Джеймс Дики - Избавление Страница 14

– Да что угодно, – сказал старик. – Играйте, все равно что.

Дрю начал играть «Дикий цветок», поначалу в среднем темпе, без поворотов музыкальных фраз. Лонни потянул за резинки и передвинул каподастр вверх по грифу. Дрю заиграл громче; гитара гудела, затопляя звуками площадку перед заправкой. Дрю играл прекрасно – я никогда раньше не слышал, чтобы он играл так хорошо. И я весь отдался музыке, которая захватила меня и глубоко тронула, как это бывает с человеком, достаточно равнодушным к музыке, но вдруг почувствовавшим силу ее воздействия. Через некоторое время стало казаться, что Дрю добавляет к каждой сыгранной ноте еще какой-то звук, выше по тону, воспринимавшийся как нежное металлическое эхо мелодии; и вдруг я сообразил, что это играет банджо, но так мягко, верно, что складывалось впечатление, будто сам Дрю умудряется каким-то образом производить эти вторящие гитаре звуки. Я не видел лица Дрю, но его спина выражала чистейшую радость. Дрю ушел в сторону от мелодии и стал наигрывать что-то ритмичное, и Лонни тут же подхватил этот ритм. Он ничего не акцентировал, и во всем, что он играл, присутствовало восхитительное гладкое переливание, бесконечное течение. Его руки, все в длинных царапинах, двигались не спеша, а пальцы – так быстро, что казались почти неподвижными, как у хорошей машинистки, и было такое впечатление, что музыка рождается сама по себе. Дрю вернулся к мелодии, но уже в другом ключе, соскользнул с капота и, продолжая играть, стал рядом с Лонни. Они наклонились друг к другу, сблизив инструменты – такие деланные позы принимают вокальные группы и так называемые «народные певцы», выступающие по телевидению, но у Дрю и Лонни это выглядело совершенно естественно. Меня охватило ощущение, что я являюсь свидетелем чего-то необычного, редкого, неповторимого, и я совершенно другими глазами смотрел на них – на этого слабоумного деревенского парнишку и круглолицего добропорядочного городского жителя, занимающего некоторое положение в обществе, хорошего семьянина, по субботам старательно подстригающего изгородь вокруг своего дома. Я порадовался за Дрю – не напрасно мы ехали так далеко: это маленькое музыкальное событие уже само по себе могло служить для него оправданием всей поездки.

– Отлично! – воскликнул Дрю после того, как прозвучал последний аккорд.

– Ладно, Дрю, – сказал Льюис. – Прячь эту штуку. Сегодня нам еще нужно усесться в байдарки и почувствовать под собой воду.

– С этим парнем я мог бы играть целый день, – сказал Дрю. – Можешь еще подождать минуту? Я хочу записать его имя и адрес.

Он хотел было обратиться к Лонни, но потом, вроде бы испугавшись, что тот может не знать ни своего имени, ни своего адреса, повернулся к старику. Они отошли на несколько шагов, почти за пределы заправки, остановились и стали о чем-то беседовать. Дрю передал свою гитару старику, вытащил из кармана ручку и бумажник и тщательно записал то, что диктовал ему старик. Старик на прощание дружеским жестом коснулся плеча Дрю. Дрю вернулся к машинам, а старик и Лонни ушли в дом.

– Знаете, – сказал Дрю, обращаясь ко всем нам сразу, – я бы хотел как-нибудь приехать сюда еще раз, послушать музыку, которую здесь играют. Я ошибался, когда думал, что все стоящие музыканты из глубинки переехали в Нэшвилл[6].

– А сказал старик что-нибудь еще о реке? – спросил Льюис.

– Он сказал, что берега здесь очень крутые и спустить байдарки на воду не удастся. Но милях в восьми или десяти к северу местность плоская, и можно легко подойти к реке. Через лес туда можно доехать по дороге. Он рассказывал, что несколько лет назад в лесу велась заготовка древесины и, насколько ему известно, там остались проложенные тогда дороги и подъезды к реке. Ну, по крайней мере, есть возможность подъехать прямо к берегу.

– А как насчет того, чтобы перегнать наши машины в Эйнтри?

– Здесь, он сказал, нет никого, кто бы взялся за это дело. Но недалеко, в той стороне, куда нам ехать, есть автомастерская. Там работают два брата, может, они согласятся помочь.

Мы выехали из городка, и только тогда я понял, как высоко над рекой он стоит. Когда мы проезжали по мосту, река, мелькавшая сквозь ажурную арматуру, выглядела зеленой, спокойной, медленно текущей и, как мне показалось, очень узкой, вовсе не глубокой, совсем не опасной, а просто живописной. Трудно было представить, что она течет через дикие леса, что к ней на водопой приходят дикие животные, что вскоре ее перегородят дамбой и она превратится в озеро.

Отъехав от городка не больше чем на полмили к северу, мы остановились. Льюис решил, что было бы неплохо, если бы Дрю и Бобби вернулись в город купить съестных припасов – их нам не хватало. А мы тем временем отправились бы договариваться насчет машин. С того места, где мы остановились, хорошо была видна автомастерская, на которой большими буквами было написано: «Гринер Бразерс Гэридж». Льюис сказал Дрю, что мы будем ожидать его и Бобби у мастерской.

Подъехав к ней, мы остановились совсем рядом и вышли из машины. Впритык к мастерской стоял каркасный дом; мы подошли к двери и постучали. Никто не ответил. В мастерской кто-то стучал молотком. Она была сооружена из листов оцинкованной жести, и звук казался особенно гулким. Мы обошли мастерскую вокруг и обнаружили, что на больших деревьях висит солидный замок на цепи. Мы пошли дальше, и с противоположной стороны мастерской увидели полуотворенную дверь с покосившейся створкой. Льюис зашел первым, я за ним.

Внутри было темно и очень жарко, пахло железом. В таком душном, жарком помещении сразу прошибает пот, будто он только и ждал нужного сигнала, чтобы залить все тело. Кругом стояли или лежали на боку наковальни; сверху свисали цепи, покрытые толстым слоем застывшей смазки. Куда ни повернись – какие-то крюки, острые предметы – инструменты, большие гвозди, разодранные, ржавые жестяные банки и канистры. На полу и на скамейках стояли аккумуляторы и батареи, еще блестящие и уже позеленевшие. Стук молотков по металлу несся отовсюду, в основном, отражаясь от крыши. Этот грохот не только оглушал – казалось, он ослеплял. Было как-то странно стоять в полутьме, в этом металлическом грохоте, причиняющем боль. Нас пока явно не заметили.

Мы двинулись дальше в поисках того, кто производил весь этот невероятный шум. Было такое впечатление, что одновременно грохотало во дворе, на крыше, прямо за стенами и все это громыханье было направлено прямо в нас. Когда мы подошли достаточно близко к источнику шума, вздрагивая при каждом ударе, грохот вдруг прекратился. Казалось, сам воздух уплотнился вокруг нас. Хотя в той части мастерской, где мы оказались, было темнее, чем там, где были наковальни и аккумуляторы, глаза уже освоились с темнотой, и мы стали различать и другие предметы. На столе лежала большая ступица – наверное, от колеса грузовика, – и над ней склонилась фигура человека. Он нас еще не заметил, и когда я уже было собрался что-нибудь сказать, человек распрямился и повернулся в нашу сторону.

Ничего не говоря, сжав одну руку другой, человек прошел между нами и направился к косой полосе света, обозначавшей вход. Я инстинктивно отстранился, давая ему пройти. На какое-то мгновение мне показалось, что Льюис сделал движение, будто хотел стать на его пути. Я весь внутри сжался, не понимая, но пугаясь того, что происходит, или того, что вот-вот может произойти. Движение Льюиса, который намеревался преградить ему путь, помешать ему пройти, было таким же инстинктивным, как мой шаг в сторону, чтобы пропустить человека. Но с уверенностью я сказать не могу – действительно ли Льюис попытался это сделать. Возможно, мне с того места, где я стоял, это просто померещилось в темноте. Мы вышли вслед за автомехаником.

Когда мы вынырнули в яркий солнечный свет, заливавший пыльный двор, кое-где поросший хилой травой, он стоял, широко расставив ноги, и глядел на свою руку. На тонкой перепонке между большим и указательным пальцами краснел свежий порез. Механик был большим, тяжелым человеком – килограммов на десять тяжелее, чем Льюис. На нем были комбинезон, майка, кепка, какую обычно носят машинисты-железнодорожники, и армейские сапоги с обрезанными голенищами. Он держал свою руку низко у пояса, и казалось, будто для этого ему приходится напрягать все мускулы второй руки и всего тела.

В такой ситуации непринужденно начать беседу очень трудно. Больше всего в тот момент мне хотелось просто исчезнуть, а не объяснять, что мы делаем у этой мастерской. Но Льюис подошел к человеку с порезанной рукой, и спросил – с удивительной для него вежливостью, – не мог бы ли он нам помочь.

– Нет, – ответил великан, пристально посмотрев при этом почему-то на меня, а не на Льюиса. – Не так страшно, как я думал.

Он вертел свою порезанную руку и так и сяк, все так же держа ее низко, у пояса. Потом вытащил из кармана серый платок и обернул им руку, затянув узел зубами.