Дин Кунц - Ночь Томаса Страница 13

Интуиция подсказывала: если я притворюсь, что ничего не слышал, это воспримут как проявление слабости. А слабость провоцирует нападение.

Звуки эти напоминали некое пение, вроде бы металлические, но и близкие к стрекотанию насекомого.

Как и окружающий мир, крыльцо пряталось в тумане и тенях.

— Кто здесь? — спросил я, но ответа не получил.

Поднимаясь по ступенькам, уловил движение слева от себя. Ритмичное покачивание чего-то плоского (вперед-назад), синхронизированное со звуками.

На крыльце я повернулся, шагнул вправо. Нашел покачивающиеся качели, подвешенные к потолку на цепях.

Кто-то сидел на них в темноте, не качался, но, возможно, наблюдал, как я прятался от грузовика. Судя по дуге, описываемой качелями, наблюдатель только-только поднялся с них, оставив качели раскачиваться, чтобы привлечь мое внимание.

На крыльце я стоял один.

Если бы он спустился вниз, когда я поднимался, мы бы столкнулись. Если бы перепрыгнул через ограждение, я бы его услышал.

Парадная дверь, как бы тихо он ее ни открывал и закрывал, издала бы хоть какой-то звук, зайди он в дом.

Четыре окна смотрели на меня. Ни одно не отражало света, и стекла чернотой не отличались от неба на краю Вселенной, куда не добирался свет звезд.

Я заглянул в каждое окно. Если бы кто-то наблюдал за мной с другой стороны, я бы различил его силуэт, чуть более светлый на фоне темной комнаты.

Качели продолжали раскачиваться.

На мгновение я подумал, что дуга и не думает уменьшаться, словно кто-то невидимый по-прежнему раскачивается на качелях. Но металлическая песня затихала… и у меня на глазах качели остановились.

Я уж подумал: а не постучать ли в окно и посмотреть, что из этого выйдет?

Вместо этого вернулся к ступенькам, спустился.

Меня окружали темнота и туман.

На крыльце я чувствовал, что кто-то… или что-то составляет мне компанию.

Раз уж я вижу оставшихся в нашем мире призраков умерших людей, то и представить себе не мог, что по земле могут ходить и невидимые мне призраки.

А вдруг? — спросил я себя, но отверг такую возможность. Происходило что-то странное, но призраки на объяснение не тянули.

Вновь сосредоточившись на Аннамарии, я покинул территорию раскачивающегося на качелях фантома, вернулся на тротуар и направился на север. И вскоре психический магнетизм уже уверенно вел меня к цели.

Птицы не пели. Собаки не лаяли. Ни дуновения ветерка, ни уханья совы, ни шелеста листвы. И я ушел достаточно далеко от моря, чтобы слышать прибой.

Хотя я постоянно оглядывался, никто не шел следом за мной. И если кожу на шее под линией волос и покалывало, то не от взглядов преследователей, а от осознания, что в этом мире я совсем один и нет у меня здесь друзей, за исключением восьмидесятивосьмилетнего актера, который до такой степени ушел в себя, что не замечал ни крови на моем лице, ни, чуть позже, мешочка со льдом, приложенного к голове.

Глава 13

Предсказанное Хатчем цунами накрыло город, если считать туман белой тенью черного моря, потому что он вобрал в себя весь Магик-Бич, превратив его в один из городов, ушедших на дно. Высота этой «волны» вполне могла достигать тысячи футов.

И пока я искал Аннамарию, белые потоки тумана казались мне не просто тенью моря, но предвестником грядущего прилива, красного прилива из моего сна.

На всех улицах туман одевал деревья в белые наряды и нахлобучивал на их макушку белый тюрбан… пока я не добрался до гиганта с широкими листьями, к которому туман, похоже, боялся подступиться. Это дерево с великолепными, раскидистыми ветвями возвышалось на шестьдесят или на семьдесят футов.

Из уважения к красоте окружающего мира, я знаю названия многих составляющих этой красоты, в том числе и деревьев. Но название этого не знал и не мог вспомнить, чтобы видел его раньше.

Каждый лист состоял из двух половинок, с четырьмя округлыми выступами. На ощупь листья были толстые и вощеные.

Между черными ветвями белые цветы, огромные, как чаши, словно светились в темноте. Они напоминали цветы магнолии, но превосходили их размером, и я точно знал, что это не магнолия. Вода капала с лепестков, словно дерево конденсировало туман, чтобы сотворить эти цветы.

За деревом, наполовину им скрытый, стоял двухэтажный викторианский особняк, не столь вычурный, чтобы полностью отвечать заявленному стилю, со скромным крыльцом, а не роскошной верандой.

И хотя туман боялся подступиться к дереву, дом он захватил. И свет в комнатах практически не выходил за стекла.

Я прошел под деревом, но психический магнетизм повел меня не на крыльцо, а к отдельно стоящему гаражу, где окна на втором этаже светились тусклыми рубиновыми пятнами, марая туман.

За гаражом я нашел лестницу, которая привела меня на площадку у двери. Четыре стеклянные панели закрывала плиссированная занавеска.

Я уж собрался постучать, когда задвижка выскользнула из скобы и дверь приоткрылась на несколько дюймов. В щель я увидел оштукатуренную стену, на которой пульсировали круговые тени, окруженные мягким, красноватым светом.

Я ожидал, что дверь будет на цепочке. А в щели появится озабоченное лицо Аннамарии. Но никакой цепочки не увидел, и лица тоже.

После короткого колебания толкнул дверь. Она вела в большую комнату, мягко освещенную пятью масляными лампами.

Одну лампу поставили на обеденный стол, у которого стояли два стула. На одном, лицом к двери, сидела Аннамария.

Помимо стола и двух стульев, скромную обстановку комнаты составляли узкая кровать в одном углу, тумбочка с настольной лампой, просиженное кресло, скамеечка для ног и журнальный столик.

Из пяти масляных ламп, широких стеклянных сосудов с высокими горлышками, в которых плавали горящие фитили, две были желтовато-коричневые, три — красные.

Я сел за стол напротив Аннамарии и обнаружил, что он накрыт к обеду.

Два сорта сыра, два — оливок. Порезанные клинышками помидоры, кружочками — огурцы. Миска с йогуртом. Тарелка с инжиром. Хлеб с хрустящей корочкой.

Я и не чувствовал, до чего мне хотелось пить, пока не увидел кружку с чаем, в который, как я понял по вкусу, добавили персиковый сок.

А в широкой вазе плавали три цветка с дерева, которое росло на участке.

Не произнеся ни слова, мы принялись за еду, словно не было ничего необычного в том, что я ее нашел или она меня ждала.

Она из ламп горела на столике в маленькой кухне, остальные — в комнате. На потолке над каждой лампой высвечивались круги, от которых разбегались постоянно изменяющие форму тени.

— Очень красиво, — наконец подал я голос. — Эти масляные лампы.

— Свет других дней, — откликнулась она.

— Других дней?

— Солнце выращивает растения. Растения выделяют масло. Масло горит в лампе — отдает свет других дней.

Я никогда не думал, что свет масляной лампы — запасенный, преобразованный, а потом отданный солнечный свет прошлого, но, разумеется, так оно и было.

— Свет масляных ламп напоминает мне о родителях.

— Расскажи мне о них.

— Тебе будет скучно.

— А ты попробуй.

Улыбка. Покачивание головы. Она продолжала есть и ничего не сказала.

После возвращения с пирса она не переоделась, осталась в тех же теннисных туфлях, серых брюках и широком розовом свитере. Только закатала рукава, обнажив изящные запястья.

Серебряный колокольчик по-прежнему блестел на серебряной цепочке.

— Очень красивый медальон, — прокомментировал я.

Она не ответила.

— Он что-то означает?

Она встретилась со мной взглядом.

— Как и всё.

Что-то в ее взгляде заставило меня отвести глаза, и я почувствовал страх. Не за нее. Страх… не знаю какой. Ощутил, как сердце заполняет беспомощность, не понимая, какая на то причина.

Она принесла с кухни керамический кувшин и наполнила мою кружку.

Когда она вновь села напротив меня, я протянул к ней руку, ладонью вверх.

— Возьмешь меня за руку?

— Ты хочешь подтвердить то, что уже знаешь?

Я продолжал тянуться к ней.

Она уступила, взяла меня за руку.

Квартира над гаражом исчезла, и я больше не сидел на виниловом стуле с хромированными ножками, а стоял на берегу в кровавом свете, под горящим небом и под чем-то огненным, поднимающимся из моря.

Когда она убрала руку, видение исчезло. Гореть остались только фитили ламп, надежно упрятанные в стекло.

— Ты — часть этого.

— В меньшей степени, чем здоровяк с пирса.

Гиганта удивило видение, которое сверкнуло перед его мысленным взором, когда он прикоснулся ко мне, а вот Аннамария не удивилась.

— Тот человек и я в разных лагерях. В каком лагере ты, Одд Томас?

— Ты тоже видела этот сон?

— Это не сон.

Я посмотрел на ладонь моей руки, прикоснувшись к которой она вызвала тот самый кошмар.