холма. Казалось, он ждет еще каких-то потрясений, даже более ужасных, чем землетрясение.

Фасадом дом был обращен к центру города, раскинувшегося внизу, и к океану, который ночью не был виден, но ощущался в темном необозримом пространстве. Дом был огромный — нескладная развалина в викторианском стиле: причудливые трубы, множество остроконечных шпилей, лепнина вокруг окон и карнизов, металлические решетки. Сильные ветры сорвали кровлю с крыши. Орнаменты, украшавшие дом, разрушались и в нескольких местах обвалились. Кое-где уцелевшие ставни по большей части едва удерживались на какой-нибудь петле. Белая краска облезла от непогоды. Деревянные детали, отшлифованные солнцем, постоянными ветрами и дождями, были серебристо-серого цвета. Ступени центральной лестницы покосились, решетки кое-где провалились. Половина окон были наглухо закрыты ставнями, другие же — открытые — совсем не защищены от непогоды. В некоторых местах стекла были разбиты вдребезги и теперь, в лунном свете, выглядели как прозрачные зубы, жующие темноту. Несмотря на эти столь явные признаки разрушения, дом Кингмана не казался руинами и не вызывал ощущения грусти у тех, кто смотрел на него, подобно многим некогда роскошным особнякам, пришедшим ныне в упадок. Он почему-то казался живым... даже пугающе живым. Если бы ему можно было приписать человеческие качества, то правильно было бы сказать, что он был злой, очень злой. Разъяренный.

Они поставили велосипеды у металлических ворот.

— Отличное место? А? — спросил Рой.

— Да.

— Пошли.

— Внутрь?

— Конечно.

— Но у нас нет фонарика.

— Хорошо, давай хотя бы поднимемся на крыльцо.

— Зачем? — дрожа, спросил Колин.

— Мы можем заглянуть в окна.

Рой зашел в открытые ворота и стал подниматься сквозь заросли сорняка по вымощенной дорожке к дому.

Колин прошел следом за ним несколько ступенек, затем остановился и сказал:

— Подожди. Подожди секунду.

Рой вернулся:

— Что?

— Ты был здесь раньше?

— Конечно.

— Ты был внутри?

— Один раз.

— Ты видел привидения?

— Нет. Я не верю в них.

— Но ты говорил, что люди видели?

— Другие люди. Не я.

— Ты говорил, что это дом с привидениями.

— Так говорили другие люди. Я думаю, они суеверны. Но я знал, что тебе, такому любителю ужасов и всяких таких штучек, должно здесь понравиться.

Рой пошел по тропинке дальше.

Через несколько шагов Колин опять сказал:

— Подожди.

Рой оглянулся и ухмыльнулся:

— Испугался?

— Нет.

— Ха!

— Просто у меня несколько вопросов.

— Так поторопись и задай их.

— Ты говорил, здесь было убито много людей.

— Семь, — ответил Рой. — Шесть убийств и одно самоубийство.

— Расскажи мне о них.

За прошедшие двадцать лет вполне реальная трагедия в доме Кингмана превратилась в разукрашенную различными подробностями сказку, в наводящую ужас легенду города Санта-Леоны, где мистика смешалась с реальностью, более похожей на давно ушедшие времена, чем на недавнее прошлое. Все зависело от того, кто являлся рассказчиком. Но основные факты дела были просты, и Рой, рассказывая эту историю, придерживался их очень близко.

Семья Кингманов была достаточно богатой, и Роберт Кингман был единственным ребенком Юдифи и Большого Джима Кингмана. Мать его умерла при родах от сильного кровотечения. Большой Джим остался одиноким богатым человеком, причем с годами его богатство неуклонно возрастало. Он извлекал свои миллионы из калифорнийской недвижимости, вел фермерское хозяйство, занимался нефтеразработками и владел правом на воду. Он был высоким широкогрудым мужчиной. Как и его сын, Большой Джим любил похвастаться тем, что на запад от Миссисипи не было человека, который мог бы съесть больше мяса, выпить больше виски и сделать больше денег, чем он. Роберт стал наследником всего состояния вскоре после своего двадцатидвухлетия, когда Большой Джим, упившись виски, подавился огромным куском мяса и умер. Он проиграл соревнование в обжорстве человеку, которому еще только предстояло сделать свой миллион долларов на поставках свинца, но который, по крайней мере, мог похвастаться тем, что остался жив после этого пиршества. Роберт не стал развивать в себе страсть отца к обжорству, однако его деловой хваткой он обладал в полной мере, хотя и был очень молод, и вскоре заметно увеличил капитал, оставленный ему в наследство.

Когда ему стукнуло двадцать пять, Роберт женился на девушке по имени Алана Ли, построил для нее дом в викторианском стиле на вершине холма Хоук и принялся производить на свет новое поколение Кингманов. Алана не принадлежала к богатой семье, но, как говорили, была самой красивой девушкой в штате, обладавшей к тому же самым мягким характером. Дети появились быстро — пятеро за восемь лет: три мальчика и две девочки. Кингманы представляли собой самую уважаемую семью в городе, которой завидовали, но вместе с тем любили и восхищались. Они регулярно посещали церковь, проявляя при этом, несмотря на свое положение, дружелюбие и такт по отношению к остальной общине. Не вызвало сомнений, что Роберт любил Алану, и каждому было ясно, что она обожает его, а дети платили родителям любовью за их отношение к ним.

Однажды вечером в августе, за несколько дней до двенадцатилетнего юбилея своей свадьбы, Роберт спрятал две упаковки снотворного, которое врач прописал Алане от случавшейся у нее периодически бессонницы. Перед ужином он всыпал порошок в пищу всем членам семьи, а также кухарке, горничной и дворецкому. Сам он не ел и не пил ничего. Когда жена и дети уснули, он пошел в гараж и взял топор, которым рубили поленья для дома. Он пощадил горничную, кухарку и дворецкого, но больше никого. Первой он убил Алану, за ней двух малолетних дочерей, а за ними трех сыновей. Каждого из них он отправил на тот свет одним и тем же отвратительно зверским способом: двумя резкими сильными ударами топора — один вертикальный, другой горизонтальный — он изображал крест либо на груди, либо на спине, в зависимости от положения каждого спавшего в момент нападения. Закончив это, Роберт обезглавил свои жертвы. Он перенес их истекавшие кровью головы вниз и выставил в ряд на длинной полке, покрытой скатертью, над камином в гостиной. Это была страшная картина: шесть безжизненных, забрызганных кровью лиц смотрели на него, как какое-нибудь роковое жюри или судилище в аду. Под наблюдением убитых им любимых Роберт Кингман написал короткую записку, обращенную к тем, кто найдет его поутру: «Мой отец всегда говорил, что я появился в потоке крови, крови моей умершей матери. И сейчас, через несколько минут, я покину этот мир в другом, подобном же потоке». Затем он зарядил кольт 38-го калибра, направил дуло в рот, повернулся к искаженным смертью лицам членов своей семьи и высадил себе мозги.

Когда Рой закончил свой рассказ, дрожь охватила Колина всего, до самых костей. Он пытался взять себя в руки, но его неудержимо знобило.

— Первой проснулась кухарка, — сказал Рой. — Она обнаружила, что холл и ступеньки лестницы забрызганы кровью, прошла в гостиную и увидела головы на полке. Она выскочила из дома и побежала вниз, крича от ужаса. Она пробежала около мили, прежде чем удалось остановить ее. Говорили, что она свихнулась.

Ночь казалась чернее, чем она была, когда Рой закончил свой рассказ. Луна выглядела более маленькой и далекой, чем раньше.

Вдали, на шоссе, газанул и тронулся грузовик. Его рев был похож на крик доисторического животного.

У Колина пересохло в горле. Он собрал всю слюну, чтобы произнести хоть слово, но голос его дрожал:

— Бога ради, почему? Почему он убил их?

Рой пожал плечами:

— Так. Без причины.

— Должна быть причина!

— Если она и была, то никто никогда не узнает ее.

— Может быть, он обанкротился и потерял все свои деньги?

— Нет. У него все шло гладко.

— Может быть, жена хотела уйти от него?