Нацуо Кирино - Хроника жестокости Страница 13

Женщины, как по команде, сглотнули слюну и снова переглянулись.

– Ну… гадость какую-нибудь, – в конце концов выдавила из себя девушка. Я – рот на замок, глаза в пол. Доктор пощупал мне голову.

– А шишка откуда?

– От удара.

Глаза девушки сверкнули.

– Как это получилось?

– Я захотела выйти из комнаты, вот и получила.

Разгневанная девушка обернулась к медсестре за поддержкой:

– Любая бы на твоем месте захотела оттуда ноги унести. Бить ребенка! Насильник! Скот!

Тогда я не очень понимала значения слова «насильник». Подумала, это тот, кто руки распускает, и потому возражать не стала. Только кивнула. Между тем юная блюстительница правопорядка восприняла кивок как знак согласия и сделала пометку в блокноте. Кэндзи ударил меня за то, что я позвала на помощь проходившего по коридору Ятабэ-сан, но об этом никто не знал. Я решила вообще никому не рассказывать о Ятабэ-сан. Доктор показал на мою одежду и сказал, что я могу одеваться.

– Мы тебя отправим в больницу. Там отдохнешь хорошенько. Кушай как следует, смотри телевизор. В общем, выздоравливай скорей. Потом пойдешь в школу.

Пахло от моей одежды, прямо сказать, не цветами. Еще бы! Целый год не стирана. Как я жила и не замечала? От меня самой тоже наверняка запашок не очень… Принюхиваясь, я поднесла свитер к носу. Доктор и медсестра как-то незаметно исчезли, и мы снова остались вдвоем с девушкой из полицейского отряда. Помолчав немного, она прошептала:

– Он преступник! Ненавижу! Убить его мало!

Я кивнула, и девушка стала дальше костерить Кэндзи:

– Скажи, что он тебе сделал? Не хочешь – не говори, но я хочу знать, что все-таки у вас там было. Надо засадить преступника в тюрьму. Надолго. Такое нельзя с рук спускать.

Я вздохнула. Если начать говорить про трансформации Кэндзи – из «дневного» в «вечернего» и наоборот, придется рассказать и о Ятабэ-сан, о том, как он за нами подглядывал. Какое наказание назначат Кэндзи – суровое или не очень, мне было все равно. Куда больше я переживала из-за того, что не знала, как справиться с позором и унижением.

Следующей в комнату вошла средних лет женщина в синем свитере – психиатр по фамилии Сасаки. Она пообещала навестить меня в больнице, потому что сейчас я, наверное, устала, – и ушла. Я вздохнула с облегчением. В голове была только одна мысль: когда же меня отпустят домой?

Потом раздвижная дверь резко отъехала в сторону, и в комнате в сопровождении двух агентов полиции в штатском появились родители. Обливаясь слезами, они бросились ко мне.

– Кэйко! Вот счастье-то! – рыдала мать, прижимая меня к себе. – Я была уверена, что ты жива. – Тут она сморщилась – наверное, почувствовала, как от меня воняет.

– Скотина! Это же надо – ведь ты была совсем рядом! Я бога молила, чтобы тебя поскорее нашли! Убить его мало!

Отец плакал мужскими слезами и благодарил сыщиков и девушку, их коллегу. Прижавшись к материнской груди, я исподтишка разглядывала отца и думала: «Вот они какие». Мне показалось, что мать сильно похудела, черты заострились, взгляд стал колючим, голос ослабел. У отца тоже лицо вытянулось, вид какой-то жалкий, плаксивый, как у маленького ребенка. Тем не менее, настроение у него было приподнятое, не такое, как обычно. Короче, гармонии с родителями у меня не получилось, хоть мы и не виделись целый год.

Вечером родители забрали меня из полицейского участка и перевезли в М., в больницу. О Кэндзи мне никто ничего не говорил, так что узнать, что с ним стало, возможности не было.

Вот какой диагноз мне поставили: недоедание, малокровие, обезвоживание организма, легкий ушиб головы, переохлаждение. Меня поместили в специальную палату и лечили целый месяц, хотя я восстановилась очень быстро и потом мучилась там от скуки. Каждый день, как бы стараясь перещеголять друг друга, в больницу, поинтересоваться моими физическими и психическими кондициями, приходили розовощекая девушка из полиции и мать. Что касается психиатра госпожи Сасаки, с которой я познакомилась в полицейском участке, она дала мне время прийти в себя, и в тот день появилась в моей палате, когда уже стало смеркаться.

– Ну здравствуй! Вижу, ты уже совсем молодец.

В первый раз Сасаки показалась мне простоватой особой средних лет; в светлой палате возраст можно было определить точнее – лет тридцать пять. На ней был зеленый свитер с красной аппликацией. Это цветовое сочетание мне что-то напоминало.

– Завтра же Рождество.

Надо же! В комнате Кэндзи я забыла про времена года. Просто не думала об этом. За год, что я у него просидела, прошли Рождество, Новый год, Праздник девочек[14]. Дни проходили, похожие один на другой; весь год одинаковый, никаких праздников. День, ночь… Менялась только температура воздуха.

– Кэйко-тян – молодец, поправляешься. Это тебе.

Сасаки протянула плюшевого медвежонка. Мне, старушке с телом ребенка. Я сказала «спасибо», хотя подарок не принес радости, и положила медвежонка на столик. Не подавая вида, что ей что-то не нравится, Сасаки поставила стул к моей кровати. Не близко, не далеко. Установила дистанцию, проявила деликатность, но мне от этого, наоборот, стало неприятно. Закрыв комиксы – я рассматривала их перед приходом психиатра, я коснулась рукава розовой пижамы, в которую нарядила меня мать.

– Хорошо поспала?

Я кивнула, а Сасаки терпеливо улыбнулась, давая понять, что ждет каких-то слов. Я твердо решила ничего ей не говорить. Сасаки хочет вытянуть из меня что-нибудь, залезть в душу. Как человек собирается меня исцелить, если не пережил того же, что и я. Молчание длилось минут десять. Наконец Сасаки поднялась со стула и тихо сказала:

– Я еще приду тебя навестить.

В следующий раз она появилась на Новый год. Я сидела и ждала мать. Она обещала принести из дома моти[15] – в больничной столовой их не было. И тут вошла Сасаки.

– Как здесь тепло! А на улице снегопад. Сильный. – Она показала на снег, нападавший на плечи.

– Знаю.

Я выглянула в окно, но быстро отвела взгляд. После долгого перерыва было больно смотреть на снег. Как на яркое солнце в тот день, когда меня освободили.

– Вот. Хочу тебе подарить. Увидела вчера в писчебумажном магазине.

Это был ежедневник с котенком на обложке. Я тут же вспомнила о нашем с Кэндзи дневнике. «А вдруг Сасаки знает, что я его спрятала?» – в смятении подумала я. В ее глазах мелькнуло любопытство и через секунду пропало. Как у охотника, увидевшего дичь. С того дня я наглухо закрылась перед Сасаки, не говорила ни слова во время ее визитов.

А с искренней и общительной девушкой из полиции я, наоборот, подружилась. Ее звали Каё Саванобори. У нее было заветное желание – работать в полиции. Она окончила местный частный колледж, лучше всех сдала экзамены на службу в полиции и очень этим гордилась. В полицию ее тянуло не просто так – в семье все полицейские: и отец, и дядя, и старшие братья. Очень симпатичная девушка, лицо портили только красные щеки. Но с фигурой беда – невысокая, коренастая, ноги кривые. Она напоминала мне крабеныша с симпатичной мордочкой. Однако Каё не стеснялась своего малого роста и, привыкнув ко мне, часто демонстрировала у моей кровати разные позы, как заправский борец. Как говорила Каё, если бы ее не взяли в полицию, она пошла бы в женскую борьбу.

Префектуральное управление полиции не знало, что делать с этим особым случаем – ребенка так долго держали в заточении, – и после мучительных раздумий решило приставить ко мне Каё. Полиция города М. вела поиски в К., действовала по шаблону, а полиция К. вообще делала вид, что это ее не касается. За такой подход к работе досталось и тем, и другим, и за дело взялось полицейское управление префектуры. Поэтому со мной так заботливо обращались. Фактически это означало, что всерьез заниматься моим делом, вести настоящее расследование никто не собирается. Следователи, конечно, меня выслушали, но в присутствии родителей. Поэтому я мало что рассказала, да они и сами серьезных вопросов не задавали, с самого начала решив для себя, что от ребенка все равно ничего не добьешься. Единственное – спросили о Миттян.

– Кэйко-тян! Кэндзи вроде называл тебя Миттян. Не скажешь, почему? И еще: не слышала ли ты такое имя – Митико Ота? Это девочка, учится во втором классе.

Я мотнула головой и в свою очередь спросила, что с Кэндзи. Следователи переглянулись:

– Не надо о нем думать, Кэйко-тян. – И все. От них все равно ничего не добьешься, лучше потом порасспросить Каё.

От Каё я узнала странные вещи. Причинившую мне такую боль дырку в шкафу, что стоял в комнате Ятабэ-сан, никто не заметил. Этим и кончилось. Местонахождение самого Ятабэ-сан тоже выяснить не удалось.

Полиция хотела снять с Ятабэ-сан показания, но несмотря на энергичные поиски, его не нашли ни в К., ни в окрестностях. Как сквозь землю провалился. Вдобавок выяснилось, что Ятабэ – это не настоящее имя. Условия в цеху, где работали Кэндзи и Ятабэ, были отвратительные, поэтому его владельцы – муж и жена – нанимали или молодых неустроенных парней вроде Кэндзи, или таких бродяг без прошлого и без имени, как Ятабэ-сан.