Кен Бруен - Стражи Страница 13

— Твою мать, я не про то. Я жалею, что не прикончил этих ублюдков.

Я отделывался смешком.

Увольнительные мне давали как попало. Когда случались «беспорядки», приходилось работать по двое суток без отдыха. Но когда бы меня ни отпускали в увольнительную, Саттон уходил с работы и мы отправлялись в загул.

Помню, как однажды, в вечер субботы и утро воскресенья, мы пили долго и много в забегаловке на Лоуер Фоллз. Тяжелая атмосфера опасности только подгоняла нас.

Клянусь, можно было ощутить вкус пороха в пиве.

Саттон сиял:

— Парень, вот это то, что надо, лучшее, чего можно достичь.

На память о том запое у меня до сих пор сохранилась арфа высотой в два фута, сделанная вручную заключенными тюрьмы Лонг-Кеш. Наверное, я слушал «Люди за колючей проволокой» раз сто.

Запивая пиво золотистым виски, Саттон приблизил свое лицо, по которому градом катился пот, ко мне и сказал:

— Это ведь то, что надо, правда, Джек?

— Да, все очень здорово.

— Знаешь, чем надо бы закончить?

— Ну скажи.

— Убить какого-нибудь ублюдка.

— Что?!

— Ну да… или шлюху.

— Что?

Он отодвинулся, ущипнул меня за плечо и сказал:

— Шучу… выкинь из головы, Джек.

Такое случалось несколько раз в год. И каждый раз я выбрасывал все из головы вместе с пустыми бутылками и монументальным похмельем.

Иногда у меня появлялось тревожное ощущение, что он меня ненавидит. Никогда не мог точно понять почему и старался избавиться от этого ощущения как от пьяного бреда.

Однажды вечером я ждал его в пивной «Ньюри». Обычно у меня в кармане лежала книга — я ее читал, как только подворачивался удобный момент. Я так погрузился в чтение, что вздрогнул, услышав:

— Бог мой, Тейлор, ты опять с книгой.

Я хотел было спрятать книжку, но он выхватил ее у меня из рук и прочитал:

— «Гончая небес». Фрэнсис Томпсон, да?

— Ты ее читал?

Он откинул голову и процитировал:

— «Я бежал от него ночами, я бежал от него днем…»

Я кивнул, и он сказал:

— Он умер от перепоя.

— Что?

— Как умирают все алкоголики — от перепоя.

— Господи!

Когда у меня появлялись сомнения, я их отбрасывал. Твердил себе: «Он мой друг. И не бывает идеальных людей».

Библиотека в «Баллинсло» была закрыта. На реконструкцию. Пришлось заняться трудовой терапией.

В остальное время я глотал либриум, старался не встречаться с Биллом и каждый вечер тосковал о снотворном.

Последний мой сон в психушке был таким реальным, что иногда мне кажется, будто все произошло наяву. Саттон говорил:

— Ты читатель… по сути дела эксперт-криминалист.

— Да.

— Читал «Убийца внутри тебя» Джима Томпсона?

— Пропустил.

— Ты пропустил его лучшую книгу.

Но есть Бог. И не только в песне Тома Джонса. В день выписки мне вернули одежду, постиранную и выглаженную. И пухлый бумажник. Ни у одного алкаша к концу запоя не остается денег в кармане. Это против закона природы. Когда я уходил из своей квартиры, у меня не могло быть с собой больше тридцати фунтов. Я уставился на бумажник.

Медсестра, неправильно поняв мой взгляд, сказала:

— Все на месте, мистер Тейлор. Мы не воруем у наших пациентов. Четыреста пятьдесят фунтов. Пересчитайте, если хотите. — И рассерженно хлопнула дверью.

Я попрощался с доктором Ли и спросил его:

— Я могу сделать взнос?

— Не пейте.

— Я имею в виду…

— Я тоже. — Он протянул руку и напомнил: — Существует Общество анонимных алкоголиков.

— Знаю.

— И торпеды.

— Тоже знаю.

Он не покачал головой, но по выражению его лица было легко понять, что он думает. Потом он спросил:

— Джек, у вас есть семья… друзья?

— Хороший вопрос.

— Ну, лучше вам это выяснить.

На улице вовсю сияло солнце. Проехал автобус, и все пассажиры уставились на меня. На фоне печально известной в Ирландии психушки, учитывая все мои ссадины и забинтованную руку, меня определенно нельзя было принять за работника этого заведения.

Я показал им палец.

Многие зааплодировали.

Естественно, до бара от больницы было рукой подать. На какое-то мгновение я повернул в ту сторону. Никогда еще моя внутренняя сирена не орала так громко. Нельзя… нельзя. Я оглянулся и почувствовал, как одобрительно кивнул доктор Ли, как будто он мог меня видеть. Я прошел мимо.

На вокзале мне пришлось ждать поезда всего полчаса. Посидел в буфете, ничего не заказывал. На стуле лежала газета. Снова трибуналы. Появилось чувство, что я тоже получил коричневый конверт. Посмотрел на дату в газете, и мой желудок сделал сальто: я был в психушке двенадцать дней. По одному на каждого апостола. Посчитав в уме, я догадался, что прогулял три рабочих дня и… зарабатывал деньги.

Подошел поезд, я сел у окна. В больнице я не брился и сейчас мог похвастать почти приличной бородкой. Я стал похож на папу Криса Кристофферсона. Из-за свернутого набок носа у меня был вид человека, с которым опасно связываться. Уходя из психушки, я внимательно посмотрел в зеркало. Решил интригующую меня проблему. Насчет собственных глаз. Они были чистыми и почти живыми. Не ясными, но где-то близко. После того как я годы видел в зеркале больные глаза, это было приятным открытием.

Когда мы подъезжали к Атенри, в коридоре показалась тележка с напитками. Парнишка лет восемнадцати спросил:

— Чай, кофе, минеральная вода?

— Чай, пожалуйста.

Я видел, что он изучает мои ссадины, и объяснил:

— Упал с мотоцикла.

— Ух ты!

— Да, гнал за девяносто.

— «Харлей»?

— А другие бывают?

Ему понравился мой ответ. Он спросил:

— Выпить не хотите?

— Что?

— Понимаете, у нас есть такие маленькие бутылочки, но, с другой стороны, кому захочется платить за них бешеные деньги?

— Нет… спасибо.

— Я дам вам две по цене одной. Ну как?

— Я не могу… в смысле… пью таблетки… болеутоляющие.

— А… таблетки… — Казалось, он и про таблетки все знает. — Мне пора, — сказал он. — Всего хорошего.

Сойдя с поезда, я встретил таксиста, которого знал всю жизнь. Он спросил:

— Налегке путешествуешь?

— Багаж прибудет машиной.

— Мудро.

Если вы умеете врать, не меняясь в лице, вы человек особенный. Таксисты, ясное дело, давно научились разбираться в людях.

Я смотрел на Эйр-сквер, и с каждого угла меня манили к себе пивнушки. Туристы с рюкзаками сновали взад-вперед в поисках «Нирваны», дешевого мотеля. В южном конце собрались молодые пьянчуги в полном составе. Поскольку некому было мне это сказать, я сказал сам:

— Добро пожаловать домой.

* * *

Мертвые

Входя в пивную «У Грогана», я одновременно ощущал страх и адреналин в крови. Стоящий за стойкой Шон меня не узнал. Я сказал:

— Шон.

— Бог мой, Пресвятая Богородица, явление Христа народу!

Он вышел из-за стойки и спросил:

— Господи, да где ты пропадал? Вся страна тебя разыскивает. Садись, садись, принесу тебе что всегда.

— Шон, выпивки не надо… только кофе.

— Ты серьезно?

— Увы.

— Молодец.

Понимаете, сразу становится ясно, что твои дела плохи, если трактирщик радуется, что ты не пьешь. Я уселся, чувствуя легкость в голове.

Шон вернулся с кофе:

— Я налил тебе туда молока, чтобы у него был не такой сиротский вид.

Я попробовал кофе:

— Господи, как вкусно!

Он хлопнул в ладоши, как развеселившийся ребенок, и сказал:

— Это настоящий кофе. Обычно я наливаю тебе, что осталось, но сейчас…

— Замечательный кофе, лучше не бывает.

— Давай рассказывай.

Ничто не останавливает беседу так успешно, как подобная просьба. Пропадает всякое желание говорить. Но он продолжил:

— Эта женщина, Энн. Каждый день заходила, все время звонила… а Саттон меня едва с ума не свел. Почему ты не позвонил?

— Не мог.

— А, понятно.

Шон вернулся с кофе:

— Я налил тебе туда молока, чтобы он не выглядел таким голым. — Но ему ничего не было понятно. Он встал. — Всему свое время. Я рад, что ты в порядке.

Через некоторое время я решил попытаться найти Саттона. Что оказалось совсем просто. Он торчал в баре в «Скеффе». Он и глазом не моргнул, только спросил:

— Где пропадал?

— Вильнул в сторону.

— Тебе идет борода — делает тебя еще страшнее. Пива или виски?

— Колу.

— Пусть будет кола. Бармен!

Саттон взял новую кружку пива и кока-колу и отнес все на столику окна. Мы сели, и он чокнулся кружкой с бутылкой воды:

— Будем здоровы.

— Будем здоровы.

— Значит, «Баллинсло»?