Ингер Фриманссон - Крысоловка Страница 12

– Он ведь такой жизнерадостный, папа… И всегда так любил жизнь. Всегда строил свою жизнь сам…

– Да.

– Это несправедливо! – вновь разрыдалась Юлия.

Ингрид захотелось положить трубку. Она чувствовала, как подступает мигрень. Так всегда бывает, если выпьет слишком много. Но звонок Юлии имел огромное значение. Она позвонила ей впервые.

– Приезжайте завтра с утра пораньше, – сказала Ингрид, неуклюже закругляя разговор.

– А вы тоже придете? Вы ведь знаете, какая у нас Йенни…

– Давайте вы побудете с ним первую половину дня, а я приеду потом.

Роза

Разговор с Оскаром Свендсеном испортил ей настроение. У этого человека просто дар вызывать неуверенность, ощущение никчемности. «Вы ведь кремень, Роза…» Ну да, ну да…

«Может, я и не кремень, и не кресало, но определенно – кромсало», – бормотала она, подтаскивая лестницу к яблоне. С обрезкой она повременит, бросит оставшиеся силы на корректуру. А деревом займется завтра. Да нет же, о чем она только думает! Куда подевалось ее упрямство? Никакие разговоры с редактором не должны менять ее распорядок.

А тело все ныло. Роза оттолкнула старую лестницу: давно пора пустить на дрова. От физического труда в этой ее новой жизни руки огрубели, ладони в мозолях. И она теперь сильнее, чем прежде. Ей нравилось так думать. Вставала перед зеркалом в спальне и разглядывала бицепсы, напрягала их, точно культуристка. Экзема ее осталась в прошлом, лишь порой напоминала о себе легким зудом; приходилось напрягать всю волю, чтобы не расчесывать. И через несколько минут зуд проходил.

Вскарабкалась по лестнице и принялась обрезать разросшиеся ветви. Упругие, полные жизни побеги. Все не обрежешь. Оказалось сложнее, чем ожидала, не до всех веток дотянешься. Ну, хоть секатором орудовать может. Но вскоре рука у основания большого пальца, где давило кольцо садовых ножниц, ныла уже нещадно, тогда переключилась на пилу, приступила к битве с крупными ветвями.

Внизу, у берега, заметила бегуна. Дорожка, протоптанная за долгие годы множеством ног, рассекала весь мыс. Место стало популярным туристическим маршрутом – особенно с тех пор, как новый совет по локальному развитию утвердил строительство Ханста-пляжа. Многие из поселившихся в новеньких коттеджах были старше, чем хозяин виллы, – пенсионеры, осознавшие, что сил на собственный сад у них нет, но скучающие по деревенской жизни. И на балконах коттеджей зеленели пышные кущи. А днем эти дачники прогуливались по мысу рядом с домом Розы.

Недавно политики разродились идеей: заасфальтировать тропу и натыкать фонарей. Ради блага жителей. Она надеялась, что затея провалится. Например, не найдется денег в бюджете.

Роза трудилась не один час, а обрезала-то всего ничего. Окончательно обессилев, решила доделать завтра. Осторожно спустилась на землю. Если бы только нога не болела так чудовищно! И если бы только не проклятая корректура, что твоя смирительная рубашка! Тогда бы она точно все сегодня закончила.

Лестницу она оставила у яблони: не было сил тащить обратно в дом. Да и дождь маловероятен.

Вскипятила воду и заварила пакетик чая с черникой. Соорудила бутерброды. Вот и праздничный обед ко дню рождения. Когда в доме жил Томас, она была разборчивей с едой: никаких полуфабрикатов. А вот готовить для себя одной – это не очень вдохновляло.

Где же сейчас сын? Она даже не знает, в какой стране. Порой закрадывалось чувство, что с ним стряслось что-то. Сын виделся ей лежащим на истертой койке, изможденный, в лихорадке. Ее мальчик… Ну уж открытку-то ко дню рождения, наверное, мог послать? Почту приносили сюда поздно, только после обеда. В прошлом году открытку она получила. Из Таиланда.

Мама, поздравляю нас обоих. С днем рождения!

И с тех пор все. Молчание.

Когда беременность стала очевидной, посыпались вопросы. Кто отец? А разве ты замужем? Больше всех любопытничала Гунилла, двоюродная сестрица. Как будто догадывалась, когда ребенок был зачат. Словно чувствовала за это ответственность. На ее вечеринке ведь все и случилось.

Родители отреагировали вовсе не так, как она ожидала. Роза была единственным ребенком, и родители чуть было не перестали надеяться обзавестись внуками. И тут… От пытливого материнского взгляда такое не утаишь.

– Роза, посмотри мне в глаза. Ни о чем не хочешь мне рассказать?

Разоблачения все равно не избежать. Почувствовала, как краснеет.

– Ты о чем?

– Не прикидывайся дурочкой. Мать тебя видит насквозь.

Живот у Розы оставался пока плоским, и ей казалось, что ничего не заметно. Ну, разве что лифчики теперь приходилось носить размером больше. И головокружение, когда из постели по утрам встает, и волчий аппетит, такой острый, что если не поешь, до тошноты доходит.

Мать притянула ее к себе. От нее пахло чем-то сухим, старостью. Муравейником и еловыми иголками. Как же обострилось обоняние.

– Мы с отцом станем дедушкой и бабушкой, правда? Наконец-то внук!

А Роза ждала упреков, скандала. Вместо этого мать кинулась вязать – старозаветные желтые ползунки, носки, распашонки и чепчики.

Ребенок должен был родиться в апреле. В том же месяце, что и Роза.

С отцом она поговорила лишь однажды. Его круглые глаза вечно слезились от усталости, красные от лопнувших сосудов. Его постоянно беспокоили ячмени, а потому в шкафчике в ванной всегда валялся выдавленный тюбик с мазью, срок годности которой давно истек.

– Девочка моя… – неловко произнес он.

Роза напряглась.

– Как у тебя дела? – продолжил отец.

– Ну, так… ничего.

– Возможно, это не совсем тактично, но видишь ли… я тут кое-что обдумал… – Он достал из кармана скомканный носовой платок, расправил и поднес уголком к глазу, промокнул.

– И? – неуверенно спросила она.

– Ты в положении… – Он снова умолк.

Такие старомодные выражения.

– В положении… Да. Точно. Ты хочешь сказать, что я беременна.

– Хм. Да. Но я подумал, что у ребенка должен быть отец.

– Нет, папа! – рассмеялась она, обрадовавшись собственной смелости. – Сие есть чистейшее непорочное зачатие. С небес снизошел ангел и предрек рождение младенца. Я удивлена не меньше твоего!

Отец прикрыл лицо руками. Роза поняла, что обидела старика.

– Само собой, у ребенка есть отец! – резко выкрикнула она. – Но моему сыну или дочери придется расти без него.

– А что, тот человек совсем не собирается взять на себя никакой ответственности? Скажи мне, кто он, я с ним поговорю! Ведь так нельзя!

– Нет, папа. Нет. Все совсем не так, как ты думаешь. Просто я сама решила не поддерживать с отцом ребенка никаких отношений. И больше говорить об этом не желаю. Надеюсь, ты меня поймешь.

Отец покачал головой, но расспросы прекратил.

А вот кузина Гунилла была настроена решительно:

– У меня есть подозрения. По-моему, я точно знаю, кто отец!

– Вот как…

– Но к чему тебе такая таинственность? Почему бы и не рассказать? Обещаю, что ничего тебе не скажу.

– Хватит!

– Это ведь кто-то с той вечеринки, правильно?

Кое-кто, кто по-шведски не говорит, так?

– Послушай, хватит уже! Неужели ты считаешь, будто я могу встречаться лишь с твоими друзьями?

– Можешь, можешь. Я не это имела в виду. Просто уточнила. А вдруг – он… Ну тот, о ком я подумала. Тогда ведь у него есть право знать. Разве ты сама так не считаешь?

– Mind your own business![8] – прошипела Роза и тотчас пожалела, что ответила на английском.

Гунилла не унималась:

– Ну пожалуйста, ну скажи правду. Зря ты воображаешь, будто весь мир вращается вокруг тебя одной. А что ты ответишь ребенку, когда он или она вырастет и станет задавать вопросы?

– Будет день, будет и пища. И кстати, это тебя не касается.

Гунилла втянула воздух:

– Может, и не касается. Но я всегда относилась к тебе, как к родной сестре. А сестрам доверяют.

Впрочем, она не отступилась. Первой навестила Розу в родильном отделении. Отогнула угол простыни, под которой в маленьком пластмассовом закутке спал Томас, осмотрела двоюродного племянника. Затем с торжествующим видом глянула на мать:

– A little Englishman. Just what I thought[9].

Роза испугалась, что кузина отыщет Леонарда и выложит ему, что он стал папочкой. Но, похоже, Гунилла так и не сделала ничего подобного. А теперь уже и поздно.

В ту сентябрьскую ночь девяносто четвертого, когда разыгрался шторм, Гунилла была на борту «Эстонии». Оказалась среди тех, кому удалось добраться до спасательных шлюпок, но все равно погибла от переохлаждения и истощения.

Ингрид

Титус все-таки сказал жене. Собрался с силами и решился на разговор. Тем же вечером он стоял на пороге у Ингрид, в руках – спортивная сумка.

– Придется пожить у тебя несколько дней. Пока она не успокоится.

Но Розе не требовалось успокаиваться. Она была спокойна.

– И что она сказала? Как отнеслась?

Титус опустился в кресло, вытянул ноги. Волосы сальные, грязные, и была в нем какая-то неухоженность, какой она прежде не замечала. Они выпили вина, отмечая событие. «А хорошо бы сейчас шампанского», – подумала Ингрид. Титус нервно теребил очки, положил на столик, снова взял в руки. Она отметила, что стекла тоже нуждаются в чистке.