Жан-Кристоф Гранже - Мизерере Страница 14

— Внешние реснитчатые клетки, — продолжала женщина, — воспринимают и усиливают звуковые вибрации. Как вы сами видите, реснички разрушены орудием преступления. Если бы жертва выжила, она бы до конца дней осталась глухой.

Касдан поднял глаза. Его взгляд снова упал на ее груди. Но теперь это зрелище на него никак не подействовало.

— Доктор Мендес упоминал вязальную спицу. А как по-вашему?

— Наверняка нет. Острие иглы гораздо тоньше.

Встав из-за стола, она указала на прикрепленную к стене схему: нечто вроде разноцветной улитки. Она наставила указательный палец на узкий проход.

— На этой схеме вы видите ушные косточки, образующие очень тесный коридор. Игла проникла в этот промежуток. Из чего следует, что у нее был очень тонкий кончик. Думаю, что у острия имелась ручка и все вместе сделано из очень прочного сплава.

Франс Одюссон снова села. У Касдана вдруг возникла дикая мысль.

— А острие могло быть ледяным? Замороженная вода не оставила бы никаких следов…

— Нет. Такая тонкая ледяная игла сломалась бы о кость. Я говорю об оружии толщиной в несколько микронов. Сделанном из… неизвестного сплава. Что-то из области фантастики.

Она улыбнулась, осознав смысл своих слов.

— Извините меня, наверное, я смотрю слишком много телесериалов. На самом деле я просто хотела сказать, что в этом вся загадка. В орудии преступления.

Касдан снова взглянул на снимки. Эти угольно-черные равнины — словно окаменевшие, материализовавшиеся страдания убитого. Интуиция подсказывала ему, что между причиной смерти, болью и мотивом преступления, который, возможно, имелся у чилийских истязателей, есть связь.

— Мне удалось очень быстро оказаться на месте преступления, — объяснил он. — Крик жертвы все еще звучал в органных трубах. Очевидно, Вильгельм Гетц издал страшный вопль. Рикардо Мендес полагает, что он умер от боли. Как по-вашему, такое возможно?

— Вполне. Мы здесь провели немало исследований болевого порога барабанной перепонки. Это очень чувствительная область. Мы постоянно лечим баротравмы, полученные при резких перепадах давления во время глубоководных погружений или авиаперелетов. Пострадавшие утверждают, что боль была чрезвычайно острой. В данном случае острие проникло очень глубоко. Боль вызвала сильнейший шок на уровне всего организма и привела к остановке сердца.

Армянин осторожно встал, стараясь ничего не уронить, и уверенно произнес:

— Спасибо, доктор. Можно мне забрать снимки и заключение?

Отоларинголог замерла. В ее глазах мелькнуло недоверие.

— Я бы предпочла следовать обычной процедуре. Я отправляю все в Институт судебной медицины, а вы получите копию у себя в конторе.

— Ну конечно, — уступил Касдан. — Я всего лишь хотел миновать один этап. Но благодаря вам я и так выиграл много времени.

Франс Одюссон взяла визитку и записала свой телефон.

— Номер моего мобильного. Это все, что я могу вам предложить.

Касдан поднял колпак и потряс им, чтобы зазвенели бубенцы:

— Спасибо. И счастливого Рождества!

13

После больницы Труссо Касдан объехал все три прихода, где Гетц служил органистом и регентом. В Четырнадцатом округе, в Нотр-Дам-дю-Розер, он не застал никого, с кем стоило переговорить. Капеллан болел, а священника не оказалось на месте. В Нотр-Дам-де-Лоретт на улице Флешье отец Мишель набросал ему стандартный портрет Гетца. Сдержанный, смирный, уравновешенный. Касдан съездил и в церковь Святого Фомы Аквинского рядом с бульваром Сен-Жермен, но снова впустую. Весь причт отправился в двухдневную поездку.

В 15.30 Касдан вернулся домой. Зашел на кухню и сделал себе сэндвич. Хлеб для тостов. Ветчина. Гауда. Корнишоны. Запивая еду остывшим кофе, он думал, что ему совсем не хочется обзванивать семьи, в которых Гетц давал уроки музыки. И погрузиться в новейшую историю Чили он тоже не жаждал. Зато странный молодой полицейский задел его за живое. Ему не терпелось оценить конкурента.

Быстро проглотив сэндвич, он подлил себе кофе и устроился за письменным столом. Позвонил Жан-Луи Греши, с которым вместе работал в уголовке. Позднее тот возглавил отдел по защите прав несовершеннолетних.

— Как жизнь? — обрадовался комиссар. — Все еще крошишь чужие зубы?

— Скорее свои. О хлебный мякиш.

— Каким недобрым ветром тебя принесло?

— Тебе знаком Седрик Волокин?

— Один из лучших моих кадров. А зачем тебе?

— Похоже, этот парень расследует убийство в моем приходе. В армянском соборе.

— Быть того не может. Он отстранен. На неопределенный срок.

— В честь чего?

Помолчав, Греши продолжал, понизив голос:

— У Волокина проблема.

— Какая?

— Наркотики. Он на игле. Его застукали в клозете с одной героинщицей. Непорядок. Пришлось отправить его на лечение.

— Его уволили?

— Нет. Я замял это дело. С возрастом становлюсь сентиментальным.

— А где он лечится?

— В Уазе. Центр «Юность и надежда». Но все называют его «Cold Тurкеу».

— Почему?

— По-английски это значит «соскочить». Отказ от наркотиков всухую, без медикаментов и химических веществ. Вроде как они врачуют словом. И спортом. Хиппи-переростки. Последыши антипсихиатрии.

Касдан попробовал выражение «Cold Тurкеу» на вкус. Ему представился ледяной дождь в Стамбуле, трубки с опиумом, минареты, наргиле. Тут же он понял свою ошибку. «Тurкеу» означало не Турцию, а домашнюю птицу. «Cold Тurкеу» — это всего лишь «холодная индейка». Прозрачный намек на симптомы ломки: ледяной пот и гусиная кожа…

— По-твоему, — настаивал Касдан, — он никак не мог встрять в мое дело?

— Его поместили в центр три дня назад. По-моему, он сейчас клацает зубами в своем спальном мешке.

— Сколько ему лет?

— На вид двадцать семь-двадцать восемь.

— Образование?

— Магистр права, магистр философии, к тому же окончил не что-нибудь, а Канн-Эклюз. Большой умница, и не только. Первый по стрельбе. Когда-то был чемпионом Франции по боевому искусству, уж не помню какому.

— А по службе?

— Сперва два года в наркоотделе. Там-то он, я думаю, и подсел.

— И после этого ты взял его к себе?

— У него на лбу не было клейма «наркоман». И потом, он ведь сам к нам просился. Парнями с такими данными не разбрасываются. Между прочим, в наркоотделе уровень раскрываемости у него был девяносто восемь процентов. Его можно заносить в книгу рекордов.

— Что еще?

— Музыкант. Кажется, пианист.

Касдан складывал кусочки мозаики. Картинка получалась интересная. Весьма необычный легавый.

— Женат?

— Нет. Но настоящий сердцеед. Все девчонки от него без ума. Бабы обожают таких парней. Смазливый. Дерганый. Своевольный. Он притягивает телок, как магнит.

Выходит, Касдан угадал. Наверняка по Волокину сохнет одна из служащих Генерального штаба, и через нее он отслеживает дела, которые его цепляют.

— Он сам предложил свою кандидатуру в ОПЗН. А в чем причина?

— Он жаждет крови. У него есть личный мотив, я уверен. Волокин сирота. В каких только приютах, приемниках, религиозных учреждениях он не побывал. Отсюда до предположения, что он сам пережил сексуальное насилие, всего один шаг. А от этого до мысли, что у него с педофилами свои счеты, и того меньше.

— Как у тебя все просто.

— Чем проще, тем вероятнее, что это правда, Касдан. Сам знаешь.

Армянин не стал спорить. За сорок лет в полиции ему пришлось убедиться, что род человеческий особым воображением не отличается. В жизни легавого закон повторяемости подтверждается день ото дня.

— Как бы то ни было, он частенько переступает черту. Недавно зверски избил педофила. У себя в отделе мы закрыли на это глаза, а тому гаду пригрозили, что бросим его в камеру к убийцам, если вздумает жаловаться. Но с тех пор я с парня глаз не спускал. Не наше дело калечить подозреваемых. Хотя в нашем отделе кулаки иной раз так и чешутся.

Касдан попробовал представить себе странного полицейского. Способный. Умный. Опасный. Почему он заинтересовался убийством в церкви Иоанна Крестителя? Потому что оно затронуло детей?

Греши продолжал:

— Но его главный талант перевешивает все недостатки. Он умеет обращаться с детворой. Наша главная трудность в детях. Они ведь у нас единственные свидетели обвинения. Запуганные дети. В шоковом состоянии. Из них слова не вытянешь. Только Волокину это и удается.

Касдану вспомнился его собственный провал с мальчиками-хористами.

— В чем тут фокус?

— Это его тайна. Он умеет найти к ним подход. Расположить к себе. Понимает их молчание. Их недомолвки. Умеет расшифровывать их рисунки, их жесты. Прямо психолог, зуб даю. Работает как зверь, денно и нощно. У нас в отделе о нем ходит шутка: мол, он лучше знаком с ночными уборщицами, чем со своими товарищами по работе.